Саммари: То, что мы делаем в жизни, отзывается в вечности. (с) «Гладиатор»

«Счастливый».
С недавнего времени он не считал себя таковым, а в прозвище, вытравившем даже из его собственной памяти полученное при рождении имя – звучное, яркое, воспевавшее кровавых богов родной земли, слышалась откровенная издёвка. Почти на самой вершине своего стремительного восхождения Феликс вдруг растерял всю удачу. Ошибка стоила слишком многого. До вершины, до свободы оставался даже не шаг – полшага. Один рывок. Один взмах меча. Одна смерть.
Кривая усмешка корёжит рот. Формально шанс ещё был – что та соломинка, за которую хватается утопающий.
Бледный и прозрачный, словно одеяние гетеры, свет полной Луны, проникавший сквозь крохотное окошко, не касался внушительной фигуры мужчины. Он не спал – не от голода или боли в израненном теле, а от свирепого осознания исхода завтрашнего боя. Ему просто не позволят уйти с арены живым, а, значит, притворяться хорошим мальчиком больше нет необходимости. Кто-нибудь, кому будет велено проводить Феликса до арены, придёт завтра утром… и выполнит своё последнее поручение. Улыбка на губах мужчины стала шире и мечтательнее – он уже предвкушал расправу. Сухой хруст костей. Кровь. Вопль боли. А после можно и умереть.
А, может, и нет. В конце концов, безумный щербатый старец на пустынной дороге когда-то пророчил ему бессмертие.
Рождённый в день летнего солнцестояния, извлечённый из чрева мёртвой матери, Феликс, по общему мнению друидов, был отмечен богами; сам же он не верил ни в провидение, ни в предназначение – только в силу, и не ждал милости. Ему предрекали великие деяния и великие сражения, по линиям его руки читали долгую жизнь, а свирепость под стать разъярённому вепрю вызывала уважение. И были жестокие схватки, и не счесть изнурительных тренировок, и тело закалилось не хуже звёздной стали. Перед тем, как хлебнуть чужой крови, Феликс вдоволь напился своей. Его боялись, а он любил чужой страх.
И были женщины – гордые и непокорные, как море, которого он прежде не видел…
Судьба улыбалась ему до определённого времени. Он смеялся над холёными, облачёнными в кожу и железо, неповоротливыми ратниками, правившими его – их! – землёй. Республика, император… Да его народ приводил их в трепет! Феликс ни одного легионера не считал достойным воином – на его счету было гораздо больше смертей, крови и побед. Верный двуручный меч расставлял всё по своим местам, являясь продолжением его руки, таким же единым с телом, как любая его часть. Где он сейчас?.. Не о друзьях и побратимах скорбел Феликс в эту ночь.
Однако на любого зверя рано или поздно находится поводок. Его не смогли взять в честном бою, проучив иначе – проснуться не в жарких объятиях очередной красавицы, а спутанным, словно дикий зверь, оказалось очень неприятно. Ту женщину Феликс поклялся убить.
Они хотели сломить его гордость, поэтому и не повесили на ближайшей осине. Иногда Феликс думал, что у них почти получилось.
Постыдный плен. Каменоломни. Смрад трупной гнили, зловоние, которое источают только рабы. Скот, разве что без клейма хозяина. Безвольное, тупое стадо. Ему не хотелось сейчас вспоминать то время – завтра он умрёт, как подобает мужчине, а не словно тягловый бык. О, они его не забудут.
Он пробовал бежать четыре… нет, пять раз. Надзиратели ненавидели его и боялись – Феликс видел страх в глазах, чуял его, словно кобель течную суку. Ненависть росла в нём, вытесняя все прочие чувства. Природная жестокость получила оправдание. Невыносимо тяжёлый труд закалил тело, как холодная вода закаляет раскалённый металл, и, в конце концов, мужчину, свирепого, точно горный лев, отправили на арену.
Его не заставили склонить голову – ни болью, ни голодом, ни угрозами. От его улыбки окружающим становилось не по себе – в ней откровенно, неприкрыто читалась жажда крови. В глаза ему и вовсе не смотрели.
Все ждали, что он умрёт. Бестиарий – незавидная, худая судьба, практически лишённая шансов на выживание. Звери – не люди, они не отступят и не увидят поднятого вверх пальца. Ожидание того сражения – первого на арене – было каким-то нереальным, иллюзорным, наполненным лихорадочными раздумьями. Животные никогда не любили его. Впрочем, он их тоже.
Феликс довольно прикрыл глаза – те мгновения были наполнены медовым хмелем и сладостью летнего вина. Он не запоминал женщин, с которыми спал, но каждый свой бой знал в мельчайших деталях. Тогда мужчина, разменявший двадцать шестой год, впервые увидел грациозного хищника с лоснящейся песочно-золотистой шкурой – ту же кошку, только значительно больше и смертельно опасную. Её, конечно же, очень красивую, как и самца с роскошной гривой, можно было ненавидеть лишь за то, что кормили их куда лучше, чем его за последние три года. Хороший трофей – не волк, из которого у мужчины был когда-то плащ. Мысль о давно пережитой схватке вселила безумную, яркую надежду. Феликс хмыкнул и презрительно сплюнул на песок. Они же не надеялись его испугать?
Кучка избранных зрителей, вкушающих сладкие яства и болтающих о делах насущных, – забава предназначалась для благородных господ.
Он показательно хрустнул костяшками пальцев.
Звери не спешили, выходя медленно, лениво потягиваясь; лев, зевнув, разинул пасть с желтоватыми клыками в палец толщиной и улёгся на нагретый песок. Оскал впечатлял, выпущенные когти – тоже. Львица замерла, щуря глаза после мрака подземелья, прижала уши и начала обходить предположительную добычу по большой дуге, выдавая своё игривое настроение. Феликс приподнял бровь, словно бы спрашивая – всерьёз ли это? Лапа с мягкими подушечками замерла над землёй. Никогда никто не смотрел на львицу так – лишь другие звери, с которыми ей доводилось драться за особенно сладкий кусок визжащей человеческой плоти. А этот, рослый, мускулистый, стоял и глядел на неё в абсолютном безмолвии и скалился. Стоило озадачиться.
И насторожиться. Он не источал кислого запаха страха.
Короткий кинжал – единственное положенное Феликсу оружие – холодно блестел в солнечных лучах. Кривая усмешка. Он перехватил оружие удобней, чуть переместив вес с одной ноги на другую и держа в поле зрения обоих хищников. Свою жизнь этим тварям он продаст очень дорого, пусть и по-настоящему не сражался уже три долгих года. Тело помнило, как действовать, а кровь в жилах пела в предвкушении битвы свой особый, волнующий гимн. Он погружался в привычное и желанное состояние, легко позволив алой ярости вытеснить из сознания все прочие переживания.
Дыхание выровнялось, стало глубже, как у затаившегося хищника. И весь он – сгусток внимания, комок обострённых чувств, ощущающих малейшее изменение в колебании воздуха вокруг. О, нет, не боевая ярость – боевое бешенство. Чуть дрогнули пальцы – поди шерсть мягкая и шелковистая, как волосы у высокородных дам. Феликс был готов разорвать кошку голыми руками и совсем не считал, что у него нет на это шансов.
Золотой диск солнца сиял высоко в зените, превращая скромных размеров арену в настоящее пекло. Слишком много света – до боли, до рези в глазах яркого. Голые ступни отчаянно жгло; о скинутых сандалиях Феликс не жалел – если не знаешь поверхности, то сражайся босиком.
Золото в небе, золото на арене, золотые шкуры раскормленных зверей.
Львица беспокоилась, не ощущая привычного запаха страха, а потом и вовсе перестала подкрадываться, когда то, что должно было быть добычей, медленно, пружинисто двинулось на неё, едва склонив голову. Беспощадное солнце било ей в глаза, контрастно очерчивая загорелую до смуглоты фигуру человека. Самец, вылизывающий мощную когтистую лапу, тоже замер, наблюдая за происходящим с ленивым прищуром. Он станет стремительным, как только почует первую кровь. Стихли и разговоры благородных патрициев – арена полностью завладела их вниманием.
Шакалы тоже ждали своей крови.
– Кис-кис-кис, – воркующе, глубоко произнёс Феликс, не отрывая взгляда от глаз цвета расплавленного золота с вертикальным кошачьим зрачком, сейчас казавшимся не толще иголки. Длинный хвост с кисточкой на конце бился из стороны в сторону. Львица легла на раскалённый песок, готовясь к прыжку. Золотая на золотом. Движение без звука, без предупреждающего рычания.
Для сцепившихся в короткой схватке время приостановило свой ход, став вязким и тягучим, клейким. Бросок. Удар. Змеиный шорох потревоженного песка.
Львица совсем по-человечески вздохнула от боли, заваливаясь на правый бог, когти её поймали лишь воздух. Феликс увернулся грациозно и легко, а короткий кинжал ужалил шею безошибочно и точно, резанув по толстой ярёмной вене. Закипевшая кровь упругой струёй полилась на горячий песок. Алое на золотом. Хищница, ослеплённая неожиданной болью, обернулась мгновенно, из последних сил, подминая под собой мужчину и желая достать до его горла в отчаянном и оттого смертоносном броске. В этот раз он не успел увернуться, но оружие всё же по рукоять вошло в живую плоть. Бил наугад, не задумываясь – на раздумья не оставалось времени. Короткая и жестокая схватка в клубах поднятого в воздух песка. Несколько царапин на руке с взбугрившимися мышцами да сбитое дыхание.
Высокое небо того цвета чистейшей лазури, который бывает лишь ранней весной. Люди в парадных белых одеяниях, замершие в кровожадном, нетерпеливом ожидании. Протяжный плач за стенами арены – далёкий и оттого глухой.
Громоподобный рык льва.
Страха не существует.
Феликс не поднимался на ноги, опираясь на землю одним коленом и оставшись рядом с распростёртой тушей поверженной львицы, уже переставшей конвульсивно дёргаться. Тупая скотина погребла под собой кинжал, не оставив возможности его вытащить, а пышногривый супруг уже тяжёлыми прыжками летел не за местью, но убивать. Кто-то засвистел, явно подбадривая не Феликса. Впрочем, может быть, всё же его. Он не знал их языка – не желал знать.
Не думать – действовать.
Добрая горсть песка, брошенная прямо в оскаленную морду, на мгновение дезориентировала льва, позволив Феликсу проворно откатиться в сторону. Когти скользнули по коже, не причинив сильного вреда. Лев затряс головой, совсем по-кошачьи зафыркал, а после и разъярённо зарычал, сатанея от проявленной наглости. Но было уже поздно. Конечно, мужчина понимал, что его идея – не лучшая, и эта киска раза в два больше волка, но убил же он на спор огромного быка голыми руками? Хрустели же под его пальцами слабые человеческие черепа?
Песок жадно пил пролитую кровь.
Когти продрали голень, но руки человека, осклизлые от смерти, уже крепко обхватили шею зверя, сдавливая её с чудовищной силой – всей, на которую он был способен. А силы было немало. Короткая шёрстка и роскошная грива действительно были мягкими и гладкими, словно шёлк тончайшей выделки.
Он ждал других, но другие не появились. Не в тот день.
Феликс помнил оглушительную тишину после, искрящуюся недоверием и восхищением. Ему аплодировали, что-то выкрикивали на незнакомом языке, но он смотрел мрачно, отчего осунувшееся лицо его с крупными грубоватыми чертами выглядело устрашающе. А тёмные, почти чёрные глаза в провалах глазниц смотрели с презрением. Он, улыбнувшись, облизал губы и издал нечто вроде звероподобного рыка, отчего люди, вышедшие за ним на арену, невольно попятились.
Ярость кипела в крови, требуя схватки и чужой боли. Как, оказывается, он заскучал, как жаждал нести смерть, как желал снова чувствовать приятную прохладу верного клинка в руке! И он, запрокинув голову, рассмеялся, подхваченный вихрем оглушающего триумфа, возносясь на вершину блаженства столь сильного, какое не могла ему подарить ни одна искусная красавица!
– Феликс, – так сказал один из них с должным почтением и уважением, когда, наконец, чувства его чуть поутихли и подостыли.
Слово звучало вполне жизнерадостно и приятно, хотя тогда ещё значения он не знал. Золотистые глаза удушенного льва поблёкли, а клыки больше не казались устрашающими. Мужчина пренебрежительно пнул тушу. Золото песка словно проржавело от пролитой крови. А золото солнца было одинаково далеко как от патрициев, жарко спорящих и торгующихся, так и от нового рекрута гладиаторской школы, за которого и шёл этот ожесточённый торг.
«Счастливый».
После жизнь была не такой уж и плохой, если постараться забыть, что ты так и остался рабом – галлом, которого не то презирали, не то боялись. Во всяком случае, любви не питали точно. Феликс оправдывал ожидания с особой изощрённостью: они хотели видеть в нём варвара и дикого зверя – он был свирепее и опаснее голодного волка, отчего наставники частенько сожалели о потраченных деньгах. Его наказывали, отправляли на несколько дней в карцер, морили голодом… Всё без толку. Смерти, искалеченные подающие надежду гладиаторы и всегда горящий взгляд, повергающий если не в трепет, но заставляющий ошибаться. Дошло до того, что ему не давали даже тренировочного меча – деревянная игрушка, попадая к нему, становилась устрашающим оружием. Феликс сжал руку в кулак и улыбнулся, удобнее устраиваясь на прохладном камне. Он никогда не понимал наивности наставников.
Та часть его жизни состояла из изматывающих ежедневных тренировок – иногда ему едва хватало сил, чтобы добраться до жёсткой койки и провалиться в блаженное небытие. Даже в военных лагерях дисциплина была не такой суровой, но это останавливало Феликса не сильно – или задирали его, или он задирал других.
Впрочем, он заслужил уважение. Бой был искусством – единственным, которое признавал молодой мужчина, единственным занятием, которому он отдавался со всем жаром, и единственной религией, которую он исповедовал. У него был только один бог – кровавое нечто, на чей алтарь мужчина положил так много судеб. Жизнь дрожала на кончике меча, и любимой тяжести не чувствовала рука – сражение было делом честным и справедливым. Металл мог рассудить любой спор гораздо эффективнее лживых речей. Ведь прав сильнейший, и не важно, чем эта сила выражалась – рок легко способен свести императора и талантливого наёмника.
Феликс лениво, абсолютно расслабленно наблюдал за передвижением бледного лунного луча по отсырелому полу камеры. Хрустнул костяшками пальцев. Он никогда не любил ждать. Он был рождён для действия – казалось, даже кровь в его жилах бежала стремительнее, чем у всех прочих. Он и жизнь пил большими глотками, всегда находясь в гуще событий, на острие атаки. А сейчас же его против воли заставляли размышлять и вспоминать иное время, совершённые ошибки и триумфальные победы. Долгая ночь тянулась лезвием по коже. Он смежил веки, совершенно бодрый. Голод не давал спать. Скука была хуже смерти.
Арена ждала его. Арена могла подарить ему свободу. Арена позволяла безнаказанно убивать.
В конце концов, мужчину, хорошо обученного, без особых наставлений (Феликс продолжал считать ниже своего достоинства усиленно учить язык, тем более что на арене следовало общаться жестами) выпустили в первый бой. В абсолютной тишине он рассматривал соперников, которые также глазели на него, возвышающегося над ними на добрую голову. Феликс не выказывал никакого нетерпения, лишь картинно щёлкал суставами пальцев и ухмылялся, представляя, как вот этому проломит голову, а того удушит… Солнце обжигало смуглую кожу жаркими поцелуями. Ему совсем не по душе были копьё, круглый щит и дурацкий рыбий шлём. Но он галл, ему положено! Копьё быстро пробило сначала грудь неудачливого, но шустрого ритиария, шлем был отброшен в сторону, а щит перебил хребет гопломаху. С гладиусом, полуторным мечом, дело пошло куда быстрее. Он убивал без разбору, хотя схватка совсем не была общей, да кто же мог рискнуть остановить разъярённого берсерка?
Мы жертвуем живыми, чтобы накормить мёртвых.
О, Феликс, слушая ликование толпы, упивающейся смертью и кровью, ликовал и сам. Его даже толком не ранили. Ухмылка стала шире, превращаясь в устрашающий оскал – мужчина испытывал чувство сытости и особое удовольствие, способное посоперничать своим тонким вкусом с самыми изысканными винами. Они, эти безликие люди, в миг триумфа возлюбили его, восторгались им, превознося не меньше своих божеств. Он воплощал именно то, из-за чего они пришли на цирковую арену – близость смерти, запах крови заводили их. Они свистели и в каком-то омерзительнейшем экстазе хлопали в ладони, подскакивая со своих мест. Его, конечно, ещё в родных землях уважали за умение убивать, но никогда не превозносили и не поощряли. Нравы его рода были суровы и лишние смерти совсем не приветствовались, а здесь же, в этом цивилизованном мире, дуреющем от первобытной жестокости, ему позволяли быть собой. Но никто из них не переживал и не мог испытывать того, что переживал и испытывал Феликс, разрубая блестящим лезвием сухожилия. Они просто не знали.
Добей!
Он добивал. Иногда мечом, повинуясь жесту пальца, всаживал его в грудь по самую рукоять, иногда руками, легко сворачивая шею, а иногда – со всей своей немаленькой силы сжимал голову обречённого ладонями, отчего она сначала хрустела, а после и истекала соками, как перезрелый плод. И тогда зрители замирали в ошеломленном молчании, разряжавшимся громовым ликованием. Легенда о его посвящении в гладиаторы обрастала подробностями и самыми фантастическими деталями, поверженных львов стало заметно больше; «счастливчику» ещё несколько раз предстояло побыть бестиарием, но уже гораздо более безопасно. Феликс скучал в тех схватках – прирезать корову было бы куда интереснее, хотя сам со временем, наблюдая за травлей осуждённых, стал понимать некоторую прелесть такого зрелища.
Прозвище щёлочью въелось в кожу и впиталось в кровь.
Ирония или насмешка?
Вытирая пальцы о тунику поверженного соперника, Феликс молча ждал, когда ему позволят уйти. Он улыбался только во время поединка – хотя, скорее, скалился, задирая соперника, заставляя его ошибаться; происходившее после его интересовало мало. На него нападала необычная хандра, он становился угрюмым и раздражительным. Горячка сражения таяла весенним снегом, раны начинали ныть, и, проходя мимо вольеров зверей, мужчина ловил себя на мысли, что и сам являлся таким же зверем. И цепь, и поводок, и хозяин…
Терпение никогда не было его сильной стороной.
Феликс выигрывал, а, значит, мог рассчитывать на свободу. Конечно, не сразу. Распорядитель был к нему необычайно благосклонен. Оставалось только немного подождать, смирить свой нрав, унять внутренний пыл. Только подождать…
До вершины оставалось полшага.
Он сплюнул на пол, прислушиваясь; чутьё подсказывало ему – в коридоре кто-то находился, бесшумный и невидимый.
– Убивать эдитора было, скажем так, не лучшей идеей, не находишь? – голос говорящего был вкрадчиво-мягкий, как урчание кота. Феликс не стал отвечать и зевнул так, что хрустнула челюсть, а после закинул руки за голову. Если этот наглец, пришедший поглазеть на него, подойдёт слишком близко к решётке, то поплатится за любопытство.
Короткий смешок, в котором сквозило довольство.
– Я же говорил тебе, брат.
– Будут проблемы, Аро, – другой голос заставил Феликса инстинктивно насторожиться – жёсткость и отрывистость речи выдавала не просто бывалого воина и, скорее всего, командира. В тоне этого мужчины плескалась жестокость и жажда крови, от которой волосы вставали дыбом – так, наверное, на обычных людей действует рычание льва.
Это уже было интересно. Во всяком случае, стоило внимания.
Феликс с ленивой полуулыбкой на губах приоткрыл один глаз. Две фигуры стояли на достаточном расстоянии от его темницы – скудного лунного света хватало, чтобы рассмотреть сияющую белизну ткани и пурпурно-алую широкую полосу на тоге и тунике. Кожа бледная, как и полагается представителям высшего сословия. Он привык к вниманию такого рода – подобные им иногда приходили, щедро одаривали и восхищались, но, как и к любому свирепому зверю, никогда не подступали слишком близко.
– Незавидная судьба, Феликс, или мне следует обращаться к тебе иначе? – Незнакомец подошёл к решётке, провёл длинными холёными пальцами по прутьям. Лицо у него чем-то напоминало хитрую мордочку хорька; он, наверное, считался красивым, хотя красота эта была спорной и от того необычной. Волосы чёрные и прямые, спускающиеся до плеч. Молод – быть может, двадцать пять или чуть меньше. Глаза, наверное, тёмные, но различить Феликсу не удавалось, потому что мужчина прятал их за опущенными ресницами, словно стыдливая девица.
Интуиция никогда не обманывала его – этот человек был крайне опасен, хотя и вёл себя сейчас с детской непосредственностью.
Второй же мужчина, тоже шагнувший в пятно скудного света, был словно слеплен из снега с неестественно белой кожей, убелёнными сединой волосами и лилейными одеждами. Лик под стать голосу – строгий и жёсткий, взгляд оценивающий; снисходительная улыбка на бледных губах заставила Феликса ощериться в ответ. Он не терпел пренебрежения к себе.
– Много проблем. Ты его не удержишь, – теперь незнакомец говорил с ленцой, растягивая слова.
– Я и не собираюсь его удерживать. Им займёшься ты, Кайус. – Тот, кого звали Аро, подошёл опасно близко. Феликс уже рассчитывал бросок – этих холёных хлыщей следовало хорошенько проучить. Расстояния между прутьями хватит, чтобы просунуть руку. Он медленно поднялся. Ощущение бешеной силы в теле. Горячая кровь закипела, запела в жилах. Вот оно – настоящее блаженство.
Тонкие светлые брови немного приподнялись.
– Издеваешься?
– Перспективы, брат. Только подумай…
– Ты меня не заставишь, Аро, да и я слишком сомневаюсь… – седоволосый мужчина чуть повернул голову, глядя прямо в глаза Феликса, – в тебе. Тебе не хватает дисциплины. В бою ты будешь бесполезен и опасен для союзников, – в сухом тоне Кайуса не было высокомерия – только пренебрежение.
Феликс не сразу осознал, как именно к нему обратились – на родной речи, звучания которой он не слышал долгие годы. Хмыкнул. Тренированные мышцы среагировали быстрее разума. Стремительное и ловкое, словно бросок мангуста, движение. Он и безоружным был опаснее рассерженной гадюки.
Кожа Аро оказалась прохладной и гладкой как камень, хотя и напоминала текстурой тончайшей выделки замшу. Феликс едва не разжал хватку. Улыбку Кайуса можно было назвать снисходительной; кажется, он не собирался выручать своего спутника.
– Глупость, – только и сорвалось с его губ.
– Сколько ярости, сколько бешенства… Тебе бы понравилось, Кауйс, – Феликс ощутимо сжимал горло своей жертве, но та даже не хрипела. – Но не достаёт дисциплины, – усмешка. – Жертва здесь не я, и ты не доставляешь мне никаких неудобств. Разве что вот тогу запачкал.
– Неуправляемая ярость бесполезна, – лицо Кауйса не выражало эмоций, а тон оставался всё так же сух и бесстрастен. – Мне скучно, брат. Я против.
Феликс не уследил за смазанным движением – лишь почувствовал удар о прутья, а после сильную, как кандалы узника, хватку на шее.
– Безрассудство, ярость, жестокость, а какие навыки ведения схваток! И гордость! Я настаиваю, Кайус, что ты такого не встречал, – Аро, с чудовищной силой сжавший горло мужчине, заставил его чуть нагнуться. – А какие перспективы… Хотя, конечно, сложно будет подобрать ему напарника, – он вздохнул. Теперь их лица были на одном уровне, и Феликс наконец смог различить цвет глаз. Кровь плескалась в них – тёмная и древняя, мудрость и возраст скрывались под юной оболочкой. Он бы зарычал, если бы смог. – Надеюсь, что сможешь, и достаточно скоро. – Феликс уже видел такой взгляд – у тех, кому поклонялись друиды, у Богов Рощ, приходивших на кровавые праздники вершить суды. Бледные губы Аро растянулись шире, позволяя видеть жемчужно-белые зубы. – Теперь ты меня выслушаешь? – Он разжал пальцы и небрежно оттолкнул мужчину от себя, затем, будто потеряв интерес к нему, стал рассматривать проржавелые прутья. – Твои Боги лживы и слабы, Феликс. И они падут – их час уже близок. – Прищурился и лёгким касанием пальцев выпрямил один. – Так на чём мы остановились?
– Неплохо, – Феликс постарался не выдать охватившего его удивления – никогда он не видел, чтобы такая сила скрывалась в столь тщедушном теле. Впрочем, становиться сговорчивее он не собирался – чужая сила не вызывала в нём страха. Кауйс, скрывшийся в густой, словно чернила, темноте, коротко рассмеялся.
– Возможно, – коротко и резко, отчего выражение лица Аро стало ещё хитрее, хотя, казалось, больше уже некуда. – Я не люблю упрямых.
– Ты слышал историю о ювелире, наказанном императором Гиллиеном за обман? – Аро вновь обратил внимание на Феликса, которого против воли взяла оторопь от плескавшегося в кровавых глазах энтузиазма.
Он молча покачал головой. Происходящее не особенно нравилось ему, но эти люди – или совсем не люди? – не могли прийти просто так. Аро назвал его Богов слабыми.
– Значит, я расскажу её тебе завтра, когда ты вернёшься с арены. Забавный случай.
– Для этого я должен победить. Достопочтимые господа, – в голосе мужчины звучала насмешка, – верят в те сказки, что рассказывают про меня?
– Ты победишь – если ты победишь, – Аро уже развернулся, собираясь уйти, – то я подарю тебе нечто гораздо большее, чем просто свободу. Взамен я потребую каплю уважения и смирение.
Феликс промолчал, а потом, исподлобья глядя в спину гостя, произнёс:
– Мне жаль, что я не сломал тебе хребет, пока была возможность.
Аро чуть повернул голову – в лунном свете стал отчётливо виден его профиль, будто отчеканенный на серебряной монете. Улыбка играла на его губах, а вновь опущенные ресницы скрывали лукавый взгляд. Феликс моргнул – и оказался один. Ничего не напоминало о том, что у него были посетители.
Утро неумолимо приближалось.
И утро прошло, а за ним и целый долгий день. В своей камере мужчина чувствовал, как на улице становилось сначала невыносимо жарко, а потом, ближе к вечеру, точно на берег набежала волна, нахлынула прохлада. Тени вытянулись, посерели… За ним пришли только когда солнце уже коснулось золотистым краем горизонта.
Любое время хорошо для достойной смерти, а ожидание лишь разозлило Феликса. Он часто насмехался над чужой беспомощностью – Аро же откровенно смеялся над его положением. Впрочем, мужчина никогда не питал уважения ни к императорам, ни к жрецам, ни к богам.
Привычное облачение гладиатора, но в этот раз лучшее из всего, что ему доводилось носить раньше. Следовало начать подозревать неладное.
Львы ждали его – и далеко не один, и даже не два. Благородные патриции хотели видеть настоящую травлю – гладиатор, посмевший поднять руку на эдитора, должен был умереть и осознать перед кончиной всю тяжесть своего проступка. Звери будут достаточно сытыми, чтобы убивать долго. Его, конечно, выпустят безоружным.
Ему дали меч.
Феликс никогда прежде не отправлялся в бой в таком смятении – возможно, всё это не более чем искусная ловушка. Душу охватили сомнения. Он шёл на верную смерть, не собирался продать свою шкуру подороже. Арена купалась в длинных фиолетовых тенях; золотой песок был приятно тёплым, а не обжигающе горящим. Всё вокруг дышало вечерней прохладой. Чёрное пятно закрытой клетки. Звери беспокоились внутри, урчали, рычали и били хвостами о прутья. Мужчина окинул взглядом трибуны – вчерашние гости были там. Убелённый сединами Кай следил за обагрившимся небосводом – его, казалось, не заботило готовящееся развлечение; Аро же едва заметно кивнул, поймав взор гладиатора, и сложил руки шатром – кончиками пальцев друг к другу. Были с ним и ещё один мужчина – совсем молодой и удивительно печальный, а также две светловолосые женщины, одетые, как подобает богатым римлянкам. Золото их волос было ярче золота украшений. Вся компания расположилась под навесом с западной стороны арены, не позволявшим солнцу испортить впечатление от зрелища.
Аро вновь улыбнулся лукавой улыбкой старого лиса. Феликс, хмуро глянув исподлобья, сплюнул на песок.
Клетка открылась.
Ошалевший зверь выпрыгнул мгновенно, осматриваясь по сторонам и скалясь на всех присутствующих сразу. Он был один.
«Счастливый».

***
Примечание.
История о ювелире:
Встречались среди римских императоров и весельчаки. С именем Галлиена, например, связана очень забавная история. Одного ювелира, продававшего фальшивые драгоценные камни и приговоренного за это к арене, бестиарии выгнали на середину цирка и поставили напротив закрытой львиной клетки. Несчастный с замиранием сердца ждал неминуемой и притом ужасной смерти, и тут дверь клетки распахнулась, и из нее вышел… цыпленок. Не выдержавший напряжения ювелир упал в обморок. Когда зрители вдоволь насмеялись, Галлиен повелел объявить: "Этот человек обманывал, поэтому и его обманули". Затем ювелира привели в чувство и отпустили на все четыре стороны.