Глава 7.3
Правила маскарада

– Кажется, я сражался всю свою жизнь – с обществом, жестоким к моему происхождению, с людьми, желавшими сковать меня лживыми обетами, с собственным создателем, вырвавшим меня из размеренного существования, и с врагами, смертными и бессмертными, алчущими моей крови. Наверное, я и не умею жить иначе. Я наёмник, а не пахарь.

– Тогда мне жаль твою жену.
– Поверь, это была не та женщина, которую следует жалеть. Пожалела бы лучше меня – я женился на ней лишь из-за того, что мой брат, видимо, предчувствуя свою счастливую семейную жизнь, решил умереть, отчего обязательства мечтавшей забыть о моём существовании семьи были торжественно возложены на меня, – я не скрывал раздражения и некоторой доли капризности в голосе. – Впрочем, оставим эту историю для другого раза.

Она молчит – её мысли тоже далеки не только от каменного мешка зала, но и от всех нас, кто не считается с ней. Как скоро это взрастит в ней ненависть? Слыша обрывки разговоров, разбудивших во мне глубинную грозу ревности, понимал – талант её благо, охраняющий и предоставляющий иммунитет. Быть может, всё дело в доверии?.. Улыбнулся, не смотря ей в глаза – уделил внимание губам. Она целовала меня сама – я ощутил обещание жара, скованного неопытностью юности и неискушённости.

Доверие…

Я пообещал вести себя примерно. Вернул ей пристальный взгляд – девушка научилась выдерживать такие; щёки не вспыхнули румянцем, как если бы моё внимание было противно, но сердце забилось быстрее. Я не принадлежал к числу тех мужчин, которые педантично, почти маниакально следили за своим внешним видом, поэтому стряхнувшись на манер вылезшей из воды собаки, посчитал, что смотрюсь вполне сносно. Бледные губы пташки изогнулись в саркастической улыбке.

– Ты так и пойдёшь?

Я замер в паре шагов от неё и вопросительно поднял бровь. Оба играли в молчанку – чудилось мне, что наша общая тишина звучала прикосновением влажного пальца к кромке хрустального бокала. Линнет достала носовой платок и, приблизившись, принялась вытирать мне лицо и отряхивать волосы. Я не был пыльным настолько, насколько её лицо выражало неодобрение.

– Прекрати улыбаться, лучше наклони голову.
– Ты можешь встать на носочки.

Этого она не сделала, но затянула кожаный шнурок, которым я убрал волосы в хвост. Интересно, как бы Линнет отреагировала, увидев, в каком виде я возвращался из недельной охоты? Уголки губ дрогнули.

– Современно.
– Функционально. – Я ловко обмотал вокруг руки роскошную косу и потянул назад, заставив девушку откинуть голову. – Наши дамы, если им предстоит только наблюдать сражение, искусно заплетают волосы, иначе, в случае чего, можно остаться с хорошей проплешиной.

– Но я не пришла сражаться.
– Сдалась без боя?

Я ослабил хватку и позволил ей оттолкнуть себя; упавший на пол платок походил на изломленное тельце голубя. Она не успела вырвать руку – мои губы коснулись ладони, отчего Линнет отпрыгнула прочь, словно испуганная кошка.

– Моё подношение пришлось тебе по вкусу? – Пружинистый шаг в её сторону, нарочито отдающий опасностью. Она осталась стоять спокойно, преисполненная достоинства и гордости. Сжал и разжал пальцы.

– Да, благодарю.
– Так не пойдёт, Линнет. – Я мгновенно оказался рядом за её спиной, но лишь коснулся дыханием шеи и отступил. – Но я дал слово, – склонил голову, едва ли выражая этим жестом смирение. – Увы, и мне пора уходить.
Она шумно вздохнула. Неужели просить меня о чём-то столь неважном так сложно? Определённая странность – доверие в большинстве случаев возрастает со временем; я не причинял ей вреда, она должна была относиться ко мне лучше.

– Ты не мог бы…
– Пожалуйста?
– Ты не мог бы, пожалуйста, объяснить, как отсюда выйти?

– Я мог бы проводить. – Непроглядная тьма заструилась через щель приоткрытой двери: – Идёшь?
Линнет из упрямства – я слышал, как она от досады топнула ногой – отстала от меня, но быстро нагнала, подстроившись под мой шаг и выдерживая дистанцию; от неё исходило тепло – такое ощущаешь, когда держишь в руках ещё неоперенного птенца.

– Как тебе «История моих бедствий» [5]? – пришло время светской болтовни.
– Тебе не кажется, что Абеляр весьма тщеславный человек?
– Весьма, – я выдержал паузу. – Надеюсь, твой брат не будет ко мне так же жесток, как дядя Элоизы к Пьеру? Родственники всегда создают множество проблем.

– Думаю, он будет жесток только ко мне, – улыбка у неё вышла неестественной. – Скажи, Деметрий, – голос её звучал странно-растерянно и несколько жалобно, как если бы ей в самом деле требовался мой совет, – это очень грешно, мечтать, чтобы мы с ним никогда не встретились?

Её вопрос несколько озадачил меня. Я был плохим советчиком в отношениях с родственниками.
– Ты чего-то стыдишься?
Линнет промолчала, затем пожала плечами – выражение её лица отражало решительность.

– Нет, не стыжусь, но брат не сможет меня понять, от этого и не примет.
Тишина была неуютной; вновь повисшее молчание, лишённое таинства взглядов и единства дыхания, тяготило меня. Несложно найти тему для разговора, но вот уже темнота приобрела сероватый блеск, а я так и не раскрыл рта. В безмолвии нет места взаимным колкостям и ненужному холоду.

– Я бы хотел кое-что предложить тебе, Линнет. – Она отошла уже достаточно далеко – мы не утруждали себя прощаниями или взорами; в замке тесно, девушке не спрятаться. Она обернулась и посмотрела на меня – моё предложение, каким бы оно ни было, собирались решительно отвергнуть. – Тебе не приходила мысль продолжить то обучение, что было начато твоим наставником? – Пальцы сжались. Её щёки вспыхнули, Линнет опустила взгляд. – Здесь нечего стыдиться, пташка, – бархатно, как если бы мне вздумалось прошептать ей на ухо самое заветное желание. – Я, конечно, желаю сам обучать тебя – мне хватит на это знаний и умений, но ты не согласишься, поэтому мы можем подобрать смертных учителей. Достаточно старых, чтобы тебя не тяготила после совесть, – пожал плечами.

Девушка мгновенно насторожилась.
– Для чего?
– Лишь избранным смертным позволено входить и выходить в замок без скорых последствий – остальные не имеют права прикасаться к нашей тайне. Таковы правила, – теперь я развёл руками, выражая этим своё бессилие. Я, конечно, не лгал, но значительно сгущал краски действительности – случайных смертных вряд ли умертвят лишь за созерцание и формальное (более не дозволено) общение; Линнет сойдёт за человека – пусть и достаточно странного человека. Впрочем, она и бессмертным была далеко не правильным. Пьющего кровь из неё не выйдет.

– Я могу обдумать?
– Безусловно. Своё решение сообщишь завтра – скажем, час дня в библиотеке тебя устроит?
– Да, вполне. – Линнет задержала на мне долгий взгляд и лишь после, словно убедившись в чём-то известном только ей, ушла.

– Я уже набросал примерный план занятий.
Её шаг на мгновение замедлился, сбился, но она никак не выдала своего недовольства – если и проклинала, то только в мыслях. Завтра я получу отказ.
И я оказался неправ.

Общая зала библиотеки купалась в полуденном солнце, но я, повинуясь выработанному рефлексу, оставался в тени. Выслушал Линнет молча – её деловой бойкий тон сбил меня с толку; я успел привыкнуть к мягкости и, быть может, едкости. Дистанция соблюдалась: в словах, в формальностях и в расстоянии между нами. Мы кратко обговорили всё, мне предстояло найти подходящую комнату, в которой нам не помешают. Я не желал рядом лишних глаз и ушей, надеясь, что если останусь с ней один на один, то получу гораздо больше.

– Мы не можем заниматься здесь?
Моя улыбка стала шире.
– Можем, но позже. Я, пожалуй, воздержусь пока открыто практиковать те способы обучения, которые когда-то применялись ко мне. – Я выдержал необходимую паузу. – Меня били.

– Да ну тебя… – она фыркнула, как кошка, наступившая в лужу.
– Иногда сильно. – Я хранил самое серьёзное выражение лица, на которое был способен; чуть склонил голову набок, подставляя под удар щёку. Улыбнулась, а затем полушутливо замахнулась:
– Я могу дать отпор.

Я внимательно осмотрел её с ног до самой макушки и качнул головой.
– Завтра здесь в это же время, – коротко и сухо. – Тебя ведь, кажется, не смущает пыль?
– Тебя ведь, кажется, это мало интересует?
– Завтра. Не опаздывай.

Как любопытно меняются нравы – раньше самые богатые дома располагались в центре города, соревнуясь друг с другом изяществом отделки фасадов, вышивкой на ливреях слуг и чистотой окон, нынче престижные районы вынесены от гомона толпы, обнесены высокими заборами и густыми садами. Переплетение густых ветвей за окном опускало кружевную шаль тени на пыльный пол; мебель вокруг старая, конца позапрошлого века, но вполне надёжная. Сносная обстановка.

– Здесь всё принадлежит Волтури? – Линнет отошла от обветшалой кружевной занавески и опустилась на стул с жёсткой спинкой.
– Да, весь этот район, пташка, а в жилых домах обитают наши люди. Тут иногда меняют обстановку, но не слишком часто.

– Тот ход, по которому ты меня провёл… – она осеклась и насупилась, когда я усмехнулся. Теперь я знал наверняка – девушка в темноте была почти столь же беспомощна, как и человек, поэтому я позволил себе поиграть, как герой одной из сказок: то ступеньки появлялись там, где их быть не должно, то коридоры становились уже, чем было на самом деле… К сожалению, моё ребячество быстро раскусили, наградив меня гордым молчанием.

– Им преимущественно пользуется Хайди, когда приводит пищу.
– Но в тех коридорах нет света…
– Для смертных Хайди становится светом – остальные мелочи их мало интересуют. Тебе не доводилось пробовать на себе её талант?

– Она пощадила меня. А тебя?
– Несколько раз, – уклончиво. – Мне не слишком понравилось, да и ей – тоже. Единственный шрам на её теле – мой, – пожал плечами. Гордиться особенно нечем, пусть и мой поступок был в высшей мере справедлив. Впрочем, Хайди уже прекрасно понимала, на что шла и чем обернётся её мнимая, недолгая власть; тогда мы сцепились всерьёз, от этого у пьющей кровь и не было даже малейшего шанса избежать возмездия. Во взгляде Линнет читалось осуждение и явная неприязнь. Побоится или нет высказать открыто?

– Не самый красящий тебя поступок. – Пташка демонстративно и излишне резко отвернула голову.
– Не приемлешь жестокости?
– Нет. Жестокость порождает лишь жестокость – по-моему, это очень древнее правило. – Она нетерпеливо взмахнула рукой, будто отмахиваясь от возражений, которые мной ещё не были высказаны: – Я буду защищаться, если меня вынудят, но не стану нападать первой.

Чуть нахмурив брови и положив руку на резную спинку стула, я посмотрел на Линнет сверху вниз – строго и бесстрастно. Мне не удастся получить многого, так зачем тратить силы?.. Ответа я не знал и, пожалуй, знать не хотел. И вроде бы всё обыденно, как некий ритуал, повторяющийся из раза в раз – лишь новое лицо, другой характер и нрав, да только краски теперь стали иными, глубокими и насыщенными, порождая глубокие и насыщенные эмоции. Доверие не в природе пьющих кровь, а я был одиночкой больше других, но эта девушка преспокойно, легко, как дыхание, впилась иглами под кожу; и какое мне дело до того, очарую ли или влюблю в себя, ведь сколько их было мной сломлено, успев опостылеть и надоесть раньше, чем игра была закончена, однако сейчас, здесь, в спокойном уюте пыльной тесной комнаты, всё во мне дрожало, щерилось, как зверь, загнанный на флажки.

Взгляд задержался на её виске, где билась голубая жилка. Захотелось спрятать клыки, не скалиться – гулко урчать; ждал подвоха, понимая, что женщина, имеющая власть над мужчиной и осознающая её, рано или поздно попробует ей воспользоваться. Капелька пота соскользнула по коже.

Играть в гляделки не так уж и плохо – разве что мысли становятся легче золотой пыли, слишком далёкий от проблем и забот. Ощущение тепла и покоя, какое бывает в отчем доме перед растопленным очагом; впрочем, наверняка я утверждать не мог – семейное гнездо в своё время мне было ненавистно.

– Напрасно тратим время, пташка.
Следующие три с половиной часа мы повели за книгами, записями и в беседе; Линнет осмелела не сразу, смущаясь своего незнания и принимая похвалу с осторожностью лисёнка. Лесть её не брала. Она фыркала, когда я называл философию и литературу бесполезными науками; улыбалась, стоило мне напустить на себя безжалостный вид и начать третировать её вопросами, но которые у неё не имелось ответа; хмурилась, старательно повторяя за мной; могла парировать мои абсурдные донельзя доводы, призванные поддразнить, ругательствами, ничуть не смущаясь тому, что я знал перевод некоторых особенно ярких эпитетов; кривилась, если мне думалось переходить на чеканную немецкую речь, но говорила тогда с охотой и явным удовольствием. Пташка делала пометки и короткие записи в пухлой тетрадке – я бесцеремонно отбирал её и вносил изменения или исправлял ошибки; тогда снятыми перчатками меня били по рукам. Своё оружие – добротную деревянную линейку – я пускал в ход, лишь если девушке думалось грызть ногти или покусывать кончик карандаша.

– Каков твой вердикт? – Линнет смотрела исподлобья, в нужной степени мрачно, чтобы вызвать мою улыбку.
– Ты достаточно смышленая, чтобы твоя затея не наскучила мне через неделю, – я потянулся, словно разминая затекшие суставы, и картинно зевнул. Иногда жалел, что у нас, в отличие от людских сказок, нет клыков – такой жест выглядел бы куда внушительнее.

– Моя затея? – Книги уже были сложены аккуратной стопой, а со стола на гнутых ножках смахнули пыль – завтра здесь всё засверкает чистотой. Линнет, конечно, придёт раньше и наведёт должный, по её меркам, и излишний – по моим, порядок.

– Я удивлён, что ты так скоро простила меня – позавчера ты, кажется, была всерьёз рассержена. – Линнет не смотрела не меня, пытаясь разглядеть улицу сквозь переплетение ветвей, но кончики ушей выдали её, окрасившись в очаровательный розовый цвет. Я, подкравшись к ней со спины практически на носочках, запустил пальцы в её волосы и безбожно растрепал густую косу. Девушка попыталась увернуться – напрасно; спина прижата к моей груди, а обхватить её одной рукой и вовсе несложно – до того хрупка.

– Ты плутовал, – губы её сжались в упрямую черту. Сопротивление – из принципа, из нежелания уступать. Положил подбородок ей на плечо, словно бы и вовсе не замечая её попыток обрести свободу. Зажмурился, пусть меня уже и не могло ослепить солнце.

– Но ты поверила, а теперь я хочу поверить тебе, – голос прозвучал оглушено, сладко, я с удивлением отмечал новые интонации и обертоны – глубокие, мелодичные. – Почему согласилась?

– Мне произнести то, что ты хочешь услышать?
Я выпустил её из объятий и отступил. Обернулся только в дверях:
– Завтра позже. Я буду занят.

Комната, ставшая заметно чище и уже выглядевшая вполне обитаемо, стала нашим маленьким убежищем на несколько недолгих часов в день; ни я, ни Линнет себе не принадлежали, чтобы распоряжаться временем по своему усмотрению. Ей часто приходилось ждать меня, но ни разу она не выказала недовольства – одиночество принималось как данность и не вызывало у неё отвращения. Привычка, не иначе. Мы говорили всё меньше, снедаемые, видимо, одной хворью; металлом звенело повисшее между нами напряжение, и предсказать, какова будет разрядка, я не мог. Я не пытался коснуться её, будто бы пташка и вправду стала заразной; не в тягость с ней общаться – неимоверно тяжело испытывать столь много и сохранять дистанцию. Она же была тиха и необычайно задумчива, уделяя мне не больше внимания, чем того требовалось, и не оправдывала моих ожиданий; такое отношение, конечно, уязвляло меня. Тосковать о ком-то, кто находился на расстоянии вытянутой руки от тебя, чертовски странно и неправильно; меланхолия застелила дымом мысли и опустошила нутро.

Мы вдвоём, наедине, но одиночество было у каждого своё.

Лишние чувства.

Вторая неделя подходила к завершению – без сомнения, весь клан знал о том, с кем я провожу время, но никто, правда, не догадывался, как. Патрулировавшие территорию города оставались рядом дольше необходимого; я подавал известный человеческий жест – прикладывал палец к губам при приближении чужаков, отчего им доставалась лишь тишина, а мне улыбка милой ученицы. Иногда щёлкал зубами или рассерженно шипел, словно потревоженная змея, если особенно любопытные задерживались слишком надолго. Аро не выказал интереса – его прикосновение не было опасно продолжительным.

Маркус? Моя фантазия, безусловно, играла со мной злую шутку, раз чудилась мне насмешка в его обычно безразличном взгляде, точно Древнейший был посвящён в нечто, недоступное для меня. Линнет немного рассказывала о времени, проведённом с ним – он не проявлял к ней никакого интереса, обращая на неё столько же внимания, сколько на домашнюю давно надоевшую кошку. Всего лишь пара встреч. Опасности нет или же, что будет правильнее – она не явная.

Вновь вопросы. Игры и интриги – хитрость в хитрости, но нити их были скрыты, и пока клубок только больше запутывался. Мне не хватало информации; подозреваю, ответ лежал, как это обычно и бывает, на самой поверхности, оставаясь незаметным. Я поднял взгляд на девушку, почти девочку перед собой. Катализатор?
– Как ты относишься к музыке? – мой вопрос оборвал вязкое молчание и ненужные мысли.

Холодно.

Линнет подняла на меня взгляд – колючий и недружелюбный, но это выражение задержалось ненадолго; я посчитал за лучшее позволить ей съесть себя и мучиться сомнениями в одиночестве. Отступить и выждать. Хотя, если уж быть до конца честным, я давал передышку себе – в бой надо идти с холодной головой.

– Не имею талантов.
– Быть может, пение? У тебя, кажется, сносный голос.
– Тоже нет.
– Жаль. Мне бы пришлось по вкусу.

Линнет насупилась. На заброшенном в самый угол и ощерившемся щепами обломке линейке играли масляные отсветы от старой лампы. Ощущение отчуждённости. Пташка пыталась сдержать данное слово, а мне чертовски опостылело моё обещание.

– А ты ведь играешь?
– Не слишком часто.
– Почему?

– Редко бывает нужное настроение, – пожал плечами. В окне виднелся клок грузно потемневшего, набухшего ночью неба. – Я амбициозно считаю, что не утратил способности к истинной игре – и действительно играю, а не подражаю человеку, как делает большинство из нас. Музыка должна идти изнутри, а не рождаться в привычных, заученных пассажах. Вдохновение – так, кажется, называется подобное состояние?

Пташка сжала пальцы, комкая край объёмной футболки, скрадывающей излишнюю худобу, – нетерпеливый жест, но вряд ли за ним последует просьба. Пожалуй, я боялся прикоснуться к струнам арфы или взять в руки смычок – мне не хотелось откровений, которые неизбежно принесёт обнажившаяся в музыке душа. Играть для Линнет вовсе не получилось бы – я не доверял ей настолько, чтобы позволить слышать свою исповедь, когда сам не был к ней готов. Я являлся обладателем скрипки, созданной самым известным мастером во все времена, но она была молчалива; музыка стала для меня неким таинством, особым ритуалом, не терпящим чужаков. Допустить до него эту девчонку – признать полное и безоговорочное поражение.

Когда-нибудь.

– Именно так, – улыбка и явный, жгучий интерес в глазах. Пташка представляла и, кажется, смаковала то, что видела перед внутренним взором. Позволил себе вздох. Возможно, я уступлю гораздо раньше.

– Быть может… – её голос выражал нетерпение. Я принялся придирчиво-скучающе рассматривать ногти на руке.
– Да?

Линнет подалась вперёд – невольно, всё ещё пытаясь уделить внимание ставшей вдруг донельзя скучной книге.
– Если ты очень хорошо попросишь, то, наверное, я… – меня прервал хлопок в ладоши, – могу подумать.
Разочарованный вдох – и её, и мой. В тонких пальцах сломался карандаш.

– Жаль, что ты не поёшь – мы бы договорили быстрее, Линнет.
Она чуть повернула голову в сторону, прислушиваясь, а потом вопросительно посмотрела на меня. Отдалённые разговоры – хотя, скорее, споры; в дом не зайдут – пожелают удостовериться, прежде чем делать опрометчивые поступки. Им не быть бессмертными – вечность любит смелых и безрассудных, отличных от остальных.

– Люди не привыкли, что здесь кто-то может быть. Мы их тревожим так же, как мыши тревожатся от появления по соседству кота.

Линнет опустила взгляд, забарабанила пальцами по полу, где расположилась, чтобы, конечно, досадить мне; я, против обычного, занял потрёпанное кресло, получив возможность наблюдать за ней сверху вниз. Загвоздка одна – девушка совсем не смотрела на меня снизу вверх.

Перечила мне во всём – от одежды до поведения, но ненавязчиво, лишив меня возможности справедливо высказывать своё недовольство. Какое коварство.

– Пойдём куда-нибудь ещё? Или, может быть, на сегодня всё? – тихо и излишне бесстрастно. – Только не наказывай, пожалуйста, их.

Приподнял бровь. Ситуация оказалась забавной – её не тревожили пьющие кровь, ошивающиеся рядом, а вот люди смогли смутить. Всё же очень странное существо.

– Прогуляемся?
Несколько резко качнула головой.
– В шахматы играть умеешь?
– Нет.

– Я научу. Пожалуй, даже поддамся пару раз, – я ощерился в улыбке, которая не нашла ответа – Линнет показала мне язык. Предложение не вызвало отторжения, девушка молча поднялась и последовала за мной. – Знаешь, – начал я, наблюдая за тем, как она одним сильным, но не слишком изящным прыжком преодолела забор, – когда ты вот так ведёшь себя, я побаиваюсь, что мои руки непроизвольно сомкнутся на твоей шее.

– Странный ты – тебе одинаково не нравится, если тебе перечат и если ведут себя покладисто. – Она покорно шагала за мной во тьму подвального этажа, где от лишних глаз скрывался вход в развитую подземную сеть туннелей – настоящий лабиринт со множеством тупиков и ответвлений; тут способны заплутать даже пьющие кровь, а из людей здесь оказываются только приговорённые стать пищей. – Но твоя честность мне нравится – ты не позволяешь обманываться.

– Отнюдь, Линнет – я не мешаю обманываться. В конце концов, это личный выбор каждого – судить и оценивать другого. – Я пропустил её вперёд, позволяя вести себя; за ухом у неё и на шее, почти над сонной артерией, были родинки, до которых нельзя было докоснуться. У пьющих кровь не бывает ни родинок, ни веснушек. – Не может быть, чтобы тебе нравилась во мне только та черта, что так не любима столь многими.
Я, не видя, почувствовал её улыбку. Шли неспешно, и мне даже не подумалось поправить Линнет, когда она свернула не в тот коридор. Дольше погуляем.

– Тебя давно не хвалили, Деметрий?
– Я хочу, чтобы меня хвалила ты.

Линнет ступала аккуратно, словно кошка по лужам – осторожно выбирала, куда поставить ступню, изредка касалась стен; замерла на несколько мгновений, точно увидев кого-то впереди, и совершенно осмысленно свернула в тупиковую развилку, опускающуюся на самый нижний уровень всей сети.

– Там тоже мёртвые? – вопрос не громче дыхания.

Удивление. Линнет переминалась с ноги на ногу, но не решалась дальше идти – там, рассеивая тьму, протягивал свои щупальца слабый молочный свет. Желтоватые отблески на стенах, мерцающие и дрожащие перед раскрытой пастью мрака.

– Там никогда не было мёртвых.
Нахмурилась, озадаченная, посмотрела на меня через плечо. Взгляд, обращённый на меня, был застывшим и холодным – так смотрят на землю далёкие безразличные звёзды.

– Мы можем посмотреть, если тебе интересно. Там история наших поражений, пташка.
– Поражений?..
Я позволил себе короткий негромкий смешок.

– Нельзя побеждать без потерь. – Сжал её руку в своей, как если бы желал удостовериться в реальности существования ставшей вдруг ужасно чуждой девушки, и потянул за собой, к окованной железом массивной двери, из-под которой и лился чуждый в этом царстве мрака свет. Глубоко вниз уходили грубо вырубленные, ощерившиеся трещинами ступени; огоньки десятка свечей дрогнули, потревоженные порывом тяжелого затхлого воздуха, однако их скудного света хватало, чтобы разглядеть выбитые на стенах имена. Словно слёзы или свежая утренняя роса, поблескивали капли влаги на холодных камнях. Я склонил голову, отдавая дань уважения этому месту и тем, о ком напоминали лишь местами истёршиеся от времени символы, и медленно – тут не было места спешке и скорости – спустился вниз, где скопившаяся по углам тьма обнимала, ластилась к ногам, словно домашняя кошка. Линнет последовала за мной не сразу, останавливаясь и проговаривая каждое имя, вызывая у меня воспоминания и образы – более молодые записи, находившиеся ближе ко входу (или выходу?), принадлежали тем, кого я знал. Здесь немало… боевых товарищей? Нижних я не помнил – просто не застал, слишком молодой для столь обширной истории, уходящий корнями и костями в сплетение других, безмерно далёких эпох и империй.

– Кто они? – Линнет не высказывала ни страха, ни любопытства – лишь почтение и уважение, даже к тем, чьи имена не была способна разобрать.

– Здесь, – я широким жестом указал на стены, – имена тех, кто когда-то принадлежал Волтури и заплатил жизнью за победы в многочисленных войнах и распрях. – Пташка села на нижнюю ступеньку, обхватив колени руками и внимательно глядя на меня всё тем же странным нездешним взором. Точь-в-точь совёнок, выглядывающий из гнезда. – Мы не чтим историю и не забываем тех, кто стал её частью – молодые обязаны помнить и знать, а ещё и понимать, частью чего они становятся, облачаясь в серый плащ. Самых безрассудных и горячих на голову, рискующих не только своей шкурой, но и чужой, тут закрывают на некоторое время, – улыбка – хищная и жёсткая, – для лучшего понимания. Это остужает пыл, – я коснулся кончиками пальцев по глубоким царапинам на стене – резком мазке ненависти и злобы. Я провёл здесь немало бесконечно долгих часов, охраняемый безмолвными и бесстрастными стражами.

– Тут не меньше пары сотен.

– Цена власти. Каждая война – новые имена здесь, правда, сейчас их прибавляется значительно меньше, чем во времена, когда мы только утверждали своё право быть правителями, судьями и законом. Завоевать власть не так уж и сложно, а вот удержать её гораздо труднее. – Я задумчиво дотронулся пальцами до подбородка. – Когда-нибудь здесь окажется и моё имя, хотя, по правде, тут уже указан мой тёзка, – кивком указал на шершавую стену рядом с её ступнёй, в самом основании вереницы символов. Линнет отшатнулась от истёртой, почти истлевшей надписи, но потом, осмелев, прикоснулась пальцами к буквам; грусть читалась в выражении её лица, в опустившихся уголках губ и потерявших последний блеск глазах. – Он-то, мой погибший весьма бесславно предшественник, и сбил с меня спесь. Он тоже похвалялся своей везучестью и изворотливостью.
Линнет потупила взгляд.

– Не хочу слышать такие разговоры от тебя.

– В воспитательных целях, пташка, пусть ты ещё и формально не стала одной из нас. – И не станешь. Я не мог отделаться от абсурдной мысли – здесь, в окружении мёртвых, в объятиях тьмы, девушка не казалась чужой; и смотрела она так, как смотрел бы любой из них, посмей он вернуться к живым. – Я бы привёл тебя сюда, но значительно позже. Что до разговоров – я слишком хорошо понимаю цену власти и могущества, которую рано или поздно предстоит заплатить. – Я раскрыл ладони ей навстречу, приглашая, и возликовал, когда приглашение было принято. Страха в ней не было – только серая тоска и едкая грусть. – Наши войны куда кровавее человеческих, а по жестокости и вовсе не имеют аналогов. – Мне понравилось её неуверенное объятие. – Я стал одним из лучших, – рука сама собой потянулась к изукрашенному шрамами горлу.

– Но цена, Деметрий? – горячий шёпот и горячее дыхание по коже. Закрыл глаза, позволяя себе вспоминать врагов, что я рвал с остервенением на части, наслаждаясь металлическим скрежетом плоти и вкусом чужой боли. Триумф в пламени, жадно пожирающем трупы, и в едко пахнущем дыме.

– Плата высока. Я никогда не заводил друзей, но наблюдать смерть неудачливых соклановцев неприятно. Мы не семья – просто не можем ей быть, однако нас связывают не менее крепкие узы.

Линнет прижалась ко мне ещё сильнее, хотя я и рефлекторно зарычал, внутренне не желая такого сближение. Я позволял ей – или себе? – чересчур многое.

– Что привело тебя к Волтури?
Распахнул глаза, уставился на дрожащую, точно от дыхания, каплю света.

– Честолюбие? Жажда вернуть себе такое же положение, которое было в моей человеческой жизни? Опостылело сознательное одиночество из-за очередной ссоры с создателем? Или просто я вовремя встретил Чармион и уже не мог выбрать иного? – рот скривился в горькой усмешке. – Я не назову основной причины – видимо, так сложились сами звёзды. Меня, здорового и довольного жизнью, вырвали из неё, одарив бессмертием – признаться, я не сразу преисполнился благодарностью к Амуну за это, хотя он и обставил мою «смерть» весьма достойно. Пташка, у меня есть могила, меня оплакивали! Хочешь там побывать?

– Как-то не очень…

– Амун был мудрым и очень терпеливым существом, однако я, одурманенный жаждой крови и убийства, едва ли понимал это. Меня тянуло в дом, полноправным хозяином которого я так недавно стал и который не желал терять. Я не хотел терять всё, что заработал с таким трудом, а Амун умело дразнил меня, зарождая в душе отчаянье. Человек во мне умирал – наверное, даже излишне быстро, но оставались привычки и нереализованные мысли. – Одна из свечей, вспыхнув, погасла. – О, я был в ярости, когда узнал, что свет мне не страшен – тогда же и был предрешён мой следующий шаг. Я, пьющий кровь меньше года, наплевал на предостережения создателя и решил вернуться домой. – Линнет ахнула. – Не угадала, пташка. За мной тянулся кровавый след, и я бы перебил всех в родном имении, если бы там было кого убивать. – Низкое, раскатистое рычание. – Бессмертные отпировали в моём доме раньше меня. Поверь, пташка, ты ни с чем не спутаешь места, где убивали пьющие кровь. Никогда до и никогда после не знал я столь сильной ярости. Честолюбивый сородич, упиваясь вседозволенностью, насадил оторванную голову моего сына на пику над входом.

Тонкие руки обвились вокруг моей шеи, Линнет крепко прижалась ко мне в бессознательном желании утешить и умалить боль, которой я не испытывал. Но до чего же приятно...

– Я отомстил и впервые познал всю прелесть своего дара – в этом мне помог Амун. Те узы, что связывают создание с его создателем, стали необычайно крепкими – я впитывал его уроки, набирался терпения и мудрости. Он не мешал мне вести охоту, обучая сдерживать свою сущность. Достаточно скоро мы вышли на след моего обидчика – к большому неудовольствию Кеби, молчаливой супруги Амуна. Дальше был только мой путь.

Я замолк на несколько минут.
– Пьющий кровь оказался скитальцем, кочевником, путешествующим со своей женой. Я был моложе, а, значит, и сильнее, но мне не хватало боевого опыта – Амун был способен уложить меня на лопатки за секунду, поэтому шансы следовало уравнять. Пьющие кровь любят лишь раз в своей жизни, Линнет, и чувство это крайне опасно.

– Ты убил её?
– Для начала. План был дерзок и прост – наши женщины зачастую остаются женщинами и не умеют себя достаточно защищать. Она оказала хорошее сопротивление, но я был слишком свиреп и беспощаден. – Я дрожал от давно пережитой ярости. – Я оставил ему голову – единственное, что уберёг от огня. Не осталось ни мудрости, ни опыта – он теперь соображал не лучше меня, опьянённый местью, болью и злостью. Раненый вепрь ведёт себя осторожнее. Боги, как он выл, оплакивая утерянную любовь – в стенах его убежища осыпалась штукатурка. – Глухой смех сорвался с губ. Я даже закрыл глаза, до того сладким было это воспоминание. Обострённые, точно у вышедшего на охоту зверя, чувства. – Я сделал немало глупостей тогда и допустил множество ошибок, почти стоявших мне жизни, но победил. Он умирал медленно и долго. Амун застал меня уже в самом конце и бросил раздражённо, что я позёрствую. Он был прав – я пировал на костях своей первой добычи. После я редко позволял себе такое – потрошил и ошкуривал уже потом, когда не было опасности и риска. – Я замолчал, отдавшись во власть множества разрозненных воспоминаний, объединённых и пропитанных азартом, почти позабыв о существовании Линнет рядом со мной. Рассказ являлся откровением – всех слушателей можно было пересчитать по пальцам одной руки. Не принуждение, не похвальба – потребность открыться. Новое, незнакомое чувство. Внутри меня образовалась ноющая пустота, словно открытая рана, сочившаяся кровью и причиняющая боль, а та, что находилась подле – то ли отрава, то ли, напротив, лекарство. Разобраться я не мог. – Потом была неслучайная встреча с Чармион, а после и с Аро. Амун не простил меня за сделанный выбор, но не гонит, если я навещаю его, – губы дрогнули в улыбке.

Тёплые пальцы ласково дотронулись до моей щеки. Вдруг всё стало неважным и несущественным – прошлое и настоящее ушли, растаяли в коротком «сейчас», где существовало только ощущение приглушённого жара сквозь тонкую ткань перчатки. Линнет подняла на меня глаза, прозрачные, как драгоценные камни.

Принимала.

– Ты не жалел о своём выборе?
– Никогда, – пауза. – До недавнего времени.

Пташка ничего не спросила; её пальцы продолжали осторожно поглаживать моё лицо, перебирали волосы. Я так крепко прижимал Линнет к себе, что боялся, как бы не хрустнули её рёбра, но был не в силах отпустить и разжать объятия, отчаянно нуждаясь сейчас в ней. Мы оба молчали, боясь шевельнуться, и упивались взаимной близостью в этом странном месте, где смрадное дыхание Смерти ощущается сильнее всего. Мерцание свечей создавало ощущение того, что мы находились на какой-то мессе, но здесь властвовал отнюдь не Бог. Бал правила Тьма.
Отблеск света в её глазах.
– Я сыграю для тебя, Линнет.
____________________________________
[1] об Ардисе узнаете дальше, хотя многим название может быть знакомо, однако я прошу вас тогда обращаться к первоисточнику, а не к популярной ныне франшизе. Разница есть и ощутимая.
[2] отсыл к "Укрощению строптивого" с Орнеллой Мутти и Адриано Челентано в главных ролях. Момент, где в ответ на пощёчину Лизы, Элия бьёт её ведром с формулировкой "Виновато ведро".
[3] почитать подробнее про весьма любопытную историю любви можно вот тут: http://nearyou.ru/mif/abeliar.html, а также в статье про Пьера Абеляра на вики.
[4] Чего хочет женщина, того хочет Бог (фр.)
[5] Автобиографический труд Пьера Абеляра http://www.livelib.ru/book/1000327787