Окончив разговор и подавив желание разбить треклятый кусок пластика вторично, Аро покинул кабинет и поднялся на следующий этаж – в картинную галерею. В который раз осматривая свои сокровища, он размышлял. Аро был восприимчив к искусству – редкое качество для личности столь прагматичной, - и к живописи более всего. Даже музыка не всегда пробуждала в нем ту же глубину чувств, что визуальные образы. Свет в галерее не гас никогда – сюда неимоверными усилиями провели электричество, и каждая из бесчисленных картин коллекции была вырвана из мрака при помощи отдельного светильника, а узкие окна - плотно закрыты внутренними ставнями, чтоб краски не блекли под гнетом безжалостного аппенинского солнца. Аро особенно любил картины Караваджо – эти фигуры, выступающие из темноты, цвета - яркие и мрачные одновременно, и атмосферу страха и тоски, что пропитала едва ли не каждое из этих полотен. Жемчужина его коллекции, «Юдифь, убивающая Олоферна», была помещена в самом конце галереи, ее траурный фон почти сливался с мраком помещения. В отличие от большинства работ с этим сюжетом, здесь изображен сам момент убийства: из шеи Олоферна хлещет кровь, глаза полны страдания и страха, и златовласая Юдифь – прекраснее небесных ангелов, держащая его за волосы одной рукой, кромсает плоть жертвы клинком. Она чуть отодвинулась, вертикальная морщинка пересекает гладкий лоб, и нежное лицо почти кривится в гримасе отвращения. Старуха же, стоящая по правую руку, смотрит жадно – она ждет, когда же наконец голова отделится от тела и займет свое место в холщовом мешке.
Принцесса Турандот не стала бы кривиться или отступать – она б рассекла шею одним взмахом, и без брезгливости, без страха рассмотрела бы свою добычу, словно Персей – голову Медузы Горгоны. Она б не прятала ее в мешке, а пронесла бы гордо перед всеми, подняв в воздух. И все бы расступались перед ней – иные в страхе, а иные в восхищении, и алые глаза горели б сатанинским пламенем.
Стоило ему о ней подумать, как тотчас будто волна жаркого дыхания обдала скулу, и мелодичный, чистый голос шепнул в ухо: «Загадок три, а смерть одна». Аро смотрел – смотрел на поток крови, пятнающий ложе Олоферна, на бледный лик Юдифи, сосредоточенной в своем усилии, и на багряные ткани шатра, несколькими мазками выхваченные из общей черноты фона. Да, смерть одна для всех, и для вампиров. «И для твоей жены. И даже для тебя», - опять шепнул все тот же голос. «Да, даже для меня», - согласился он мысленно. Черты Олоферна расплылись, исчезли, и вместо них Аро увидел на картине собственное лицо. Но тут же, разгневанный, прогнал морок прочь. И на мгновение вообразил ее – восковая кожа, закатившиеся глаза, и река крови льется из разорванного горла. Он представлял этот вкус, почти ощущал его на языке – соленый и в то же время сладкий, сладкий, как мед в его человеческой жизни, чью сладость он все еще помнил, хоть смутно. Он может сделать это с ней в любой момент – в любой, когда только захочет. Одно его движение – и она мертва. Так и с Сульпицией. Так было и с его сестрой. Аро не любит вспоминать об этом, но иногда, в подобные минуты, воспоминание помогает мыслить ясно. Контроль по-прежнему в его руках, хоть Кай, похоже, думает иначе…
Змея, услышь она такое, скривила бы узкие губы в ухмылке. В Париже, в своей квартире с окнами на Пляс де Вож она, не зажигая света, заканчивала ранний завтрак. Пригубив водянистый чай – режим не позволял ни крепкой заварки, ни кофе, - поставила чашку на блюдце и вышла на балкон, накинув шаль. В начале сентября в Париже ночи бывают прохладны. Сегодня это было кстати – воздух мгновенно освежил, прогнал вдоль позвоночника волну мурашек, и ноющая боль в висках прошла, оставив голову ясной и легкой. Она никогда не любила этот город, в особенности – серые парижские рассветы. На горизонте вот-вот встанет солнце, и алая полоска уже прорезала синюю мглу. В комнате звучала тихая музыка – виниловая пластинка проигрывалась с едва заметным шорохом. Вот сигарета покинула пачку, щелкнула зажигалка, и струйка дыма потянулась в воздух. Она курила, глядя на пустынную площадь, город потихоньку просыпался, нарастал гул машин, и Каллас* пела о надежде, горе и тоске. Она курила редко, и каждый раз испытывала наслаждение. Конечно, ей не следовало делать этого накануне репетиции, но она не смогла удержаться. В Италии ее называли ослепительной, и нынешним вечером она будет блистать. О, да – крохотная доза никотина не помеха. Ария приближалась к концу, и голос Каллас взлетел в финальном форте – сигарета закончилась, оставив горьковатый привкус. Она вернулась в комнату, чтоб выключить электрофон,** взгляд обратился к репродукции, висевшей на стене. «Медуза» Караваджо – отрубленная голова, из шеи все еще стекает кровь, лицо искажено гримасой, мертвые волосы-змеи повисли, как плети. Ход сделан, теперь – его черед. «У тебя нет власти надо мною, кроме той, что ты себе вообразил. И я не отступлю, кем бы ты ни был».
- Ты привез мне автограф? – задал вопрос Эдвард, едва Карлайл показался в дверях гостиной. Тот слабо улыбнулся:
- Да, - ответил он, протягивая программку.
Эдвард почти выхватил из его пальцев тонкую брошюру и принялся изучать надпись, сделанную прямо под названием оперы – тонко, но в то же время твердо прописанные буквы, почерк ровный и четкий: «Эдварду Энтони Каллену с наилучшими пожеланиями. Сольвейг Нильссон». Дальше шла дата и подпись. Эдвард провел по строчкам пальцами почти благоговейным жестом, а затем поднес к губам бумагу, вдыхая запах. Взгляд его при этом сделался мечтательным:
- Она сказала что-нибудь?
Карлайл лишь вздохнул:
- Спросила твое имя, когда я упомянул, что прошу автограф для своего сына, и затем уточнила, не тот ли это милый молодой человек, который был со мною на «Электре» четыре месяца назад, но так и не решился подойти после представления.
Если бы вампиры могли краснеть, в эту минуту Эдвард напоминал бы цветом мак.
- Не думал, что она меня запомнит.
- У нее отличная память на лица, - возразил Карлайл, - а у нас были места в ложе над сценой.
Эдвард кивнул:
- Я помню.
Он продолжал держать в руках брошюру так бережно, что Карлайл не сомневался - вскоре эти несколько листов бумаги будут помещены в рамку и займут достойное место в комнате его приемного сына рядом с дисками и фотографиями. Нельзя сказать, чтоб эта привязанность не беспокоила его – уж слишком Эдвард был меланхоличен. И слишком уж любил мечтать.***
Оставив галерею, Аро прошел в библиотеку. Хвала богам, визитов нынче не было, и он был предоставлен сам себе. На его удачу, библиотека оказалась пуста – Кай был в своих покоях, а Марк, по-видимому, сегодня предпочел страдать в другом уголке замка. Стража не показывалась, словно ощущая его настроение. Он остановился у полки с пьесами Шекспира, но мысли были далеко. Даже спустя вереницу столетий жизнь, как оказалось, все еще способна преподносить ему сюрпризы. Он был уверен, что сможет заранее предугадать все повороты партии – людские натуры одинаковы из века в век, однако же, расчет не оправдался. Она умела заставить события вращаться вокруг себя – навык, которым Аро, как он думал, владел в совершенстве, и все же преимущество оставалось на другой стороне. Она честолюбива, как он сам, и жажда власти, вне сомнений, ей не чужда. Чтобы победить, он должен думать, как она, а это кажется простым: достаточно представить, как поступил бы он на ее месте. «Вам это только кажется», - проговорил воображаемый голос. В ту первую встречу они говорили о смерти, и в этот миг ее слова отчетливо всплыли в сознании. Вампир покачал головой. «Возможно, что и так, и я опять ошибся». Он наугад взял с полки книгу. «Ромео и Джульетта» - гласил заголовок, и Аро, взглянув на него, рассмеялся.
До генеральной репетиции осталось больше двух часов, а это значит, что в ее распоряжении еще по меньшей мере минут сорок. Она бегло осмотрела книжный шкаф – Сольвейг останавливалась в этой квартире не часто, все книги, что она любила, остались в Лондоне. Вот, кажется, Шекспир – неплохо. Она взглянула на обложку: «Ромео и Джульетта» значилось на ней, и кривая усмешка вдруг тронула тонкие губы.
Вечером, проходя мимо покоев брата, Аро услышал музыку. Это был «Реквием» Верди – солисты пели “Lux Aeterna”. Дверь отворилась. Афинодора, показавшаяся на пороге, с приветливой улыбкой пригласила его войти, и он не стал отклонять приглашение – Кай был нужен ему в тронном зале, но перед этим хорошо бы переговорить наедине – без Марка. Как раз когда Аро переступил порог, изображение на плазменном экране изменилось: пришел черед “Libera me”, и камера обратилась к сопрано. Она была одета в черное, согласно обычаю: заупокойную мессу поют в трауре. Светлые волосы, зачесанные гладко, мраморное лицо в безжалостном свете софитов, сияющая вышивка на лифе платья. Ее холодные, спокойные глаза сверкали ярче вышивки, а голос не молил – разил. Аро забыл произнести приветственную фразу. Кай, пытливо наблюдавший за братом, в конце-концов сказал:
- Я выключу, - и потянулся к пульту. Аро опомнился:
- Не стоит, - сказал он и выдавил небрежную улыбку, вернув себе самообладание. – Я зайду позже, - и с этими словами покинул комнату.
Афинодора посмотрела ему вслед:
- Что это было? – спросила она мужа с нотками недоумения.
Кай ухмыльнулся:
- Видишь ли… Похоже, что наш брат питает сердечную привязанность.
Афинодора удивилсь пуще прежнего:
- Аро? Но это невозможно! Да он же холоден, как…
Кай лишь развел руками:
- Теперь все эти глыбы льда, в сиянии холода и света, у ног…****
- И чьих же?
- Угадай, - ухмылка Кая сделалась лукавой.
Афинодора посмотрела на экран.
- О боги - Нильссон, - шепнула она, - И Аро ждал легкой победы? - Кай лишь кивнул, довольный правильным ответом:
- До недавних пор это был милейший эпистолярный роман. Но я уверен: дело близится к концу, и, клянусь всеми богами, ее голоса мне будет не хватать. Вот, - он кивнул на экран, - полюбуйся: очередная жертва Аро.
Афинодора ничего не стала возражать. Она вновь посмотрела на экран, где камера взяла лицо сопрано крупным планом: в ее глазах плясали отсветы софитов, и радужка от этого казалось прозрачней хрусталя.
Он запер дверь и включил компьютер, поставив звук на минимум, но застал самый конец представления. Она первой покинула сцену, и спустя несколько минут на мобильный пришло сообщение, в котором было лишь три слова: «Март вместо января».
***
....Поцелуй ее был холоднее льда, он пронизал его насквозь и дошел до самого сердца, а оно и без того уже было наполовину ледяным.
Г.Х. Андерсен
"Снежная Королева"
Саундтрек:
http://www.youtube.com/watch?v=OJdf-QdeQnA
http://www.youtube.com/watch?v=ZodA4biIcY0
Вена, Австрия
Бал в здании оперного театра – самый роскошный из балов сезона, а Франческо Пацци - его почетный гость в течение многих лет. Являться без спутницы неприлично, и его сопровождает Хайди – выносить общество Сульпиции в последнее время стало тяжелей обычного. Марк не любит светских развлечений, после гибели супруги он предпочитает затворничество, но Кай с Афинодорой порой составляют ему компанию. Однако, не сегодня.
Вампир находит увлекательным время от времени бывать среди людей. Случайное касание – и мысли их открыты, словно развернутый свиток. Мечты, страдания, надежды… Из ложи амфитетра он смотрит на блестящее собрание, и для него они – прах, струящийся сквозь пальцы, не оставляющий следов. Вот танец дебютантов – полонез, и пары молодых людей, смешение белого и черного, торжественно ступают по паркету: диадемы девушек горят в лучах желтого света, бриллиантовые запонки их спутников сверкают при движении рук. Танец окончен, дебютанты выстраиваются в ряд по периметру зала - время выступать певцам, и Аро чудится, что слух его обманывает: имя, произнесенное церемониймейстером, не должно было звучать сегодня. Однако же, оно звучит, и в тишине она выходит в центр зала. Тяжелое платье винного цвета, выгодно оттеняющее белизну плеч и груди, рубиновое колье на шее, в тон ему - пурпурный перстень на руке. Губы как будто окрашены кровью – их чистый алый цвет пронзителен на фоне бледного лица.
Аро не получил от нее ни строчки за все эти четыре месяца и сам ей не писал, но наваждение не исчезало. Ее голос звучал в его ушах повсюду, преследовал, подобно тени: то жаркий танец Саломеи, то хладные объятия Турандот. Он размышлял, составлял письма, вершил суд в тронном зале, а в его мыслях, глумливо кривя губы, царствовала она. Он думал о ней, даже осушая человека, и у жертвы было ее лицо. И вот теперь, словно в насмешку – она здесь. И дебютантки в своих белых нарядах блекнут, отступают в тень, и Аро видит лишь ее одну – карминовый цветок среди заснеженного поля. Голос наполняет зал, но это не тот чистый, стальной звук, который все привыкли слышать. Сегодня это почти меццо – низкое, однако без следов бархата в тембре. Ее могучий голос, привычный к поединку с оркестром, вдруг обретает гибкость, и украшения в середине арии звучат непринужденно и легко, словно движения крыльев бабочки. Испания, Испания в каждом звуке, в мелодии, ритме, в ее сладостном голосе, в ее алых губах, но Аро почему-то видятся картины роскошного римского лета. Он видит Пантеон в лучах заходящего солнца, он видит стены Ватикана, руины Колизея, воды Тибра, неспешно текущие много веков, и наконец – великолепные сады вилл знати. Как же давно он там не бывал…
После продолжительных оваций звучит вступление к арии Далилы. Она поет, и ее голос горит ярче рубинов на шее – глубокий, гипнотический, прекрасный. Она поет о любви, а взгляд скользит по рядам публики и загорается, как будто вдруг найдя искомое. «Я твоя», - поет она, и низкие ноты звучат обольстительней, мягче. Сирена, наделенная властью столь безграничной, что вселяет ужас. Женщина-демон: однажды попавшему в ее сладкие сети не жить. Аро не дожидается конца выступления, он покидает ложу и выходит на балкон.
Его уединение вскоре нарушается: он слышит шелест юбок, звук шагов и чует свежий, горьковатый аромат. В лунном свете белый мех, наброшенный на ее плечи, отливает серебром. Не глядя на Аро и не сказав ни слова, она извлекла из крохотного клатча сигарету.
- Вы курите? – спросил безмерно удивленный вампир прежде, чем успел как следует взвесить слова.
Она наконец-то повернулась в его сторону, взглянув прямо в глаза с легкой усмешкой:
- Иногда, - ее тембр еще не утратил тех низких, вибрирующих нот.
- Ведь это вредит голосу.
- Вредит, - пожала она плечами, - но что поделать: у всех нас, смертных, есть тяга к саморазрушению. Эрос и Танатос, помните?
Она произнесла имя бога любви, будто покатала во рту леденец. Слова упали в ночной воздух, растворились в нем, и Аро ощутил волну жара. Бал гремел, отголоски музыки и смеха доносились сюда, где мрак и холод разгонялись только уличными фонарями да отсветами, проникавшими из зала сквозь стеклянные двери балкона.
- Признаюсь, ваше появление здесь стало сюрпризом, - нарочито небрежно бросил он.
- Приятным? – осведомилась сирена с улыбкой, но глаза ее жгли холодом. Так улыбалась Турандот, загадывая первую загадку.
- Неожиданным, - он уклонился от ответа. – Не знал, что у вас есть нижний регистр. И если память мне не изменяет, петь должен был кто-то другой.
Она кивнула:
- Вы помните все правильно. Замену пришлось подбирать быстро, на репетиции не оставалось времени. Я согласилась только из уважения к дирекции.
- А мне казалось, приглашение сюда – честь, – не без иронии заметил Аро.
Она ухмыльнулась:
- Для многих – очень может быть. Я пела здесь несколько лет, пока мне это не наскучило.
- Не любите балы?
Она легонько дернула плечом:
- Увы. Я не танцую вальсов и не жалую снобов, которых здесь в достатке.
- Я уверен, что вам страшно хочется стереть с их лиц напыщенное выражение, – поддел Аро, - Мечтаете здесь станцевать румбу?
Она расхохоталась – громко, искренне, слегка откинув голову назад и обнажив белое горло.
- Лучше танго, - выдохнула Сольвейг, отсмеявшись. – Вы угадали мое тайное желание.
- Помочь вам исполнить его? – спросил он вкрадчиво, протягивая руку.
Она вздохнула:
- Не сегодня, - и указала на тяжелый подол платья, - я не одета для такого танца. Да и потом…. – глаза ее блеснули, - Вы не сможете.
- Я? Не смогу?
Сольвейг махнула рукой:
- Я не о том. Латинские танцы – не столько техника. Это пламя. Эмоции. Страсть. Говоря прямо – все то, чего в вас нет, - она поймала на ладонь снежинку и растопила ее, сжав в кулаке.
- Вы ошибаетесь, – во вкрадчивом голосе вампира мелькнули нотки стали. – Могу заверить вас.
Прозрачные глаза обратились к нему.
- Я ошибаюсь редко.
- Как и я.
Она отвела взгляд и оперлась о перила, вглядываясь в ночные огни. Ее накидка распахнулась, обнажив мраморную кожу декольте, и в полумраке влажно поблескивало ожерелье, словно кровавая полоса, пересекающая горло. Высокая, с гордой осанкой, в своих белых мехах она походила на Снежную королеву. Бриллианты больше подошли бы ей – тому холодному сиянию, что она источала.
- Почему вы оставили балет? – наконец Аро задал вопрос, давно его интересовавший.
- Я занималась им лет до тринадцати, - спокойно ответила она, не изменяя позы, а он смотрел на ее профиль в лунном свете, - а потом… Мой голос сказал свое слово.
- Ваш рост, по-видимому, тоже, - добавил Аро, отмечая, что она как будто стала выше. - Вы на каблуках? – уточнил он с неудовольствием.
- Да, - она приподняла подол платья, обнажая сперва алую туфлю на бесконечной шпильке, тонкую щиколотку и затем – стройную лодыжку почти до самого колена. Аро недолго наслаждался видом – подол упал на землю так же быстро, как и поднялся. – Вас беспокоит злосчастный дюйм? – прибавила она со смешком.
- Нисколько, - он, разумеется, солгал, и она поняла это. Едва заметная улыбка возникла на алых губах.
- Вам следует вернуться к вашей спутнице, - сказала Сольвейг после паузы. – Бросать ее одну надолго неприлично.
- Не правда ли, она очаровательна? – спросил Аро со сладчайшей улыбкой.
- Юна, - спокойно отметила Сольвейг, - ей впору становиться дебютанткой.
- А вам, я полагаю, уже поздно, - проронил он с притворной грустью.
Она улыбнулась прохладной, любезной улыбкой, давая понять, что удар пришелся мимо цели, и ответила:
- Я ей уже была однажды, и не желаю повторять опыт. Посмотрите запись бала двенадцатилетней давности.
Аро чуть поднял брови:
- Всенепременно посмотрю.
- Расскажете о впечатлениях.
- Говорят, вы вскоре будете петь Тоску, - вдруг сказал он, намеренно меняя тему.
Она кивнула:
- Верно говорят.
- Всегда хотел увидеть вас в сцене убийства.*****
Об ее взгляд можно было обрезаться:
- Увидите. Я постараюсь играть достоверно.
- Не сомневаюсь в этом. Кстати об убийствах… За последние полгода громких было два: сперва в Милане и сегодня – в Вене. Все полагают, что преступник – один и тот же человек. Вы слышали об этом?
- Разумеется. Ведь после вашего упрека я начала читать газеты, - хмыкнула она.
- Отрадно это слышать, - усмехнулся Аро. – Этот убийца как будто преследует вас, вам не кажется?
Очередной порыв ветра, чуть растрепавший ее волосы, принес с собою новый запах, который нюх вампира распознал немедленно. И то был запах крови - тонкий, едва ощутимый.
- Возможно, - проговорила она холодно.
Ее лицо в голубоватом свете казалось неестественно бледным, и если б не стук сердца, не волны тепла, источаемые ее телом, Аро подумал бы, что перед ним создание тьмы.
Как будто вспомнив о сигарете, которую все это время крутила между пальцев, она вытащила зажигалку.
- Я запрещаю вам курить, - вдруг сказал Аро, накрывая ее руку своей, и светлые глаза, вдруг оказавшиеся опасно близко, сверкнули сталью:
- А если я не соглашусь с вашим запретом?
Он криво усмехнулся и отступил на шаг:
- Тогда можете курить сколько угодно.
Она, казалось, не нашлась с ответом. Потом все же сказала, пренебрежительно пожав плечами:
- Подчиняюсь, - и с этими словами убрала сигарету. - Вы довольны?
- Да, вполне, - ответил он, скрывая торжество.
Она вновь одарила его светской улыбкой.
- Пожалуй, мне пора. Я никогда здесь не задерживаюсь дольше часа. Приятного вечера, - и она делает движение в сторону дверей. Он перехватывает ее запястье, однако не сжимает слишком сильно - она все же смертная, ее тело хрупко, и ему вовсе не хочется оставить ей синяк, - притягивает ближе, вновь сокращая расстояние между ними. Она слегка склоняет голову, но он вдруг замирает.
- Что? – шепнула Сольвейг в его губы.
- Краска, - выдохнул Аро.
Она усмехнулась, мгновенно поняв, о чем речь.
- Другой бы стер ее губами, - бесцветные глаза, горящие не то от злобы, а не то от вожделения, казались драгоценными камнями, - Вы же медлите. А впрочем…
Она извлекла из клатча шелковый платок и медленно, нарочито неторопливо провела им сначала по нижней, а потом и по верхней губе, не отводя пылающего взгляда от лица Аро. По белой ткани расплылись рдяные пятна, и с ухмылкой она вытянула руку, чтоб швырнуть вниз испорченный кусочек шелка. Но прежде, чем пальцы успели разжаться, холодная ладонь властно легла на затылок, заставив наклониться, и губы смяли поцелуем.
Ее дыхание пахнет вишней, у нее нежная кожа и пьянящий аромат, и он целует ее страстно, не дразня, вбирает нижнюю губу, слегка припухшую от мимолетного контакта с тканью, и слизывает остатки краски, ловя ее ответный всхлип. Аро жалеет, что не может запустить руки в шелк ее волос - мешает сложная прическа, будь она стократно проклята, - и пропускает между пальцами случайно выбившийся локон. И запах крови растворился, исчез, как будто бы не существовал вовсе. Ее горячая ладонь скользит по его щеке, ласкает шею и спускается на грудь – поцелуй становится почти исступленным, и Аро чувствует, как ее пальцы проскальзывают за лацкан пиджака и прижимаются к его груди слева, накрывая сосок. Он судорожно втягивает воздух. Она вдруг неохотно разрывает поцелуй, прижимает палец к его согревшимся губам и еле слышно шепчет, превозмогая сбитое дыхание:
- Март.
Когда Аро очнулся от оцепенения, винный шлейф ее платья уже без следа растворился в толпе разряженных гостей.
* Мария Каллас (2 декабря 1923 — 16 сентября 1977) - оперная певица (сопрано), одна из величайших певиц ХХ века.
** Устройство для проигрывания виниловых пластинок.
*** События происходят еще до встречи с Беллой.
**** Цитата из «Собаки на сене» Лопе де Вега.
*****Речь идет об опере «Тоска» Дж. Пуччини. По сюжету главная героиня совершает убийство, чтобы спасти возлюбленного.
Картины, о которых идет речь: http://smallbay.ru/artbarocco/caravaggio_12.html,
http://commons.wikimedia.org/wiki/File:Medusa_by_Carvaggio.jpg?uselang=ru
И саундтрек к картинам (обязательно включите Баха, глядя на Юдифь – впечатления обеспечены: http://www.youtube.com/watch?v=ho9rZjlsyYY,
Каллас тут: http://www.youtube.com/watch?v=uIOifQrFtmU