Меню сайта


Фанфикшн


Медиа



Творчество


Актёры



Поиск по сайту




Статистика:



Дружественные
проекты


Twilight Diaries - Сумеречные Дневники: неканоничные пейринги саги Стефани Майер в нашем творчестве





Главная » Фанфики
[ Добавить главу ]




Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия




Глава 8.1

Кровные узы


Как я могу усталость превозмочь,
Когда лишен я благости покоя?
Тревоги дня не облегчает ночь,
А ночь, как день, томит меня тоскою.

И день и ночь - враги между собой -
Как будто подают друг другу руки.
Тружусь я днем, отвергнутый судьбой,
А по ночам не сплю, грустя в разлуке.

Чтобы к себе расположить рассвет,
Я сравнивал с тобою день погожий
И смуглой ночи посылал привет,
Сказав, что звезды на тебя похожи.

Но все трудней мой следующий день,
И все темней грядущей ночи тень.
У.Шекспир, сонет 28


(POV Деметрий)


Пожелтевшие от времени страницы – тонкие, хрупкие, и, кажется, достаточно неосторожного дыхания, чтобы превратить их в прах. Сладковато-терпкий запах старой кожи. Он раздражал меня ещё со времён человеческой жизни – тогда будучи мальчишкой мне приходилось проводить бесконечно долгие часы за пыльными фолиантами. Все библиотеки пахнут одинаково. Сейчас испытание древним текстом я проходил по собственному желанию. Причудливой вязью арамейского языка[1] передо мной разворачивал повествование Енох – седьмой потомок Адама, один из первых ветхозаветных патриархов. Я прочитал от силы две страницы и уже готов был сжечь книгу – отточенный разум пьющего кровь отказывался воспринимать древнюю речь, пестрящую свистящими гласным. Мои познания в этом странном языке были ничтожны – я не слишком утруждал себя занятиями, возвращаясь к ним иногда раз в год, а иногда и раз в пару десятков лет, и теперь мне приходилось часто останавливаться, дабы вникнуть в смысл написанного. Склонившись над фолиантом, я почти касался носом страницы, пытаясь разобрать витиеватые надписи – скорее по привычке, чем из-за надобности. Монотонная и лишённая красок работа приносила успокоение, все проблемы, мысли, не дающие покоя, оставались за гранью сознания. Я был отрешён и расслаблен. Сосредоточен на чём-то незначительном. Своеобразная медитация.

С собой необходимо быть предельно честным – я сознательно обрёк себя на скуку, пытаясь соблюдать определённую дистанцию в отношениях с Линнет. То, что я чувствовал, не было неправильным – только неразумным и непозволительным. Чаша весов качнулась, и я впал в гораздо большую зависимость от неё, чем она от меня.

Сегодня мы не увидимся.

И посему вы проклянёте ваши дни, и годы вашей жизни пpекpатятся; велико будет вечное осуждение, и вы не обретёте никакой милости.[2]

Я откинулся на спинку кресла, устремив взгляд в пространство. Раннее, ещё прохладное утро. Небо на востоке только-только зарумянилось, окрасившись в нежно-розовый цвет; редкие барашки облаков, похожие на вату, неспешно перебираются по лазуритовому пологу. Пташка, наверное, ещё спит – интересно, а есть место мне в её сновидениях? Солнце, лениво поднимающееся над туманной дымкой горизонта, уже должно нежно целовать её; она будет морщить лоб и отворачиваться… Но в этой комнате, не было ни дуновения свежего воздуха, ни единого естественного света – лишь искусственные лампы. Колоссальной толщины стены охраняли сокровищницу человеческих знаний. Причудливый флёр застарелых запахов – несуществующей пыли (острый глаз не замечал её ни в воздухе, ни на предметах обстановки), потрескавшейся и иссушенной кожи, дерева, ощерившегося щепами, хрупкого, словно весенний лёд, древнего пергамента… Я находился в малом зале библиотеки – здесь собрали самые ценные фолианты, большинство из которых имелось лишь в одном экземпляре и могло посоперничать в возрасте со многими из нас; увесистый том в моих руках был в два раза старше меня. Их бережно хранили и охраняли теперь уже с помощью новейших достижений науки. Полумрак. Сухой воздух. Постоянная температура. Думаю, нашей коллекции позавидовала бы даже библиотека, что была в Александрии. Ряды стеллажей с книгами, тысячи драгоценных страниц – пожелтевших, почти рассыпающихся под пальцами. Древние тексты, написанные уже мёртвыми языками. Каждый фолиант – произведение искусства. Кожаные переплёты, позолоченное теснение на обложках, пергаментные свитки, рассыпающиеся от неосторожного вдоха…

Для избранных же настанет свет, и радость, и мир, и они наследят землю; а для вас, нечестивые, наступит проклятие.

Я невольно усмехнулся, подумав о собственной судьбе, вышитой золотом на полотне прочих жизней – пьющий кровь вполне мог сойти за «избранного». Ведь бессмертие стирало все границы и условности, поднимало до невообразимых высот, и глупцами были те, кто не понимал столь щедрого дара. Смертные молят в своих храмах о том же – о вечности для души, ведомые сильнейшим страхом перед небытием; даже законченные атеисты едва ли осознают конечность своего существования. Они живут во лжи, ибо нет Господа, способного их защитить даже не от нас – от себе подобных. Мы не убиваем больше необходимого – нас учат сдерживать собственные аппетиты. Не из-за нас реки человеческой крови с каждым веком становятся лишь полноводнее; люди любят убивать друг друга. Ах, если бы их ещё чему-то учили войны и эпидемии… Жестокость бессмертных не появляется на пустом месте – она берёт свои истоки в природе самого человечества, которое где-то в самой своей глубине осталось зверьём. Парадокс – смертные жаждут сытой и спокойной жизни, да только в спокойствие жить не умеют. Им не нужен внешний враг – они выродятся без внешних факторов. О дивный, новый мир!

И случилось, – после того как сыны человеческие умножились в те дни, у них родились красивые и прелестные дочери. И ангелы, сыны неба, увидели их, и возжелали их, и сказали друг другу: "Давайте выберем себе жён в среде сынов человеческих и родим себе детей"

Во мне всколыхнулось позабытое удивление – я припомнил, почему книгу Еноха не принимает большинство епархий, из-за чего считает богомерзким произведением, роняющим честь всего святого. Я оценил смелость автора – какие, должно быть, жаркие споры разгорались в застенках соборов при расшифровки записей. Не тень прошена – разлиты чернила. Существа непорочные, кристально-чистые, вдруг спутались со смертными женщинами в самой что ни на есть греховной связи и погрязли в человеческих слабостях. Ведь не зря же послушники в монастырях должны давать обеты целомудрия, смирения и богатства, тем самым приближая себя к божественному образцу. Но на своём веку я лишь раз видел священнослужителя, соблюдавшего их. Остальные – греховны. Непомерная ли гордыня, неспособность ли устоять перед соблазнами, но исход был один – падение. Иногда с последующим раскаянием, иногда – без, но в итоге всё равно падение. Любопытство толкало читать дальше; текст перестал казаться мне скучным и лишённым какого-либо смысла. Мне виделась в нём изящная насмешка.

И они взяли себе жён, и каждый выбрал для себя одну; и они начали входить к ним и смешиваться с ними, и научили их волшебству и заклятиям, и открыли им срезывания корней и деревьев. Они зачали и родили великих нефилимов , рост которых был в три тысячи локтей… Тогда нефилимы обратились против самих людей, чтобы пожирать их… Тогда сетовала земля на нечестивых.

О, я ошибся насчёт насмешки – скорее ирония. Или дальновидность? Людская примесь портит породу – полукровки пьющих кровь оказывались слабее своих отцов, а чтобы вывести необходимые таланты потребуются века экспериментов и проб… Выращенные и выведенные, словно порода животных, те возможные отпрыски получат соответственное положение. Морально-этическая сторона подобных экспериментов никого не трогала; мне скорее не нравилось, что меня рассматривали так же, как крепостные девки своего сюзерена. Я не дожил до того возраста, когда мои сыновья стали бы опасными, и от этого меня теперь терзало нездоровое любопытство. Конечно, ничего не обсуждалось вслух. Пока что. Но энтузиазм древнейшего заглушить не просто сложно - невозможно.

У Линнет вовсе не такой уж и плохой талант, если посмотреть под иным углом, который, впрочем, не шёл в разрез с моими планами. Сегодня я изменил своим принципал и читал, чтобы вызвать скуку и избавиться от лишних мыслей. Но древние строки лишь усугубляли тоскливое одиночество – столь непривычное, заставляющее чувствовать себя неуверенно.

Я замер на острие лезвия.

И явилось великое нечестие и много непотребств, и люди согрешали, и все пути их развратились.

Я провёл пальцами по жёлтым страницам, ощущая бархатную мягкость старого пергамента и его хрупкость, подобную хрупкости весеннего льда. Интересно, этот Енох действительно считал, что люди живут во грехе лишь от пагубного влияния этих полукровок? Человечество так слабо, чтобы противостоять соблазнам и собственным желаниям… Когда ты живёшь сотни лет, тебе открывается потрясающая возможность наблюдать, как медленно разлагается общество, как его смердящее гниение обнажает белые кости пороков, как тлен уничтожает все немногочисленные благодетели, превращая людей в алчущих падаль шакалов. И я совсем не считал, что бессмертие делает человека лучше. Вовсе нет.

Амезаpак научил всяким заклинаниям и срезыванию корней, Аpмаpос – расторжениию заклятий, Баpакал – наблюдению над звёздами, Кокабел – знамениям; и Темел научил наблюдению над звёздами, и Астpадел научил движению Луны.

Склонив голову набок, я пытался вспомнить, где мне встречались эти имена – кажется, в годы тяжелого моего ученичества, именно этими именами и их карами пугали меня. Если сказать иными словами – меня часто проклинали и грозились геенной огненной в расплату за все прегрешения. Не ангелы были отцами этим странным полукровкам, а те, кто лишён крыльев и небесного благословения, те, кто посмел бросить вызов Всевышнему. Падшие. Проклятые. Свободолюбивые изгнанники небес. Стало понятно, почему их дети погрязли во грехе – тьма не способна породить света. Едва эти слова прозвучали в мыслях, как в памяти моей всколыхнулось иное. Воспоминание было мутным, словно бы из далёкой человеческой жизни, но в то же время совершенно от него отличным; оно будило глубинный страх, заставляло насторожиться, как если бы я чуял на шее дыхание оскалившегося волка. Поморщился. Мешанина незнакомых образов. Свет, порождённый Тьмой, Тьмы не выносит. Слова, произнесённые кем-то, кого я совсем не помнил, застигли врасплох. Я сжал пальцами виски, точно у меня сильно разболелась голова. Бесконечные вопросы. Она ведь правда иногда будто светится… Дьявол и преисподня, что за глупости?

На смену тоске пришло раздражение.

Жёны же родили нефилимов[3], и чрез это вся земля наполнилась кровью и нечестием. И вот теперь разлученные души сетуют и вопиют к вратам неба и их воздыхание возносится: они не могут убежать от нечестия, которое совершается на земле.

Мне всегда нравилось изучать такие древние тексты (конечно, не в жаркой юности, когда кровь кипела в жилах, а голова была занята совершенно другими мыслями), в каждое слово которых приходилось вдумываться, искать смысл или же подвох. Рука нежно поглаживала потрёпанный переплёт. Я несколько раз перечитал последние две строчки, размышляя о грехе этих созданий. Они, видимо, не брезговали убийством людей, как и братоубийством, но такое не могло стать первопричиной. Один из древних родов бессмертных тоже погряз то ли в распрях друг с другом, то ли с людьми, отчего оказался, кажется, полностью истреблён… Я только раз, когда был совсем молод, видел это жалкое существо, гордо именующее себя перворождённым и почти неотличимое от человека, и оно ничем меня не впечатлило.

Разлученные души.

Я бесцельно наблюдал за причудливым танцем поднятых дыханием со страниц пылинок. Город за толстыми стенами медленно просыпался; уже можно было услышать размеренное биение его ритма, точно он был живым существом. Пальцы коснулись строк, написанных витиеватой вязью мёртвого языка – жест неосознанный и бездумный; некая важная деталь всё время ускользала из моего поля зрения, оставалась в слепой зоне. Мне не хватало информации.

Вопросы без ответов.

И исцели землю, которую pазвpатили ангелы, и возвести земле исцеление, что Я исцелю её и что не все сыны человеческие погибнут чрез тайну всего того, что сказали стражи и чему научили сыновей своих; и вся земля pазвpатилась чрез наyчения делам Азазела: ему припиши все грехи!

– Любопытно, – мой едва различимый шёпот казался неуместным в этом месте, почти всегда хранившем безмолвие. Азазель заплатил дороже всех за грехопадение, посмев открыть человечеству тайны бытия – явная аллегория на запретный плод. Вновь пробежавшись глазами по предыдущим стихам, я утвердился во мнении, что его наказание было не слишком справедливым. Он, изгнанный с небес, пытался жить в мире с людьми, наставлял их, обучал вместе с другими наукам. Человек не достоин знания – какая горькая истина; он невежественен в том мире, где обитает, и далёк от гармонии и с ним, и с самим собой. Я едва не рассмеялся, уловив, наконец, суть наказания – Азазель разоблачил себя перед простыми смертными. Прозаично. Это было равносильно тому, чтобы мне сейчас выйти на Палаццо-дей-Приори, купающуюся в ярком солнечном свете. Показать себя людям. Что со мной сделают? Уничтожат. Что сделают со свидетелями? Они разделят мою участь. С точки зрения наших законов кара Азазеля казалась вполне справедливой и обоснованной. И всё же… ему одному припиши все грехи… Пальцы забарабанили по подлокотнику удобного кресла. Ему одному…

Иди к незаконным детям, и любодейцам, и к детям любодеяния и уничтожь детей любодеяния и детей стражей из среды людей; выведи их и выпусти, чтобы они сами погубили себя чрез избиения друг друга: ибо они не должны иметь долгой жизни. И все они будут просить тебя, но отцы их ничего не добьются для них, хотя они и надеются на вечную жизнь и на то, что каждый из них проживёт пятьсот лет.

Гнев Господень во всей его неприкрытой красоте. Тотальное уничтожение большинства, чтобы оставшиеся жили в страхе и уважение – принцип действенный в любые времена: когда-то Аро применил его, построив свою собственную империю, где лишь единицы помнят о прошлом без Волтури. Я, конечно, не застал тех славных битв, о чём горько сожалел, но, рождённый в другое время, мне было бы суждено самому стать другим. В подобном пекле сгорают все – и виновные, и невиновные; механизм не позволяет оставлять многих свидетелей. Но я мог позавидовать изощрённости наказания – стравить отступников друг с другом, чтобы в конечном итоге они истребили себя сами, и заставить падших наблюдать, как гибнут их дети от рук друг друга. Такая кровавая плеть отнимет у любого желание сопротивляться и ещё хоть раз пойти по дурной дороге. Это поистине изобретательно и жестоко. Очаровательно. Я откинулся на спинку кресла. Любые законы построены на крови и страхе – чем суровее наказание, тем покорней становится толпа.

Возможно, скоро…

Я почувствовал чужое присутствие прежде, чем моего слуха коснулись почти неслышимые шаги – так передвигается хищник, готовый к атаке в любой момент. Я чуть улыбнулся, переворачивая страницу и мигом потеряв интерес к тексту.

– Доброго утра, Феликс.
– И тебе не хворать, ищейка.

Голоса звучали почти безмолвно, будто прикосновение к бархату. Мой друг опустился в кресло напротив, выразительно посмотрев на книгу передо мной. Потом на меня. И вновь на книгу. Выражение его лица отражалось крайнюю степень скептицизма.

– Потянуло на человеческие сказки?

Я с немыслимой осторожность закрыл фолиант, придирчиво осмотрев обветшалые края обложки. Вынести её из хранилища было заманчивой идеей, но и дураку понятно, что это погубит книгу, столько лет хранившуюся в идеальной атмосфере. Страницы могли просто-напросто рассыпаться в прах. Впрочем, я вовсе не являлся консервативным, хотя и многое современное меня отталкивало, поэтому решил дочитать этот труд позже в цифровом варианте.

– Знаешь, я ведь когда-то едва не принял сан. Но волей провидения церковь лишилась меня, как своего верного слуги и пастыря.

– Ты? И в рясе? – Феликс усмехнулся. – Даю руку на отсечение, ты бы нарушил первый обет через неделю, если не раньше. И я думал, что ты голубых кровей, так почему же такая незавидная участь?

– Отец был очень недоволен мной, но ему пришлось смириться с моим существованием, когда трагически погиб мой дорогой и горячо любимый брат. – Я скривился, вспоминая долгие пять лет, проведённые в духовной семинарии – от дома меня отделяли моря, а вокруг существовали лишь чужие люди и чуждая мне культура. Безрадостное существование практически в четырёх стенах так и не смогло укротить мой дух, зато помогло развить скрытность и актёрское мастерство. Мне прочили потрясающую карьеру и кардинальскую сутану, не замечая, какое отвращение во мне вызывает церковь и всё, связанное с ней. Должно быть, я родился не в своё время – церковь никогда не вызывала во мне ни капли уважения.

– Младший сын?
– Прозаичнее – бастард.

– Знакомо. Мне, правда, всё же повезло после – моя жена, кажется, была весьма милой женщиной, но, признаться, я не очень помню.
– Хороших женщин мы редко запоминаем, – хмыкнул. – Я свою супругу помню удивительно точно, вплоть до голоса и излюбленной причёски. Ты представляешь, она отравила моих собак!
– Не от ревности ли?

Я пожал плечами, а Феликс выдержал многозначительную паузу, прежде чем произнести с долей удовольствия:

– Кай рвёт и мечет. Я давненько не видел его таким.
– Интересно. Ночью ничего не предвещало беды. Что же всколыхнуло наш устоявшийся мирок? – я говорил с нарочитым энтузиазмом, как если бы действительно радовался надвигающейся угрозе. Но не было даже слабого предвкушения. Покой следовало ценить – этому я научился ещё будучи человеком, осознав, насколько призрачны могут быть моменты штиля и безмолвия. Мир изменчив. Битвы ещё будут.

– Его привёл в бешенство клочок бумаги. Всё в лучших традициях – гербовая бумага, восковая печать, которую Аро долго рассматривал и к которой, кажется, не очень хотел прикасаться. Знак знакомый – ворон с венцом над головой, распахнувших крылья над чашей, но этот род едва ли не вымер. Эти твари скрытные – тебе бы понравилось на них охотиться.

– Постой… перворождённые?
– Или нефилимы – так они себя тоже любят именовать. Живого нефилима я видел от силы пару раз.
– А мёртвого?
– Ни разу.
– Как удачно я выбрал книгу…

– Они почти люди, разве что наделённые бессмертием, но любят древние сказки о былом и явно никогда не существовавшем величие. Но разговор не о том. Письма были и раньше, да только я ни разу не видел, чтобы Кай так сатанел после их чтения. Или оглашения содержания, оставшегося для всех прочих, конечно, тайной. – Пауза, вызванная подогреть мой интерес. И, естественно, я был достаточно заинтригован. – Маркус же весьма заинтересовался и оживился не менее, чем когда зовёт к себе твою пташку, – он очень показательно старался не улыбаться.

– О чём они разговаривают? – безразлично, скучающе.
– А то ты не знаешь? – вместо улыбки – ухмылка. – Ни о чём. Она иногда ему читает и старательно не смотрит в глаза – иными словами, ведёт себя как примерная девочка.

Он прищурился, оценивая безучастное выражение моего лица. Я и правда всё знал.
– Мне вот интересно… – голос его до противного искрился весельем.
– Предлагаю не озвучивать свои мысли.
– Как скажешь. Буду наблюдать.
– Кроме письма ещё что-то стоило внимания?

– Кайус обронил весьма любопытную фразу и определённо торжественную: «У него серьёзные проблемы. Мы скоро получим повод закончить начатое», – Феликс достаточно точно подражал тону Владыки, чтобы вызвать улыбку. – Что думаешь, Деметрий?

– Нас ждёт новая война, – полувопросительно произнёс я после минутной паузы. – Или бойня, если те существа настолько слабы, – неопределённый жест плечами. В моём тоне не было эмоций, он не отражал той бури внутри меня, порождённой возможным будущим. Сейчас больше всего я жаждал мира и покоя.

– Их город был и остаётся в руинах, а что до численности, – он постучал пальцами по подбородку, – может быть, пара сотен по всему миру. А раньше, как говорят, были тысячи, хотя мне не слишком верится в подобное. Такое количество не скроешь.

Я не боялся, лишь раздумывал о том, кого мы можем потерять и чем обладает наш возможный враг, который не мог быть настолько слаб, раз представлял угрозу. Или же Кайус озверел от вопиющей наглости? Необходимо навести справки у более старших – они должны что-нибудь знать. Если всё серьёзно, то неизвестность не продлится долго. Уже не в первый раз над кланом нависала угроза, и во мне эта весть должна была пробудить лишь отголосок практического интереса – кто, зачем и когда. Привычно и изведано. Однако происходило совсем другое. Внутри родилось затравленное чувство безысходности, сжавшее сердце в ледяные тиски и опустошающее остатки моей прогнившей души. Невольно с губ почти неслышно сорвалось единственное имя, впитавшее в себя все краски моего существования.

Слишком опасно. Конечно, не для меня.

– Ты усложнил себе жизнь, ищейка.
– Не выступай в качестве моей совести, – отмахнулся я, – иначе я начну выступать в качестве твоей.
– И всё же занятно, не находишь?
– Ещё не время готовить щит, друг мой, слишком мало нам известно. Кто-нибудь из свиты посвящён в содержание послания?

– Афтон. – Феликс широко улыбнулся в ответ на мой недоумённый взгляд. Чрезмерное удивление, которое я и не попытался скрыть. Конечно, я был предвзят и далёк от объективности, ибо всегда недолюбливал Афтона, хотя и питал определённую слабость к его жене. Или она ко мне. Ему никогда не поручали ничего серьёзного. Он являлся в некотором роде моим конкурентом – его талант был схож с моим[4], пусть и уступал ему и в силе, и в точности. И дар его, естественно, был гораздо бесполезнее. Да и секрет высокого положения мужчины заключался лишь в чаровнице-супруге, незаменимой настолько, чтобы обеспечить и ему хорошую карьеру.

– Ты верно шутишь.

– Всех попросили удалиться, а его одного задержали, чему, кстати, он был не очень-то рад. – Феликс оскалился в улыбке. – Вижу, твоё честолюбие смертельно задето, Деметрий.

– Я повержен, – понуро склонил голову и позволил напарнику не сильно стукнуть меня лбом о столешницу. – Но сейчас мне вовсе не хочется развеяться вдали от стен замка. Такая перспектива меня не прельщает.
Он чуть помедлил, прежде чем с явной, но беззлобной издёвкой произнести:

– Тебя, кажется, приручили. Или одомашнили.
– Кажется, это не твоё дело, – нарочито обиженно. Уходя, я всё же изловчился вернуть любезность в виде ощутимого подзатыльника.

…Звериный крик боли, разрывающий абсолютную тишину – так воют от страшной боли, от огня, который начинает лизать пятки и забираться под кожу. На полу в страшной агонии корчилось жалкое существо, ещё парой минут раньше гордо державшее голову. Пальцы его впивались в серые плиты пола – тут много подобных царапин, глубоких и не очень. Их не особенно старались заделать – острый глаз бессмертного, входящего под сводчатый потолок, отмечал все мельчайшие детали, отчего и самые безрассудные начинали вести себя осторожнее. Я хорошо представлял испытываемые виновным ощущения, проходящего все муки ада под ласковой, почти нежной улыбкой Джейн. Хрупкий ребёнок за сотую долю мгновения сломил взрослого мужчину с той же лёгкостью, с какой разбил бы фарфоровую куклу, заставив его скулить, словно побитого пса и умолять прекратить, если девочке думалось чуть-чуть отпустить вожжи и дать мнимую передышку. Гонор его исчез моментально, как только в рубиновых глазах вечно юной пьющей кровь, похожей на ангелочка с картин итальянских мастеров, полыхнуло торжество. Она полностью осознавала своё превосходство, наслаждалась и упивалась им – это было привычно и понятно, но не смотрелось менее отталкивающе. Короткие каштановые локоны её были собраны в высокую причёску, которая, наверное, должна была сделать Джейн старше, но расчетов не оправдывала – девочка, хранившая ещё детскую пухлость черт, казалась похожей на младшую сестру, одевшую платье старшей. Несколько нелепо и неестественно – что инфанта, разряженная как куколка по последнему писку моды, но едва ли тянущая даже на подростка. Очередной крик обречённого перешёл в жалобное поскуливание, когда дар очаровательного ребёнка в чёрном, как ночь, плаще перестал действовать, остановленный небрежным взмахом кисти господина.

В повисшем безмолвии слышалось только свистящие дыхание обречённого да участившийся пульс пташки. Её впервые пригласили на подобное зрелище – оказали честь большую, чем многим другим, кто оставался за дверьми во время процессов.

Маркус не спускал с девушки удивительно ясного, ястребиного взгляда, точно чего-то выжидая. Он менялся – медленно, как изменяется, оживая, изъеденное долгой засухой древо, но всё же неотвратимо. Она ведь даже не похожа… Откуда тогда такой интерес? Вечно юный и вечно тоскующий правитель будто услышал мои мысли – взор его, мимолётно брошенный на меня, померк, потускнел и обратился к сжавшемуся на полу приговорённому.
Она стояла на расстоянии и от меня, и от прочих на отведённом положением месте, едва заметно дрожала и обкусывала обескровленные губы. Бледное лицо её было в достаточной степени бесстрастным, чтобы не вызвать осуждения. Ей не стоило видеть, понимал я, конечно, осознавая и другое – Линнет позвали сюда не просто так. Не в моих силах было оградить её от предстоящего. Хрупкий цветок небрежно брошен в грязь; но это была моя жизнь, и ей следовало привыкать. Если сможет приспособиться к нашим порядкам, то примет и меня, не оглядываясь ни на какие условности. Светло-серый, словно пропыленный от долгой дороги плащ казался неуместным на её плечах; она долго смотрела на себя в зеркало, поправляла тонкой выделки ткань, а я трусливо радовался, что не мог разобрать выражения тёмных глаз.

Я познал силу самообмана. Парадокс: чем ближе я становился ей, тем острее ощущал различия между нами. Должно быть, она ощущала себя так с самого начала. Насколько же чужим я ей был?..

Пташка, безусловно, склонит сейчас голову, едва ли испытывая покорность в душе. «Бессмертные ничем не отличаются друг от друга», – бросила она часом раньше после моих наставлений, до того, как перед нами распахнулись двери тронного зала, и на мгновение сбилась с шага. Это место она не любила больше всего остального замка, к которому тоже не питала особой привязанности. Для толстых древних стен Линнет оказалась слишком живой и слишком юной.

Чармион, едва заметно опустив ресницы, переводила взгляд с меня на Маркуса. Я позволил себе чуть приподнять уголки губ в улыбке-приветствии. Пьющая кровь не ответила. Я ещё не был прощён.

– Ты ничего этим не добьёшься, Аро, – Маркус не уделил своему названому брату внимания, рассматривая что-то на резном подлокотнике. – Даже мне становится скучно.

Аро же, будто не слыша, склонился над до сих пор поскуливающим подсудимым и коснулся его виска. Лица правителя не было видно за завесой из длинных тёмных волос, но потому, как он разочарованно вздохнул, стало ясно – желаемой информации получить не удалось. Такое происходило очень редко.

– Он не сам решил вести себя столь опрометчиво и нагло, Маркус. Я удивлён – это нечто отличное от всего, что мне доводилось видеть. – Голос Аро стал совершенно шёлковым и ласковым, словно он обращался к любимому, но непослушному ребёнку: – Назови нам имя своего господина.

Мужчина, больше походящий на подростка, вскинул светловолосую голову и уставился совершенно пустым взглядом на Владыку, а, затем счастливо и очень искренне улыбнулся. Блеск в его глазах вызвал чувство между оторопью и отвращением – так смотрят законченные религиозные фанатики, готовые отправить на костёр еретика. Его поведение никак не изменилось за прошедший час, когда осуждённого приволокли и бросили к подножию трона Аро: его спрашивали – он молча улыбался, его пытали – он продолжал молча улыбаться. Это была либо поразительная стойкость, либо крайняя степень глупости. Я склонялся ко второму – мальчишка убивал публично едва ли не в нашем городе, и мне было любопытно, зачем он это делал.

– В чём дело, Аро? – Кайус брезгливо скривил тонкие губы. – Он уже должен был заговорить.

– Я никогда не видел такой преданности – твой господин может гордиться тобой, – Древнейший приподнял виновному подбородок, заставляя смотреть в глаза. Его хвалили, и он отзывался на похвалу – лицо, застывшее в гримасе боли, преобразилось мгновенно, излучая до омерзения фанатичную радость, как у пса, которому бросили косточку. И горделивая преданность тоже была собачьей. – Потрясающая стойкость, – от этих слов он приосанился, но по-прежнему не проронил ни слова. – Знаешь, брат мой, что я вижу там, внутри его разума? Выжженную солнцем пустыню вместо цветущего сада – его личность, какой бы она ни была, не просто уничтожена, а перекроена и переделана под определённые задачи. Он не заговорит сейчас – ему этого не позволяется, и никакая боль уже не способна сломить полученный приказ. Он идеальная марионетка – у него просто нет своей воли, – Аро ласково потрепал по волосам юношу, – и нравится быть таким, правда?

– Не сам? Кто же тогда? – белёсые брови Кайуса сошлись на переносице.

Аро в ответ очень выразительно пожал плечами.

– Искорёженный разум, лоскуты воспоминаний – не сомневаюсь, их оставили специально для нас, ведь содержание их подобно брошенной перчатке, откровенный вызов, но ни одного упоминания о том, кто это сделал. Хотя наш милый мальчик реагирует на любое упоминание о нём. Твой господин красивый и очень необычный, так ведь?

Подсудимый кивнул. Дрожащая нить сознания, отголосок узнавания, протянувшийся от него к тому другому, неизвестному, вспыхнула и мгновенно исчезла, словно паутина, прикоснувшаяся к огню. Я молча покачал головой. Неудача уязвляла меня, но поймать возможно даже тень.

– Вполне естественно, что эта тварь позаботилась о своей безопасности, прекрасно понимая, как с ним расправятся, – едкое раздражение Кайуса плескалось в по-змеиному прищуренных глазах. – Но Хелил обязан был его убить гораздо раньше – разве не этого требуют их законы? Наш дорогой король без народа, – волчья ухмылка, – хранил молчание почти четыре сотни лет и вернулся явно не с добрыми вестями. – Длинные бледные пальцы забарабанили по подлокотнику трона. – Он не оправдал оказанного доверия.

– Он не представляет угрозы. Разве желание спасти остатки некогда великой расы – зло, Кай? – туманный взгляд Маркуса на мгновение остановился на мне, чтобы вцепиться в брата. – Я знал его – Хелил жаждет не власти себе, но процветания своему роду.

– Твоя привязанность к крылатым всегда казалась мне отвратительной. Давай ещё заведём себе здесь одного, и Аро будет рад – он давно хотел заполучить себе такую игрушку. Правда?

– А я всегда находил твою неприязнь бессмысленной.

– Я не люблю выродков любого вида, и эти – не исключение. Пожалуй, я нахожу их отвратительнее всех прочих. Они кичатся величием своих отцов, не имея при этом ни капли величия и достоинства, так что ты несколько погорячился с «великой расой», – Кайус холодно рассмеялся. – И они вырождаются. Мы век от века наблюдаем, как медленно пустеет Ардис – скоро время вымоет из крови людей паршивую примесь окончательно. И именно это делает мою неприязнь терпимой. Именно поэтому они ещё бродят по свету.

Маркус промолчал, но едва заметно покачал головой – признал бессмысленно спора. Я давно не видел его настолько многословным – обычно он ограничивался парой-тройкой реплик.

Феликс, будь ты проклят за почти высказанные мои потаённые мысли! Впору зашипеть и позволить выплеснуться накопившему яду сомнений. А после хорошенько взгреть своего не в меру язвительного друга.

Я обвёл взглядом собравшихся здесь – приближённая свита и несколько членов охраны, молчаливыми статуями застывшие у колон. На лицах бессмертных не отражалось интереса, но его угли тлели в алых глазах; любопытство сквозило во взглядах, которыми мы обменивались. На мгновение мне показалось, что я вернулся в прошлое – лёгкий, почти неуловимый шёпот со всех сторон создавал впечатление светского общества, собравшегося на приёме у какого-нибудь архонта , и с упоением обсуждающего свежую сплетню. Лишь только Афтон выглядел совершенно безучастным, но улыбался с осознанием своей осведомлённости; у его супруги же был совершенно скучающий вид – она даже позволила себе притворно зевнуть, прикрыв миниатюрной ладошкой рот. Их отношение были далеки от идеальных, но, однако, обладали и стабильность, и прочностью, и скреплялись не только любовью. Признаться, меня уколола зависть.

– Братья, довольно, сейчас не время и не место. – Аро неуловимо взмахнул рукой, подзывая меня и Феликса к поднявшемуся осуждённому, а сам отошёл к трону. – У нас есть одно незаконченное дело.
Юноша не сжался, когда я оказался рядом; он застыл в том возрасте, когда только-только начинают брить бороду. Он был абсолютно безмятежен и даже безразлично улыбался Джейн, чем, безусловно, злил её. Я начал сомневаться, что он осознаёт происходящее.

– Жаль, что ты ничего не знаешь, – тон Аро отражал крайнюю степень сожаления.

– Знаю, – голос пьющего кровь рядом со мной оказался на удивление низким и твёрдым. Он говорил с абсолютной уверенностью. Правитель повернулся к нему неторопливо, грациозный, как лесной кот. – Вы падёте – так сказал мой господин, – глаза, не имевшие никакого осмысленного выражение, вдруг ярко заблестели, и было в этом блеске нечто отталкивающее, противоестественное. Мне захотелось немедленно вымыть руки, словно бы я прикасался к какой-то мерзости. – Ты доволен, властелин, – издёвка, – тем, что увидел? – он коснулся пальцами своего виска. – Ты впечатлён, правитель, – ещё больше яда, – тем, каким сделали меня? – улыбка его стала широкой и беззаботной. – Тебе по вкусу пришлись его требования, повелитель?

Выражение лица Аро было абсолютно непроницаемым, какое бывает у древних искусно выполненных погребальных масок.

– Я бы хотел увидеть твоего кукловода. Без сомнения, это удивительная личность, раз он решился пойти против всех запретов. Ты сейчас выступаешь его устами – без сомнения, Хелил уже получил подобный подарок под своей дверью, – улыбка Аро, до этого елейная, сделалась жёсткой. – Я никогда не предполагал, что их затравленный вид способен произвести нечто, способное сражаться и бороться. Сильного, но обречённого. – Он повернул голову, сцепившись взглядами с Кайусом. Безмолвный обмен. Кивок.

– Пусть Хелил выслужится, – Древнейший убрал седые волосы за ухо, – а после он будет жестоко наказан за проявленную халатность.

– Его супруга… – в затуманенных глазах Маркуса отражался вековой покой.
–… сумасшедшая. – Взгляд Кайуса, полный холодного любопытства, ястребиными когтями впился в Линнет. Едва уловимый подзывающий жест пальцами. – Его болтовня утомила меня. Доставь мне удовольствие – убей его. Я хочу, наконец, увидеть.

Она молчала опасно долго, пряча взгляд за опущенными ресницами, но потом склонила голову и омертвевшим голосом произнесла:
– Как прикажет мой господин.

Я колебался, отступая на шаг назад. Приказ, отданный не мне, но которому и я должен был следовать, был не легче гранитной плиты. Всё моё существо восставало, противилось, не желало становиться свидетелем; моей выдержки едва хватало, чтобы не убить приговорённого своими руками – мне хватит для этого одного движения. Для меня происходящее привычно и легко, я не буду сожалеть или испытывать иных чувств, отнимая жизнь; в конце концов, мне не дано разделить смерть с жертвой. И гадко становилось от собственной беспомощности, и отвратительно от мыслей, и удивительно от чуждых переживаний… Горечь на кончике языка.

Иллюзии.

Линнет едва ли походила на вершительницу правосудия – скорее на смертницу, поднимающуюся на эшафот. Она сняла перчатку только с правой руки, глядя в прояснившиеся глаза юноши. Почти карикатурное удивление исказило его черты до неузнаваемости, а потом он громко рассмеялся, запрокинув голову. С него будто сняли маску, кожу, обнажая под ней иные черты.

Он подался к ней сам, словно его толкнули в спину, но не сомкнул объятий.

Его смех оборвался. Пташка, грустно, разрывая мне сердце, улыбнулась и невесомо провела тыльной стороной ладони по его щеке. Жест ласковый, нежный. Он бросился прочь, словно ошпаренная кошка, но споткнулся в своём полупрыжке и, поверженный, распластался у её ног. Я не смотрел на его безрадостную кончину, меня не трогал ни металлический скрежет, с которым он раздирал собственное искорёженное тело, ни поражённое молчание собравшихся – о, такого они точно ещё не видели. Он всё пытался приблизиться к девушке, однако не мог – словно невидимая черта не позволяла ему коснуться её. Животный крик резал слух – в нём было мало человеческого и разумного. Линнет смотрела на меня, не отводила взгляда – совершенно отстранённая, холодная и далёкая настолько, насколько мы далеки от людей. Я не мог не думать, что за сорванный поцелуй и меня могла постигнуть такая участи. Я не мог не размышлять о том, что же переживала она, прикасаясь ко мне… Выпрямился. Я ощущал вкус пепла на губах. Её глаза выцвели, поблекли от выпитой смерти. В них не было ответа.

Я словно смотрел на отражение в гладкой зеркальной поверхности.

Выбор дался легко, пропитавшись безрассудством и отчаянным желанием.

Я не откажусь, пташка.

Она была бледна, но от неё исходило ощущение такой внутренней силы, что захватывало дух. Воздух не просто потрескивал – он стал густым, вязким; сила, которой она обладала, собиралась вокруг неё подобно грозовому облаку. Ей действительно никогда не стать одной из нас.

Едва различимый вздох.

Ей больно.

Прах, оголяющий выбеленные кости, осыпался на пол с шёпотом потревоженного песка. Незавидный конец. Так просто, словно обрезать шелковую нить.

И я мог закончить так же.

Линнет повернулась и поклонилась Кайусу в тот же миг, как последняя пылинка пепла коснулась камня, однако её поза вряд ли выражала смирение.

– Маркус, научи свою протеже покорности.




           
            Дата: 24.04.2014 | Автор: Розовый_динозаврик




Всего комментариев: 13


+1   Спам
1 Margo_bells   (03.05.2014 22:05) [Материал]
Как же мне нравятся душевные терзания! Особенно у злодеев cool




О, тут вовсе нет душевных терзаний)
Ангст и даркфик начнутся через полторы главы примерно))) Тут пока так, проблески положительного у Деметрия - совесть местами просыпается)




+1   Спам
3 Jewel   (03.05.2014 23:22) [Материал]
Вот я уже очень-очень ожидаю ангста))




+1   Спам
Крови Богу Крови! Ня! ^____^




+2   Спам
7 Margo_bells   (05.05.2014 01:07) [Материал]
ДАААА!!!
Крови мне и мук душевных!!!  *с безумными горячими и выпученными глазами*




Такие пожелания я рада выполнять (:
А то всем счастливые концы и флафф подавай... )




+2   Спам
5 Деметра   (04.05.2014 19:23) [Материал]
Вот и я дошла.  Как же жалко Линнет, так тяжело переживающую каждое совершенное ей убийство, ненавидящую свой дар.




Деметра! Как я рада тебя видеть! ^____^
Её переживания кажутся мне логичными - очень уж я не люблю, когда всё легко и просто, потому что ну так не бывает. Даже вампиры учатся быть вампирами - без даров всяких, просто привыкая и свыкаясь с новой жизнью. Должен момент осознания быть, чего стоят способности и как они могут влиять на других) А то, что получила Линнет, противоречит её мировоззрению, принципам и морали - вот и получается душевный раскол, она себя принять не может) Но меня унесло)))
Спасибо, что заглянула ^^ Мне очень приятно ^^




8 Margo_bells   (05.05.2014 01:08) [Материал]
Да уж! И морально тяжело, и физически. Так и того... со временем можно. Если не  научится отстраняться от последствий.  sad




Только при условии, что от последствий действительно можно отстраниться) Линнет, кстати, не уникальна со способностями - мы посмотрим и на других, подобных ей, и то, как они научились переживать своё испытание силой)




+1   Спам
12 Jewel   (05.05.2014 10:59) [Материал]
Опять я жду не дождусь этих самых других)) Уж очень они интересны))
Мне лучше не напоминать про них^^




Мне кажется такое объяснение логичным - ну не правильно это, когда всё просто и легко, не может человек умирать в вампирской личности так легко) Это же привычный мир с ног на голову становицо) Миру Майер не хватает капельки реальности)
Цитата
о! Раскольников! обожаю!

Не думаю) Тут изначально, что "тварь я дрожащая и права не имею" )))




Пасибо ^^ *блестит, как свеженачищенный самовар* 
Я никогда не усложняю - во всех хитрых ходах лежат простые действия) Просто картинка действительно не сразу видна, но тут и чтобы интерес удерживать, и пов обязывает - герой не всегда может знать всё, что происходит вокруг, да и его точка зрения может не совпадать с тем, как события обстоят на самом деле) Но я всегда пасхалки в тексте прячу - чтобы было интереснее читать) Дьявол кроется в деталях)




Оставить комментарий:


Последние комментарии:

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
О! Люди!!!

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
Понятн, удачи тебе с защитой!  happy Порви там всех))) *в хорошем смысле*))

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
Я пока ушла в написание ВКР, поэтому практически не пишу ничего другого. Как только защищусь, так и вернусь, к лету или летом. Вынужденно, очень много времени жрёт диплом, подготовка к нему и ГОСам (

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
*откашливается* Понимаю, что спрашивать не очень прилично, но соскучилась по героям ужасно-ужасно!.. *осторожненько* а когда хотя бы примерно?..  happy

Майкл Шин в официальном трейлере сериала "Masters of Sex"
Жаль, что сериал не продлили, там еще можно было много показать интересного. (так тихо здесь... unsure )

Предыдущие комменты...
Обновления в фанфиках:

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия Глава 13.2 (6)
Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия Глава 13.1 (0)
Любовь вампира Глава 17 (0)
Любовь вампира Глава 16 (0)
Любовь вампира Глава 15 (0)
Любовь вампира Глава 14 (0)
Огонь и Лёд Глава 44 (0)
Огонь и Лёд Глава 43 (0)
Огонь и Лёд Глава 42 (0)


Лучшие комментаторы:

  • Розовый_динозаврик (2453)
  • Эске (1555)
  • Кристалик (1553)
  • Lis@ (1547)
  • Jewel (1297)
  • Orpheus (1109)
  • Anabel (922)
  • ElieAngst (832)
  • ВИКТОРИЯ_ВОЛЬТУРИ (799)
  • BeautifulElfy (757)


  • Copyright Волтуримания © 2010-2024

    Сделать бесплатный сайт с uCoz



    Фото галерея





    На форуме сейчас обсуждают:


  • Болталка vol.2
  • Ад для двоих
  • Кино
  • Вампиры в искусстве
  • "Сверхестественное"


  • Мини-чат


    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0

    Сейчас на сайте:


    Реклама фанфиков

    История одной девушки, которой суждено стать вампирессой из клана Вольтури.
    Бронза на конкурсе мини-фиков "Быть человеком".

    Добавить рекламу