Меню сайта


Фанфикшн


Медиа



Творчество


Актёры



Поиск по сайту




Статистика:



Дружественные
проекты


Twilight Diaries - Сумеречные Дневники: неканоничные пейринги саги Стефани Майер в нашем творчестве





Главная » Фанфики
[ Добавить главу ]




Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия




Глава 13.2

Об устройстве небесного свода


…Возвращение в Вольтерру произошло без приключений. Я не рискнул пользоваться благами цивилизации, да и Европа – клочок суши, который и смертному можно обойти пешком. Мне больше не нужно было тянуть время, да и не попадаться людям на глаза тоже не составляло сложности, пусть и технологии заставляли нас становиться всё более изобретательными. Жажда сдавливала спазмом глотку, мутила сознание; приходилось признаться себе – оборотень ранил меня гораздо сильнее, чем хотело бы. Не убивать днём оказалось гораздо проще, чем ночью – я всё же был и оставался ночной тварью, и темнота оголяла инстинкты, заставляла видеть добычу в каждом встречном. Все они и каждый из них созданы, чтобы удовлетворять наш голод. Переполненный кровью я не испытывал чувства насыщения, и знал, что радужка так и не сделалась вновь алой; убивать дальше было совершенно бессмысленно.
– Я даже не сомневался, – Феликс тяжело хлопнул меня по спине, приветствуя, и я едва не зашипел. Пришлось нехотя себе признаться – я всегда был рад видеть его; рукопожатие и улыбка, пожалуй, вышли даже искренними. – Но тебе не понравятся мои слова.
– Насколько сильно?
Его сытые глаза влажно заблестели.
– Взбесишься. – Взгляд у него стал насмешливым – такой бывает у лисицы, наблюдающей за вознёй собак у собственной норы. – Потрепали никак?
– Позже.
– Если тебя так отделали два старых клоуна, то нас ждёт серьёзный разговор.
– Позже, Феликс.
Сегодня – другой зал, тоже сводчатый, с высоким потолком, но здесь совсем нет света, а кладка ещё грубее и старше; ни намёка на сырость, а воздух даже слишком пересушенный машинами. Тут находился Аро, приветствие которого было гораздо более спокойным и сдержанным, чем я мог ожидать; двое его названых братьев присоединились к нам немного позже, и отголоски жаркого спора тлели в обоюдоострых взглядах, которыми они обменивались. Распотрошённая папка явила своё нутро – бумагу и несколько цифровых носителей. Кай оглядел всё бегло и, резко махнув рукой, сдался; губы его кривились в брезгливой усмешке-оскале. Ожидание того, когда же Аро покончит со мной, затянулось, однако повелитель не спешил. Мне чудилось ощущение чужого присутствия, то, как он медленно препарирует мои мысли, орудуя своим даром, точно ланцетом…
– Почти похоже на лесть, мальчик мой. – В его затянутых молочной пеленой глазах было неуловимое, нечитаемой выражение – я ли, лишь зачерпнувший бессмертия, мог понять пьяное от времени существо? Но мне вдруг стало интересно, каким он видит хрустального крылатого, слишком безумного, чтобы оставлять его живым. Он принёс в наш устоявшийся мир серую чуму и обещал вывернуть сами основы мироздания, что тоже уже было приговором. Аро улыбнулся мне – так мать улыбается несмышленому ещё ребёнку, а затем губы его сжались в тонкую линию. На живом лице его – выражение детской, даже трогательной обиды.
– Старый чёрт увёл у меня картину! – искреннее, неподдельное негодование. – Кай!
Тот как-то тяжело вздохнул, и выражение его глаз на миг потеплело. Возможно, мне только показалось.
– Мысли твои сейчас занимает некая картина, брат мой? Неужели?
– Он не должен был так со мной поступать. Это бесчестно и несправедливо. Подло, в конце концов.
– Боги, Аро!
Повелитель не выпускал моей руки, но раздражённо, точно ребёнок, оставшийся без лакомства, посмотрел через плечо на ссутулившегося брата, который, кажется, скрывал улыбку в переплетении теней. Маркус отвернулся от них, но сжал челюсти так, что лицо его превратилось в погребальную маску. Бессмысленное любопытство – я всё равно не узнаю, что его задело.
– Он… этот его сын, – Маркус перемалывал слова, выговаривал их медленно, – зовёт себя Энки. И он мешает нам.
Аро резко высвободил мою руку и практически вырвал лист у брата из рук; по мере того, как он читал, лицо его приобретало всё более удивлённое выражение. Плотная бумага, не разобрать текста с обратной стороны. Однако же, я увидел первые три строчки, две из которых занимало приветствие. А вот следующая… Слишком много безумцев для тесного мирка бессмертных. Или же слишком много наглых крылатых. «Грядёт Рагнарёк». Любопытно – угроза или предостережение?
– Ох, надо же, – интонация Кая – щёлочь, – мысли одного моего брата занимает человеческое искусство, другого – тщеславие и самомнение создания, которое рассказывает нам сказки. Пожалуй, и мне стоит найти себе повод для волнений.
– Не думаю, что сказки.
– Надеешься, хотел ты сказать, да, Аро? Сидели бы мы здесь, если там хотя бы слово правды!
– Безусловно, если здесь любовь к искусству, а не к власти. Может, тогда и называет он себя не просто так? Обязательно ему отвечу – смотри, он оставил электронную почту. – Кайус лишь оскалился ещё сильнее в ответ. – Но ты, конечно, прав – у нас имеются более насущные проблемы. Ты принёс дурные вести, Деметрий, и сам достаточно пострадал…
Я склонил голову – выражение заботы следует принимать с благодарностью.
– Мне понадобится не так много времени, чтобы вернуть форму.
Аро глядел на меня долгим-долгим немигающим взглядом.
– Надеюсь. Мне было бы жаль тебя потерять.
– Благодарю. Одну просьбу, повелитель.
Пергаментная кожа была гораздо мягче моей и казалась хрупкой-хрупкой, точно луковая шелуха; его взгляд на мгновение помутнел, а затем Аро отнял кончики пальцев от моей руки и кивнул.
Феликс, конечно, поджидал меня на допустимом этикетом расстоянии от закрывшихся за спиной дверей. Грубо его всё-таки высекли. Он походил на приставленную к стене неотёсанную дубинку.
– Новости, кажется, не очень радостные.
– С чего мне начать?
– С основного, конечно, а потом уж я тебя… порадую, – улыбка у него сделалась совсем скотской – такая бывает в ожидании хорошего зрелища, которое мне обычно не по душе. И я уже догадывался, о чём он промолчал сегодня днём. Сжал и разжал пальцы. Что же, посмотрим, как он будет оправдываться.
– Волки. Непонятная тварь, прикидывающая безумной, в их главе. Странные речи и обещания мира, в котором бессмертным не придётся скрываться. Всего и не перечислить.
– Прольётся кровь?
– Море, мой друг. Как бы не захлебнуться.
– И что же, война?
– Война.
Слово – стая воронья, кружащая над полем брани. Слово – смрад, удушливая вонь смерти, въевшаяся в кожу. Слово – старый знакомый, из тех, которых ты рад видеть нечасто. В конце концов, в крипте уже было моё имя – думаю, не придётся высекать точно такое же, если мне не повезёт. Удача – ревнивая сука, а я, увы, оказался ей не верен.
– Волки говоришь?
– Дюжина, думаю. Обещали других, но, возможно, блеф. Представление было для нас, а не для наших старых друзей.
– И ты героически сражался?
– Я героически пытался сбежать, – хмыкнул, – и, как видишь, не преуспел.
От широкой улыбки на его щеках заиграли ямочки. Женщины обожали Феликса.
– Да и та, которую приволок Афтон, тоже, кажется, не для них.
– Думаешь?
– Её держат внизу, загляни. Она охотно вступает в разговор. – Он неопределённо взмахнул рукой. – Надо видеть. И слышать.
Я вспомнил бледное, истончённое лицо Аарона, кожу, что едва не рвали кости и матовые глаза живого мертвеца; поморщился, отгоняя наваждение. Должно быть, разочарование Владимира будет безграничным – я с трудом мог представить его чувства. Испить из чистого ключа, который на проверку оказался грязной лужей.
– Я, кажется, знаю, что увижу.
Верёвочек только вот не смогу разглядеть.
– Также себя вести не будешь?
– Не думаю.
Феликс бросил на меня рассерженный взгляд, но затем махнул рукой.
– С твоей девкой что-то сильно не так, и всё, что вокруг неё происходит, начинает нехорошо смердеть. Она сама… – Феликс щёлкнул челюстями. – Мы договорились с ней, что она сама с тобой поговорит, но ты понимаешь – я не стану молчать.
Я улыбнулся кончиками губ. Не думаю, что Линнет ему поверила.
– Ведёшь себя, как порядочная свекровь. Я чувствую себя польщённым.
– О, ты думаешь, стану раздавать советы?
– Я ещё не настолько паршивого мнения о тебе. Но ты расскажешь мне, почему скверно выполнил мою маленькую просьбу, правда же?
На миг выражение его лица изменилось, исказилось практически до неузнаваемости – редко кому приходилось видеть такое и оставаться после в живых. Наверное, следует поговорить с пташкой и об этом тоже; не нужно злить Феликса сверх необходимости. И я вдруг с удивлением осознал до сих пор упущенную мной деталь – он не просто был зол. Он был до крайности взбешён.
– Так вот, слушай, Деметрий...
И я не был удивлён.
Смердело и правда прескверно.
Я вошёл бесшумно и столь же тихо, не потревожив даже пыли, задёрнул шторы – пусть поспит подольше. Будить пташку мне совершенно не хотелось; ей, конечно, не нравилось, когда я вот так приходил в часы её отдыха, однако сегодня она, может, и не станет возмущаться. Я улыбнулся и присел на ложе рядом с ней, так и не прикоснувшись даже к кончикам разметавшихся по подушке волос. Мой плащ, серая шкура, которую она обнимала во сне, внушал определённую уверенность – если не исправить, то хотя бы найти точку равновесия. От желания дотронуться покалывало пальцы, но пусть сейчас это станет её решением. Не моим.
Хмельная радость не застилала взора – Линнет была и чересчур бледна, и спала беспокойно, и губы искусаны так, что не успели толком поджить... У неё сегодня был не лучший день, я знал это и не испытывал ни капли злости. Затёртые кровавые капли по полу, а ведь её не столь просто ранить. Обломанные ногти. Она всё же обрезала волосы – вполовину, не меньше. Как только смогла?.. И пахло кровью, свежей, чистой – её не списать на женское недомогание. Горло сдавил голодный спазм. Что делать, если не станет рассказывать?
Должно быть, я всё же потревожил её сон, но мне отчего-то было не очень совестно. У неё задрожали ресницы. Я положил руку на спинку кровати и поджался, словно зверь перед прыжком. Плохо. Вероятно, я себя переоценивал. И сильно.
Линнет протёрла глаза трогательно-беспомощным жестом, затем приподнялась на локте, отчего волосы закрыли от меня её лицо, и села на колени. То, что глаза у неё были совершенно пустые, стеклянные, мне, конечно, показалось. Убеждать себя выходило плохо.
– Я не хотел тебя будить, пташка.
Бледная, неуверенная улыбка, и взгляд совсем не отсутствующий, а какой-то… неестественный. Неживой. Она действительно выглядела нехорошо, точно провела все эти дни едва ли не в пыточной, что меня растревожило до крайности. Линнет не пыталась заговорить со мной – только смотрела и, казалось, была не в силах поверить, что перед ней действительно я. Гулко, тяжело билось её сердце.
И такой встречи тоже следовало ожидать.
В ней мог говорить страх – у неё достаточно для этого оснований. И не мне её винить.
– Ты не рада мне, Линнет? – я не позволил себе мстительной мелочности, и голос мой прозвучал ровно. И всё же она оживала, как оживает измученный жарой цветок с первыми каплями дождя; я тешил своё самолюбие, наблюдая за ней, но… пожалуй, выглядел точно также. А уж улыбался и вовсе как полныйидиот, и это меня совершенно не волновало.
– Рада, – у неё, казалось, истончился, надломился даже голос. Рука её замерла – она не решалась ко мне прикоснуться, и тогда я сам подался вперёд, поймал, поцеловал ладонь и прижал озябшие пальцы к своей щеке. Раскалённым железом по оголённым нервам.
– Но, конечно, не скучала?
В её глазах мне почудился отблеск лукавства – что-то из неё прежней, из того недавнего времени, когда я ещё не приучил её быть послушной мне. Когда она не боялась быть живой.
– Нет.
– А я скучал. Очень.
Она на миг прикрыла глаза, а, когда вновь посмотрела на меня, в них не осталось и следа глубокой боли и скорби. Линнет улыбалась мне той чистой, ясной улыбкой, которая так шла её юному лицу, и отчего-то пьянящая, кружащая голову нега от её близости, от теплоты и от ощущения целостности, схлынула, обнажив разом остовы всех моих тревог и дум.
– Мне без тебя холодно, Деметрий.
Кожа у неё – горячая и влажная, словно в лихорадке, а руки – лёд. Пташка вжалась в меня, спутав пальцы в волосах, и я не посмел тронуть её, не посмел дать ожить мыслям и желаниям, пока она, затихшая и изломанная, была рядом. Я ощущал и другое – льдистую паутину, началом и сосредоточением которой была она, колоссальный клубок силы, пронизывающее чужое присутствие, будто меня видели целиком и насквозь. С предельной ясностью я наконец – какой же дурак до сих пор! – понял, кто рядом со мной. В звенящей предрассветной тишине смех мой был кощунством.
Нет, это не у пташки везения как у висельника.
Я знал – она стоила того, чтобы за неё рвать собственную плоть. А всё остальное…
…зыбкое. Мутное отражение в мутной же воде.
Я не пустил её, когда она встрепенулась, и подышал на озябшие пальцы, которые и правда в моих руках становились теплее. И в этом мне не виделось ничего неправильного. Я принял решение гораздо раньше, и ничего уже не способно было его изменить.
– Почему ты смеялся?
От неё одуряющее пахло медом, солнцем и летом; я, кажется, тоже истосковался по теплу. Линнет совершенно не противилась, когда я уткнулся ей в шею, глубоко вдыхая и выдыхая. Сердце её – заячий хвост, но она ласково и осторожно перебирала мне волосы. Голодный спазм сдавил глотку.
Чем мне выкупить её жизнь?
– Я подумал, что в моём возрасте уже несолидно совершать необдуманные глупости.
– Здравая мысль, – до чего серьёзно, даже без намёка на улыбку.
– Не очень. В моём возрасте, пташка, глупости следует совершать обдуманно и с удовольствием.
Моё лицо в её ладонях, и пронизывающий, едва ли не обдирающий мясо с костей, взгляд – не со зла и не из желания наказать, знал я. Сухие губы и язык, шершавый, как у кошки. Я не замечал раньше.
Нехорошее, но такое знакомое ощущение – мы пешки в чьей-то игре.
И всё-таки плевать.
Размышлять совершенно не хотелось. Мир, пожалуй, может немного подождать.
– Мне бы, – лёгкая хрипотца в её голове, – поговорить с тобой.
– Я знаю, Линнет.
– И не злишься?
– Лишь за то, что рисковала. Не стану скрывать – я не понимаю твоего великодушия и причин, которые тебя толкнули на этот шаг, но понимаю, что ты вправе так поступать. – Говорить сложно, и, должно быть, я выплёвывал каждое слово и скверно пытался сдержать эмоции. Я прикрыл глаза, откинулся на спинку кровати и почти верил в то, что произносил. Не было смысла спрашивать, ни чего Натан хотел от неё, ни что говорил. Я знал, а мучить её расспросами… Равновесие между нами слишком хрупкое – монета, вставшая на ребро.
– Тебе очень больно?
– Мне не сильно досталось, пташка.
Кончики её пальцев будто обмакнули в солнечный свет – в тот же самый свет, который был жаден и лакал чужую жизнь; наверное, мне следовало испытывать страх, и я ощущал его на самой грани разума, где сознательное переходило в бессознательное. Не стоило обманываться – я был не самым умным и хитрым существом в замке, а значит…
– Тебе не понравится, – я поймал её руку. – Будешь зря тревожиться.
Упрямо сжатые губы. Будь мы людьми, обладай мы хотя бы толикой их изменчивости и гибкой памятью, что одинаково стирала как хорошее, так и плохое, то у нас не осталось бы ни одного шанса. Давно бы выгорели – не дотла, а до той потрясающей, безразличной пустоты, где не остаётся чувств. И, значит, следовало возблагодарить провидение, рок или иную ответственную силу за нашу встречу. Или же проклинать?
– Волосы вот подстригла.
– Не нравится?
– Мне, Линнет, всё в тебе нравится. Не веришь? – Я пропустил пряди через пальцы, скользнул тыльной стороной ладони по её лицу. Её глаза не были мёртвыми стекляшками, в них, потемневших и выцветших, мне виделась вполне человеческая тоска. Я верил – у неё ещё был шанс, и не желал думать, что то белёсое больное существо – её будущее. – Не веришь, – вздохнул.
– Ты… всё не о том.
– Ещё успеем.
Наверное.
Должны успеть.
И времени – слишком мало, оно, обозлившееся, вдруг напомнило о своей ценности, а я, кажется, ощущал прикосновение каждого мгновения, соскальзывающего в вечность.
Непременно должны успеть. Зачем иначе жить?
…Кровь – безвкусная, как плохое вино, уже мёртвая, полная стойкого химического привкуса. И не сказать, что я был особенно привередлив, а теперь и вовсе не имел права на избирательность; толстые стены замка не могли спасти от ритмичного, сводящего с ума стука тысяч сердец. Я глубоко вздохнул, стараясь направить мысли в ином направлении.
Челюсти свело судорогой.
В доме падшего зеркал не было, и в полной мере насладиться зрелищем я не мог. Подживало. Медленно, нехотя, но края ран стягивались. Живым, но подранным тоже быть гораздо лучше, чем целым, но мёртвым. Феликс присвистнул.
– Все бабы твои, дружище!
– Издеваешься.
Он развёл руками – мол, не виноват. Под вызывающе насмешливый взгляд Феликса я застегнул рубашку под горло и поправил запонки на манжетах.
– Доволен?
– Да я бы всё равно тебя заставил, так что не обольщайся, Деметрий.
– Пришлось бы потом убить.
Кого именно я не стал уточнять. Давняя игра.
– Думается мне, это было бы гораздо милосерднее, чем то, что ты уготовил себе сам.
– Напомнить тебе об одном твоём сомнительном знакомстве, которое вылилось в столь же сомнительное приключение?
– Я выпутался без последствий.
– Почти что.
– Согласись, было весело.
Я улыбнулся самыми уголками губ – мысль о том, что он обязан мне жизнью, неизменно грела душу, а ему за столько лет уже не портила настроения. Не стоило скрывать – об этом привычном, размеренном существовании я буду жалеть. И скучать.
– Желаешь повторить?
– Жива что ли?
Премерзкий хруст суставов.
– Жива.
– Чудно. – Его взгляд на несколько секунд стал мутным, подёрнутым пеленой воспоминаний. Я покачал головой. – Впрочем, ты, Деметрий, ускальзываешь от разговора, как уж от вил.
– Ты чем-то огорчён, друг мой?
– Наверное, нет. Ты спокоен… абсолютно, совершенно спокоен. И девка твоя до сих пор жива. Не ожидал.
Усмешка вышла кривой.
– То было… разовое помутнение. – Пусть и багряная пелена перед глазами никуда не делась, а желание рвать по куску лишь стало сильнее, потому что та тварь посмела нарушить покой пташки. Эмоции – пустое. В них нет правды. – Ты ничего не смыслишь в охоте, Феликс, уж извини.
Да и бешеного взять проще, что невозможно было объяснить моему дорогому другу. Он совсем не понимал тонкостей.
– Куда уж мне. Что-то задумал, правда?
– Может быть.
– Поучаствовать не позволишь?
– Нет.
– Посмотреть?
– У тебя странные наклонности.
– У меня-то, малыш? Помнишь же, при каких обстоятельствах нам посчастливилось свести знакомство.
– Ты помешал мне. И назвал ублюдком. Кажется, с долей восхищения, но тем не менее.
Феликс закинул ногу на ногу и, точно кот, подрал ногтями обивку кресла.
– Знаешь ли, я с тех пор изменил мнение. Стал думать о тебе лучше – скорее всего, конечно, лучше, чем ты заслуживаешь.
– Неужели?
Широкая улыбка – на такую отвечать хотелось исключительно столь же внушительным оскалом и рычанием, замершим в груди.
– Ты больной ублюдок, Деметрий. Напрочь больной.
Я отвесил ему низкий шутовской поклон.
Неуютное чувство, похожее на сожаление. Лишние мысли. Совершенно ненужные.
…Она похожа на снег.
Хмурится. Конечно, хмурится, и мне совестно – я сейчас не слушал её, лишь смотрел. Парадокс – она сказала, что замерзает без меня, но под моим взглядом, должно быть, ласковым, застывает, и мне почти видится иней на ресницах. Я поймал её пальцы, потёрся о них щекой. Тёплые.
Ей меня было, конечно, жалко. Впрочем, я не ощущал себя униженным. Искренность не задевает гордости.
Не хотелось думать.
И шевелиться – тоже.
– Избалуешь меня, Линнет, и намучаешься потом.
– Разве можно сильнее?
– Избаловать? Запросто, а к хорошему, знаешь ли, привыкаешь быстро.
Она открыла было рот, собираясь возразить, но так ничего и не сказала; улыбка на её губах – безукоризненно вежливая и безразличная. Тень обиды в грустных глазах. И, кажется, я знал, что именно она хотела сказать. Слышать вот только не хотел.
Тишина, нарушаемая редкими, ничего не значащими фразами.
Мгновения слабости, которые и не стоило себе позволять, словно роса под солнцем. Мимолётные. Невесомые. Зыбкие. Моя голова на её коленях, а мира за пределами комнаты будто и не существует; мне очень хочется думать, что он успел сгореть дотла. Тогда бы у нас была новая жизнь.
Притягательная мечта, и мысли вызывают жгучий стыд. У меня попросту может не хватить сил перервать нужное количество глоток, чтобы она никогда уже не боялась и не оглядывалась назад. Болезненно ощущать собственную слабость, но у этого лезвия-выбора лишь один путь, и я пройду его до конца. Ради неё стоит попробовать стать сильнее бога, а смогу или нет… не так уж и важно.
И обязательно выжить. Без меня она замёрзнет.
Я больше не сомневался.
Ласковое прикосновение к лицу, точно пташка пытается смахнуть, стереть нерадостные мысли и тревоги. Но повадка новая – во всех её движениях появилась настороженность, как у зверька, которого посадили на слишком короткую верёвку. И это выражение мутного, болезненного счастья, которое возникало у неё на лице каждый раз, когда я появлялся рядом... Горечь переполнила рот.
Я не испытывал радости. Не так всё должно было сложиться.
– В чём дело?
Её руки замерли на мгновение. Пытливый-пытливый взгляд.
Лгать себе нехорошо. Я хотел послушную куклу – я её получил. Вот она – ведёт себя так, как мне хотелось бы раньше, сделает то, что я скажу, и будет счастлива моему вниманию. Что ж теперь так нерадостно и кто в этом виноват? Приручил же.
– Дурень я, Линнет. Заврался.
– Разве?
Я поднялся одним гибким, слитым движением. На самом дне её глаз жил страх – он, я знал, поселился там давно, и мне же обязан своим существованием.
– Себе заврался. – Я взял её лицо в ладони. – Скажи, пташка, тебе плохо со мной? Только, пожалуйста, правду, а не то, что я хотел бы услышать. – Улыбка, оставшаяся без ответа. – Ладно?
– Я… – сорвавшийся голос. – Без тебя – хуже.
– Мне очень жаль.
Что ж, правда редко бывает приятной на вкус.
Долгий взгляд, и мне едва хватило сил его вынести. Губы её дрогнули.
Не смотри вот так.
– Ты сказал, Деметрий, что тебе несильно досталось.
– Так и есть. Не понимаю, какое…
– И по голове тебя не били.
Я скривился, обнажив зубы до клыков.
– Линнет, – покачал головой. Всего лишь мутное отражение её прежней, и лицо вновь – искусная маска. – Погуляешь со мной вечером? Не могу сидеть в четырёх стенах.
Она провела самыми кончиками пальцев по моей шее – невесомый, полный ласки жест и тут же отдёрнула руку. Я потянулся к ней совершенно неосознанно, инстинктивно. Этой близости мне мало.
– Да, если хочешь.
Не сорваться.
Терпение – добродетель, напомнил я себе, и не только для женщины.
– Если ты хочешь, пташка. Только так.
Ответила она не сразу. И мне, может быть, следовало уйти.
– Да?
Она и правда похожа на снег, но любая, даже самая долгая зима, рано или поздно уступает весне.
…Феликс был зол, а если говорить откровенно – в ярости, и мне давно не приходилось видеть его настолько взбешённым. Никакого искаженного лица, рвущегося из глотки рычания и прочих пошлостей, которым место в бульварных романах. Его выдавали движение – гладкие, текучие, излишне мягкие. Я искренне гордился пташкой – мой друг был, конечно, вспыльчив, но обычно всё же не до такой степени. Прекрасное зрелище.
– Ты не удивлён.
– Ни капли, мой друг. Она умеет быть весьма убедительной, если хочет.
– И часто так?
– На моё счастье – нет.
– И ты в этом совершенно уверен?
– Ехидный тон тебе не идёт, Феликс. Я рад, что ты не сделал ничего, о чём пришлось бы потом жалеть нам обоим.
– Я хотел, – сверкнувшие в оскале зубы. – Очень.
– Знаю. За это и благодарен.
Застывшее выражение безразличия – наигранное и оттого неестественное; впрочем, Феликс никогда не был особенно талантлив в притворстве. Считал себя достаточно сильным для подобного. Был гордым, конечно же. Именно гордость оказалась задета – он не привык получать приказы и подчиняться тем, кто слабее. Её он не тронул, а, значит, относился ко мне гораздо лучше, чем я думал.
И сейчас, смотря на Линнет, я невольно вспоминал этот разговор, случившийся в день моего возвращения, и думал о том, сколько же раз мне доводилось принимать её дар. Вероятно, немного – будь у неё больше сострадания к себе самой, я бы не сделал многих глупостей. Ей, теперь я точно знал, вполне по силам принудить меня к любым действиям, оставив в сладком заблуждении об их естественности. Но – не делала. Ни разу. Сейчас бы я точно понял, как понимал и то, почему такого не происходило.
Не умела пташка выбирать мужчин.
Власть развращает. Абсолютная власть развращает абсолютно. Сказавший это человек был потрясающе мудр.
Мои душевные качества… оставляли желать лучшего, и, будучи бессмертным, меня ожидал вечный бег по кругу. Опыт не значил для нас мудрости. Мы искусно подражали людям, легко переступая из эпохи в эпоху, находили себе место на границе света и тьмы или же дичали, уступая животному началу, но никогда костная основа нашей сущности, тот стержень, взятый из человеческой жизни, не подвергался изменениям. Он лишь обнажался, сбрасывал себя шелуху людских ограничений и застывал окончательно. Насмешка провидения – оставлять нам способность любить и привязываться.
Её пальцы – горячие, гораздо более горячие, чем у обычного человека – на моём предплечье. Я намеренно вёл её тёмными путями, где глаза её подводили и приходилось идти рука об руку со мной, и не испытывал угрызений совести. Не ускользнёт. Не будет болезненного расстояния между нами. Состояние покоя. Растворившаяся в небытии тоска.
Настоящее.
Я, уже убеждённый, их сравнивал – её и то белёсое полупрозрачное существо – и находил неизбежные сходства. Но они в тоже время и разные – то, что вызывало у него восхищение, у неё порождало омерзение. Её молчание вполне объяснимо. Потрясающее ощущение безразличия, и не очень-то важно, настоящее оно или нет. Первородное, проснувшееся с нашей первой встречи желание убить – теперь я находил ему объяснение и мог держать в узде. Тени прошлого, даже не моего. Природа слепа.
Будущее пташки ещё не определено.
Мне предстояло найти выход получше, чем жизнь в вечных бегах. Она заслужила покоя, а там, может быть, мне удастся снять с её души бремя несуществующей вины и найти свою точку равновесия.
Привычного мне мира больше не существовало.
– Деметрий?
– Да, радость моя?
– Ты, – языком по бледным губам. Он – шершавый, я помнил, и это было очень приятно. – …полон какой-то мрачной решимости.
– Мысли. Совершенно глупые. – Я прикоснулся губами к её лбу. – Не бери в голову. Или ты боишься, что настроение моё сулит тебе неприятности? Я, пташка, всё же не до такой степени скверный человек, чтобы срывать на тебе горечь от собственных неудач.
Долгий-долгий взгляд. Хмурилась она теперь чаще, чем улыбалась.
– Волк в слюнявчике, да, Линнет? И мне, конечно, чертовски это не идёт?
Беглое выражение тепла в её глазах – скользнувший солнечный луч по опушке тёмного леса.
– Скорее производит двойственное впечатление.
– Мои шансы вызвать твоё одобрение становятся всё более призрачными.
– Моё одобрение столь важно для тебя?
– К сожалению и собственному стыду, я слишком поздно понял, насколько.
Я отступил в сторону, пропуская Линнет; вечер был свеж и нежен. Человек, подавший мне ключи, проявил чудеса выдержки и не отшатнулся – голодный зверь вызывает у добычи весьма определённые чувства. Он исчез так быстро, как того позволяли приличия, а в мою глотку ещё долго впивались ржавые гвозди. Нельзя было убивать хорошо вышколенную и исполнительную прислугу.
Улицы были полны добычи. Выбирай любую…
– Прошу, Линнет.
Она не спешила. Дверца так и оставалась услужливо открытой.
Столько крови вокруг.
– Я… мне нельзя выходить за стены. Ты же знаешь. Нам нельзя.
– Разве ты собираешься бежать?
– Нет, но…
Сжал и разжал пальцы. Нас держали на одинаковых поводках, обещавших полную покорность – я не хотел даже представлять, что будет, если совершу ошибку. Накажут не меня. И горе тому, кто позволял себе пренебречь правилами игры.
– Маленькая награда за потрёпанную шкуру. Должны же у меня быть привилегии? – улыбка моя осталась без ответа. Губы её лишь чуточку дрогнули, но мне отчего-то не хотелось знать, какое выражение за этим последует. – Сейчас я не смогу тебя защитить и не стану рисковать тобой. Это достаточный залог моего безупречного поведения.
Она обняла себя руками.
– Почему машина?
– Потянуть время. Иногда очень приятно ощущать, как оно стекает по пальцам. Бессмертные его совершенно не ценят. Пожалуйста, Линнет. Один вечер, пока нам ещё можно его позволить.
Машина была хороша – отзывчивая и покорная, она утробно заурчала двигателем; я на мгновение прикрыл глаза. В благах цивилизации всё же имелась определённая прелесть.
– Мальчишка.
Она наблюдала за мной украдкой, искоса.
– Немного. Теперь же, когда ты уже не сбежишь, позволь мне кое-что преподнести тебе. – Невзрачная коробка мала и легко умещается на ладони. – И не говори, что не можешь принять. – Я чуть сжал её пальцы. – Мне очень хочется тебя хотя бы немного порадовать.
– Я, боюсь, не разбираюсь…
– Ты открой, а там посмотрим – разбираешься или нет.
Крышечку Линнет снимала очень осторожно и с видом таким, будто я мог положить туда ядовитую змею; когда же с обёрткой наконец было покончено, к моему немалому удовольствию, пташка улыбнулась. Завороженный взгляд, как у ребёнка. Её тёзка на ладони, казавшаяся настолько живой, что чудилось трепыхание мельчайших, выкованных из золота и серебра, перышек, смотрела на мир блестящими агатовыми глазами-бусинами. Полураскрытые крылья – вот-вот вспорхнёт, расправит их полностью; хрупкие, тонкие-тонкие ножки, с острыми, я знал, коготками. Уязвимое совершенство. Мне, бессмертному, который способен пальцем удержать мыльный пузырь, было страшно брать её в руки.
И всё – из металла.
Тонкое искусство, сотканное из красоты и печали.
– Настоящая в замке не выживет, поэтому… пусть будет так. Тебе нравится?
– Очень. – На её ладони птичка казалась совсем крошечной – впрочем, корольку и полагалось быть маленьким. Большим чудом было спрятать внутри механизм, но старик сказал, что руки и глаза его уже слабы для подобного. – Только…
– О, нет.
– Мне нечего дать взамен.
– Кажется, – я чуть прищурился, – сейчас не тот век, где женщина чем-то обязана мужчине за подарки. Или я неверно уловил последние тенденции?
Линнет зажмурилась и сжала пальцами виски. И взгляд-то рассерженный, от которого мне должно было бы стать стыдно. Я улыбнулся, обнажив зубы.
– Дразнишь?
– Совсем немного. Если я примусь говорить серьёзно, то ты вновь загрустишь. Так что же прикажешь делать? Мне, пташка, очень хочется, чтобы ты чаще улыбалась.
Как раньше.
– Если тебе так хочется… – улыбка мимолётная, словно выглянувшая из-за туч луна, но глаза пусты, как осколки стекла на обочине заезженного городка. Холодная вспышка злости, и подавить её непросто. Теперь она смотрела на меня с каким-то затаённым, болезненным любопытством.
– Прости. Мне пристало злиться только на себя.
Машина всё же была хорошим поводом не смотреть ей в глаза; уже не было никакого смысла корить себя за малодушие. Нас раздирало невысказанное.
– Деметрий… – Пальцы у неё озябшие, холодные. Когда она говорила таким вот тоном – мягким, ласковым и невесомым, как первый поцелуй, когда произносила моё имя, отчего внутри у меня заходилась дрожью омертвевшая глыба, когда прикасалась – не имело значения, что последует после. И, должно быть, слабость. И много не следовало прощать ни себе, ни ей. И, возможно, следует идти по избитому пути, оставить попытки быть ласковым… Горько, будто наглотался полыни. – Она очень красивая. Спасибо.
…и как же глупо. Но пташка из металла не менее хрупкая, чем её тёзка. Её мне тоже страшно трогать, ведь сломаю, походя. Но я – лицемерен и слаб, а теперь для сожалений не осталось времени. В благородство играть было поздно, как и лгать, что я испытывал раскаяние.
– У меня всё-таки есть шанс, Линнет?
– Это имеет какое-нибудь значение?
– Теперь, я уверен, да.
Она чуть сжала мою руку, и этого ответа мне было довольно.
Короткая дорога. Ничего не значащие фразы в проброс, словно шарики в детской игре. Выхваченные фарами осколки человеческой жизни.
Ясное небо, вышитое, вытканное красками ночи; чаща его утопала в море, сливалась с ним, и, казалось, одно являлось продолжением другого. Шорохи и вздохи волн, древняя-древняя песнь, язык которой давно забыт. Потрясающее ощущение одиночества – мир под бархатно-черным куполом пуст.
Линнет выскользнула из машины, хлопнув дверью, глубоко вздохнула и улыбнулась неуверенной, робкой улыбкой. Я видел, как она прислушивается – чуть склонив голову вперёд и прикрыв глаза.Слишком тихо вокруг, чтобы бессмертный был спокоен.
– Ни единой души на мили вокруг. Абсолютно никого, пташка.
Лицо её ожило, а сама она – солнечный луч, пойманный в ловушку смертного тела, слишком тесного для него.
– Но меня придётся потерпеть.
– Тебя – можно, – тон серьёзный, но глаза смеются, пусть и выражение это задержалось в них ненадолго. Линнет, гибкая и тонкая, потянулась всем телом, встав на носочки; на какой-то миг мне показалось, что она – видение, эльф из сказок, и вот-вот растает, растворится в шёпоте ветра и волн. Мелькнувшая белая полоска кожи под задравшейся футболкой. Взвившееся змеёй желание.
Она скинула обувь и зашагала к самой кромке воды, выбирая дорогу, как ребёнок, который ведёт только одному ему известную игру. Я не стал идти за ней – лишь смотрел и надеялся, что позовёт. Бессмертному редко выпадает возможность побыть наедине с собой; в этом пустом мире, где она осталась одна, я был лишним. Ненужным.
Я не испытывал обиды.
Необходимо бы поговорить – их, этих липких, вязких слов, способных ранить и отравить, осталось немало. Здесь нет лишних любопытных ушей и привычных масок… Стоило бы… Конечно, стоило бы. Но я продолжал смотреть на неё. Зашуршавшая по гальке вода почти лизнула ей ноги. Я так давно не слышал, как она смеётся.
Не позовёт.
Лёгкая дымка грусти – что ж, должно быть, заслужил. Соглашаться с ней сейчас легко. Она обернулась и замерла, точно лишь сейчас заметив, как далеко ушла.
– Деметрий?
Свернувшийся клубок тепла в груди. Ощущение покоя. Тёмное, почти чёрное удивление – так не бывает. Хрупкое, будто хрустальное время. Полусон. Полуявь.
– Не хочу тебе мешать. Одиночество – большая роскошь для нас.
Она сморщила нос.
– В одиночестве можно побыть и вдвоём.
Ровное дыхание, совсем как мерные удары волн. Я положил ей подбородок на плечо, обнял – она не возражала и не застыла, что само по себе было хорошим знаком.
– Нравится?
В дрожащей воде плясали искры звёзд – алмазная крошка, щедро рассыпанная на тёмный бархат. И нет иного света, кроме узкого серпа новорождённой луны. Мир – девственно-чист и первозданен.
– Посмотри вверх, Линнет.
Отражение в воде – бледная тень вечности, вытканная холодными красками Млечного пути; он, приколотый к пологу булавками миллиардов звёзд, разлился от края и до края. Светил необычайно много, они не спешат стыдливо скрыться, распуганные искусственным сиянием. Среди этого подлинного великолепия едва ли Ориону разыскать сбившихся в стайку плеяд, и верные псы, замершие у ног, не придут на помощь.
– Никогда не видела такого неба.
– Дитя современного мира – мира, отравленного и изувеченного человеком…
…который напрасно пытался подражать этому небу в храмах своих божеств. Вечность там – отражение Луны в грязной луже. Жалкая, неудавшаяся пародия.
– Ты брюзжишь.
Я всё-таки не удержался – фыркнул.
– Знаешь, – после некоторого молчания начал я, – иногда мне думается, что стоит стать бессмертным ради одного только неба.
– Наверное.
В её глазах, ставших вдруг холодными, как осколок льда, плясали мёртвые огоньки. Это – тоже отражение, отблеск вечности, чего-то столь же древнего и совершенного, как небо над нами, и в тоже время совершенно другого. Паутина её силы реальна – слепые нити касались кожи, прорастали внутри; плетение чужой воли, искрящийся свет, и мир, замерший в почтительном молчании.
– Дышать нечем, Деметрий.
– Боюсь, что исчезнешь, а я не смогу удержать.
Взгляд висельника, но улыбка открытая и искренняя.
– Вода… успокаивает. – Линнет опустила голову, почти коснувшись подбородком груди. – Мне иногда снится… – бледный, болезненный румянец. – Глупые сны. Плавать я совершенно не умею, и глубина меня пугает.
– Это совсем не проблема, Линнет.
В глазах её растаяло выражение ленивого спокойствия.
– Ты же не станешь…
– В другой жизни, пожалуй, стал бы. Сейчас – нет. Обещать не буду – соблазн затащить тебя, например, туда, – широкий жест рукой, – необычайно велик.
– Только если там дельфины.
– На них, боюсь, моего везения не хватит.Однако, – я прикоснулся губами к её макушке, – у меня совершенно случайно оказались с собой плед и корзинка со снедью.
– Случайно.
– Ты мне не веришь?
– Не всегда. – Она, задумчиво-серьёзная и, пожалуй, строгая, выскользнула из моих объятий; ноющее ощущение пустоты пришло на смену её теплу. – И, Деметрий, не сочти за грубость, – шкодливая улыбка-насмешка, за которую в неё можно было влюбиться вновь, – но «снедь»? Сколько лет этому слову? Навскидку.
– Неужели так уже не говорят?
– Говорят. В романах в мягких обложках.
Что ж, в чём-то она была права – сегодняшняя ночь представляла собой, наверное, сборище всех штампов, которые так любят в дешёвых книжках. Но даже это – лишь короткая передышка, которую едва ли удастся повторить.
– Теперь ты смеёшься надо мной.
– Если только немного.
– Над старым больным человеком. Как только не стыдно?
Смех её – весенняя капель, звонкий голос ручья, ещё скованного льдом; вопреки собственным ожиданиям, я остро ощутил каждый прожитый год. Вовсе не тяжесть, что вдруг легла мне на плечи, или пропасть, разделившая нас в одно мгновение – я лишь ясно увидел тысячу и одну причину, по которым никогда не должен был к ней подходить. Она стала бы мне хорошей женой и в той, другой жизни, я бы с гордостью привёл её в свой дом, только вот…
Сжал и разжал пальцы.
В ней – дурманящая, пьяная юность, но эту чашу я уже испил давным-давно.
– Эй, – улыбка её померкла, – в чём дело, Деметрий?
– Ты станешь надо мной смеяться. Опять.
– Не стану, – очень серьёзно сказала она, и в ней, во всём её настороженном облике, было что-то от мудрого совёнка, – честное слово.
Я улыбнулся.
– Лет через пятьсот мы обязательно вернёмся к этому разговору. Тогда ты не будешь меня дразнить.
Она ничего не ответила – лишь бросила тот снисходительно-грустный взгляд, каким матери награждают излишне мечтательных детей. Мне совсем не хотелось думать, насколько явно Линнет ощущала накинутую на шею петлю и то, как неторопливо, но верно её затягивали.
– Расскажешь, что там произошло, Деметрий? Или я прошу слишком много?
Рано или поздно пришлось бы – нечестно оставлять её в неведение, оберегать от того, что рано или поздно постучится в её дверь. Почему бы и не сейчас?
– Только помни – я не герой, пташка.
В безразличном, пустом мире говорить оказалось на удивление легко. Конечно, я гладко обошёл немало деталей, но, впрочем, не опустился до откровенной лжи, которую Линнет почувствовала бы; она, молчаливая и сосредоточенная, ничего не спрашивала и не прерывала меня. Вопросы – мой удел, но едва ли я получил бы хотя бы один ответ. Феликс весьма красочно описал, что она знала о моей встрече с Аароном задолго до того, как я сам отзвонился; она знала также и о «странностях» – мой друг здесь не удержался и покрутил пальцем у виска, сделав страшные глаза – нашей новой гостьи, до того, как та переступила порог; она знала о том бледном существе гораздо больше любого другого, ведь… Все ключики наконец повернулись во всех замках.
– Знаешь, – её взгляд был открыт и прозрачен, – хорошо, что ты не герой. Герои долго не живут.
– Комплимент, скажем прямо, сомнительный, но всё же комплимент, поэтому, пожалуй, промолчу о том, что я пытался его задушить.
Линнет фыркнула, сморщив нос.
– Он тебе позволил. Все, кто находятся достаточно близко к нему, делают только то, что он позволяет. Ему это нравится, – свет звёзд путался, терялся в её глазах, – дёргать за верёвочки, лишать свободы, потому что он сам… никогда не будет свободен. И не был, я полагаю. Ни он, ни такие, как он. И я его… – она тряхнула головой и робко улыбнулась.
Понимаешь его, пташка?
– Мне его жаль, – добавила она после затянувшейся паузы, когда мы вернулись к машине, – несмотря на всё то, что Аарон… Всё равно жаль. Глупо, да? И нечестно по отношению к тебе и брату.
– Я не в обиде. Роберт, думаю, не был бы тоже.
– Мёртвым всё равно, Деметрий. – Стылое выражение в её глазах мелькнуло и растаяло. Она казалась безмятежной, почти отстранённой, когда обернулась, подняв взгляд в холодную вышину – лишь бившаяся на шее жилка выдавала тревогу. Кожа её лишь выглядела тонкой, я знал, однако подавил желание прикусить. – Щекотно.
– И неприятно?
Несколько вязких секунд молчания.
– Нет. Страшно только.
Я вздохнул и прикоснулся губами к её макушке, жмурясь от разлившейся по телу неги – пьяное тепло, хмельной запах лета и солнца.
– Ты плохо обо мне думаешь.
Она тряхнула головой – не то соглашаясь, не то всё же отрицая.
– Деметрий…
– Да?
– Пожалуйста, не делай мне больно, – голос её бесцветен и тих, точно она уже не верила в то, что говорила. Я втянул воздух сквозь сжатые зубы.
Боль, будто от вывернутых, перекорёженных сухожилий.
В её серьёзном лице – ни кровинки.
– Не стану. Даю слово.
И на этот раз я не солгал.




           
            Дата: 31.08.2017 | Автор: Розовый_динозаврик




Всего комментариев: 6


+2   Спам
1 Эске   (07.10.2017 19:34) [Материал]
Я уже говорила, что продолжение шикарно?..  happy  О да, его стоило ждать. Ну и перечитывать тоже)




+1  
Спасибо тебе ещё раз ^^
*искрит и светится*




3 Эске   (03.03.2018 10:44) [Материал]
*откашливается* Понимаю, что спрашивать не очень прилично, но соскучилась по героям ужасно-ужасно!.. *осторожненько* а когда хотя бы примерно?..  happy




0  
Я пока ушла в написание ВКР, поэтому практически не пишу ничего другого. Как только защищусь, так и вернусь, к лету или летом. Вынужденно, очень много времени жрёт диплом, подготовка к нему и ГОСам (




5 Эске   (05.03.2018 09:44) [Материал]
Понятн, удачи тебе с защитой!  happy Порви там всех))) *в хорошем смысле*))




+1   Спам
6 Margo_bells   (09.03.2018 15:09) [Материал]
О! Люди!!!




Оставить комментарий:


Последние комментарии:

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
О! Люди!!!

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
Понятн, удачи тебе с защитой!  happy Порви там всех))) *в хорошем смысле*))

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
Я пока ушла в написание ВКР, поэтому практически не пишу ничего другого. Как только защищусь, так и вернусь, к лету или летом. Вынужденно, очень много времени жрёт диплом, подготовка к нему и ГОСам (

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
*откашливается* Понимаю, что спрашивать не очень прилично, но соскучилась по героям ужасно-ужасно!.. *осторожненько* а когда хотя бы примерно?..  happy

Майкл Шин в официальном трейлере сериала "Masters of Sex"
Жаль, что сериал не продлили, там еще можно было много показать интересного. (так тихо здесь... unsure )

Предыдущие комменты...
Обновления в фанфиках:

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия Глава 13.2 (6)
Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия Глава 13.1 (0)
Любовь вампира Глава 17 (0)
Любовь вампира Глава 16 (0)
Любовь вампира Глава 15 (0)
Любовь вампира Глава 14 (0)
Огонь и Лёд Глава 44 (0)
Огонь и Лёд Глава 43 (0)
Огонь и Лёд Глава 42 (0)


Лучшие комментаторы:

  • Розовый_динозаврик (2453)
  • Эске (1555)
  • Кристалик (1553)
  • Lis@ (1547)
  • Jewel (1297)
  • Orpheus (1109)
  • Anabel (922)
  • ElieAngst (832)
  • ВИКТОРИЯ_ВОЛЬТУРИ (799)
  • BeautifulElfy (757)


  • Copyright Волтуримания © 2010-2024

    Сделать бесплатный сайт с uCoz



    Фото галерея





    На форуме сейчас обсуждают:


  • Болталка vol.2
  • Ад для двоих
  • Кино
  • Вампиры в искусстве
  • "Сверхестественное"


  • Мини-чат


    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0

    Сейчас на сайте:


    Реклама фанфиков

    Завоевав высокое положение в жесточайшем мире подневольных, сумеешь ли ты, урожденный афинодор, вырваться из рабских оков, или же тебе суждено навечно остаться узником чужого влияния?
    Бронза на конкурсе мини-фиков "Быть человеком".

    Добавить рекламу