Пролог

Все возвращается. Весна, солнце по утрам, шелест осенних листьев, соленые от слез любимые губы, нечаянные радости и горечь утрат. Все идет по своему извечному кругу. Мелькает, стремительно проносится мимо, чтобы однажды вернуться вновь.
И она возвращалась.
Не туда, откуда все начиналось – под пронзительно-синее знойное южное небо.
Она возвращалась домой.
К хмурой влажной зелени лесов, ласковым рукам матери, в дом, стены которого, казалось, еще помнят ее звонкий смех.
В свою далекую юность.
Было раннее утро. Тихое и туманное, наполненное ароматами угасающей осени, оно, своим мягким очарованием будто пыталось смягчить боль утраты тех, кто тихо шел по дорожкам маленького старого кладбища. Оно нежно шептало им:
«Не плачьте, оглянитесь! Здесь тихо и спокойно. Здесь, в ее последнем пристанище, есть все, что она так любила: солнце, вольный ветер и гомон птиц. Она ушла счастливой, прожив свою жизнь так, как и хотела, получив все, к чему стремилась. Ушла, обретя на прощание дар, о котором и не мечтала – любовь вечную, последовавшую за ней туда, в долину смертной тени». Слова шелестели и перекатывались ворохом опавших листьев под ногами скорбящих. Маленькая, безмолвная группа, несущая на своих руках два одинаковых гроба, отблескивающих темной полировкой благородного дуба. Ни священника, ни катафалка, ни толпы родственников и знакомых. Восемь человек – мужчин и женщин – одетых в черное с белыми застывшими лицами.
Старый смотритель, встретивший пришедших у ворот и указавший куда идти, провожал их взглядом, в котором удивление и непонимание мешались с сочувствием перед столь глубокой скорбью.
- Бог их разберет, этих Калленов! Все у них не как у людей… Даже покойников своих провожают не по-людски. Рань какая, солнце еще не встало… И кто же это умер-то, что так убиваются? Вряд ли кто из близких, к ним сроду не приезжал никто. А все ж таки странно… На Изабеллу Каллен, вон, и взглянуть страшно – как каменная. Будто дите хоронит, не дай Господи… Хотя откуда у нее ребенку-то взрослому взяться? Молодая совсем, хорошо, если двадцать годков исполнилось. А покойнички, судя по всему, взрослые… Да, кто их видел, покойников-то? Гробы, как вытащили из машины у ворот, так и не открывали. Несут их мужчины Каллены по двое (небывалое дело!) и хоть бы хны. А ведь тяжеленные… даже на вид… темный полированный дуб… мне ли не знать. И все же, кого хоронят? Неужто и прощаться не будут? Чудны дела твои, Господи!
Не смея идти следом, бормоча и сокрушенно качая головой, старик провожал их взглядом до тех пор, пока группка не застыла возле вырытой им только что собственноручно могилы. Из-за которой его подняли среди ночи, заплатив какие-то совершенно немыслимые деньги только за то, чтобы к раннему утру все было готово.
Общая могила, одна для двоих.
Хотя за сорок лет службы он всякое повидал. Но странно все равно как-то… И почему так рано ? Казалось, они сделали все, от них зависящее, чтобы им никто не помешал, чтобы никто не увидел, как все-таки подняли крышку одного гроба, как с глухим стоном опустилась рядом необъяснимым образом постаревшая за одну ночь юная Изабелла Каллен, и ее не менее юный муж легко подхватил ее, прижал к себе. Группка сдвинулась, заслонив от него сгорбленную женскую фигурку, судорожно гладившую лицо усопшего.
Кто это был?
Даже будь он помоложе и не носи уже лет двадцать очки, вряд ли ему удалось бы что-то разглядеть со своего места. А потом в глухой, ватной тишине раннего утра с мягким стуком закрылась крышка. И через минуту с глухим шорохом зашуршал, застучал по крышкам песок.
- Закапывают? Все? Уже? – недоумевал старик.
Он потрясенно наблюдал, как мужчины, в костюмах, стоимость которых наверняка равнялась его полугодовому жалованию, мужчины, руки которых не знали черной работы, сами хоронят своих усопших. Семья, которая по слухам, могла купить весь Форкс со всеми его жителями по необъяснимой причине не стала нанимать могильщиков. А ведь он предлагал свои услуги.
«Мы все сделаем сами», – был вежливый холодноватый ответ.
За спиной раздался вздох. Смотритель вздрогнул и обернулся. Сзади переминался владелец единственного в городе похоронного бюро.
- А ты чего здесь? – недружелюбно сдвинул брови старик.
- Дык вот, плиту привез, – чуть слышно пролепетал тот. – Не поверишь, из самой Италии камень доставили. Вот, - кивнул он чуть в сторону, где в открытом кузове маленького грузовичка, на тележке лежал кусок с виду необработанного гранита.
Но как бы тихо они не говорили, их услышали. От группы скорбящих отделился мужчина, стремительно подошел к ним, едва заметно кивнул и через мгновение уже катил тележку с надгробием к могиле с той же легкостью, с какой домохозяйки управляются со своими продуктовыми корзинками в супермаркетах.
- И что, – протянул вновь прибывший, – больше никого? Они, что, все сами?
Смотритель молча кивнул.
Через двадцать минут все было кончено. На маленьком провинциальном кладбище вновь было тихо и пустынно. Вставало солнце. Туман поднимался все выше и выше. И стал отчетливее виден свежий холмик в конце дорожки, который необъяснимым образом притягивал к себе старого смотрителя. И он медленно пошел к нему, на почему-то негнущихся ногах, будто страшась прочитать на камне знакомое имя.
Вот она. Могила, усыпанная цветами. Необработанный кусок гранита, как оказалось, отполированный с одной стороны. Всего несколько строк, простых и лаконичных, мало что говорящих случайному прохожему, тонкая готическая вязь букв. Только имена. Без дат.
Ренесми Вольтури (Каллен).
Аро Вольтури.
И в вечности – вместе.
Он стоял, с необъяснимой глухой тоской снова и снова перечитывая эти строки, даже не подозревая, что стал свидетелем финала удивительной истории, гораздо более древней, чем это старинное кладбище, где все, наконец, и закончилось.