Бросок должен был стать смертельным, но каким-то чудом нефилим в последний момент умудрился уйти от прямого удара, и, вместо столь желанного горла, моя рука сомкнулась на плече. Кости хрустнули, раздробленные на мелкие осколки, а мои пальцы глубоко впились в плоть, разрывая её ногтями. Алая, как молодое летнее вино, кровь брызнула на пол, орошая его крупными, почти дымящимися каплями. Натан вздрогнул от боли и попытался вырваться, но этим он мне дал возможность раскрошить его сустав и сломать предплечье как минимум в трёх местах. Мстительное удовольствие, сладкое, словно сам грех. Он сполна заплатит и вдоволь намучается. Я вцепился ему в основание шеи, чуть выше ключицы, так, что он начал задыхаться и хрипеть; хитрый выпад, и нефилим грудой рухнул у стены. Багровые разводы остались на древней кладке, густые потёки окропили потемневшие от времени камни. Я клацнул зубами и провёл языком по губам в предвкушении дальнейшей расправы. Всё только начиналось. Сначала я собирался изувечить его до неузнаваемости, лишь затем отравить ядом – эта шваль будет молить меня о пощаде. Одна капля – так ведь сказал Азазель? Или это была лишь фантазия воспалённого мозга?    

– Какого Дьявола? – прохрипел Натан, проворно поднявшись на ноги. Кровь сочилась сквозь его пальцы, которыми перворождённый пытался зажать рану. Я невольно задумался о том, почему он до сих пор стоит. Левая рука его беспомощно повисла вдоль тела, как у тряпичной куклы. Надо было и вовсе вырвать её!  

– Cara, немедленно поднимись к себе в комнату, – прошипел я. 

– Деметрий… – Её голос был едва различим, но я явственно услышал панику в нём. Нас ожидал тяжёлый разговор. Сейчас же ярость во мне требовала выхода, и я знал, на кого обрушу свой гнев.     

– Немедленно!

– Cara?! – потрясённо выдохнул нефилим. В светлых глазах вспыхнула жгучая, раскалённая злоба, а затем взгляд его стал пустым, далёким. – Ты хоть понимаешь, что творишь? – отчаянье звучало в его словах, столь горькое, безысходное, что я невольно шире улыбнулся.  

– Думаю, пташка будет рада получить твою голову, крылатый. Я с удовольствием сделаю ей такой подарок. 

Не дав ему времени опомниться, я сделал резкий выпад, надеясь размозжить ему череп, но Натан оказался далеко не так прост и умирать не собирался. Он смог увернуться, поплатившись за это сломанными рёбрами. Развернувшись на месте, я схватил его за шкирку и хорошо, до сухого хруста камней и костей, приложил о кладку, оросив её свежей кровью. Двигался мужчина со змеиной быстротой, только ему всё равно не доставало скорости – практически каждый мой удар достигал цели. Я рассмеялся перворождённому в лицо после очередной его неудачной атаки, в который раз сломав ему руку. Он был не в силах навредить мне, оставить хотя бы царапину. Тревога всколыхнулась где-то за пылавшей яростью и злостью – нефилим очень быстро восстанавливался; нанесённые раны заживали на нём практически мгновенно. 

В какой момент ситуация вышла из-под контроля? Когда я изменил холодному расчёту, бросившись на врага, ведомый одними лишь эмоциями? Ярость была столь сильной, а победа казалась такой близкой, что я не смел отказать себе в удовольствии. Я играл с ним, как кот с полузадушенной мышью. Боль застала меня врасплох, я никак не ожидал серьёзного сопротивления Натана. Казалось, горело моё нутро, точно мне в глотку залили царской водки; дыхание стало хриплым и тяжёлым. Сердце – мёртвое, каменное, молчавшее четыре века сердце! – совершило пару ударов, замерев на полустуке, а мне почудилось, будто его пытаются вырвать из меня – настолько болезненно отозвалось тело на сокращение окаменевших мышц. Я ощущал, как натянута каждая жила, как бешено пульсирует яд по холодным венам. Нефилим вцепился мне руками в шею; кожа его была странно-тёплой, почти горячей, но прикосновение не обжигало. Оно душило, терновником обвиваясь вокруг шеи, спазмом сдавливая глотку. Пересчитав им камни в стене, я отшвырнул противника в сторону. Во рту стоял горький привкус ржавчины. Я сплюнул тёмную, густую кровь на пол, готовясь к следующему, уже более осторожному броску. Мне не нужны были осечки. Меня не покидало ощущение, что в моё горло залили кипящего свинца. Или быстро действующего яда.

– Упрямый вампир, – процедил Натан сквозь стиснутые зубы. 

– Мёртвый нефилим, – улыбнулся я в ответ. 

– И это я слышу от ходячего трупа, – его губы брезгливо изогнулись.   

Я чуть повернул голову; Линнет сжалась у стены и с тревогой смотрела на меня, но избегая моего пристального взгляда. Один только чёрт знал, какие мысли сейчас бродили в её головке после моих рассказов о собственном прошлом. Я стёр кровь с губ, хрипло и тяжело дыша, ощущая, как медленно ослабеваю, точно кто-то по капле, тонкими струйками вытягивал из меня силы. 

Мы вновь сцепились; я даже не мог сказать, кто первый спровоцировал другого на атаку, но это случилось практически одновременно. Теперь и Натан вёл себя осторожнее и аккуратнее. Он лязгнул зубами от боли, когда я выбил ему коленную чашечку, ломая сустав. Промозглая дрожь пробежала по моему телу, и сознание на миг помутилось. Это дало ему время отпрыгнуть и вновь восстановиться. Что-то коснулось моего плеча, я с диким рыком отбросил препятствие прочь и ринулся в новую атаку. Свежая кровь на кулаке меня мало интересовала. Я ещё раз ударил нефилима по ноге, дробя хрупкие кости, и вцепился рукой ему в загривок, запрокидывая голову. Моё нутро горело так, что я не мог даже вздохнуть и едва не завыл от боли, не понимая, что перворождённый делает со мной. Слишком непереносимо, чтобы сопротивляться, но меня грела чудовищная ярость, горячка боя. Ничего другого не осталось, кроме жажды убийства. Его шея была в непозволительной близости. Челюсти сомкнулись с громким стуком в миллиметрах от тёплой плоти. 

Угольно-чёрный плащ взметнулся между нами подобно крыльям громадной летучей мыши, закрывая от меня желанную добычу. Я рванулся вперёд, но кто-то поймал меня за шиворот, оттаскивая прочь. Пальцы продрали спину Натана; он заскулил, вырываясь. Я согнулся пополам от обрушившейся боли, раздирающей стальными когтями внутренности – так, должно быть, чувствуют себя тот, кто решится выпить серной кислоты. Момент был упущен. Меня технично скрутили, не давая даже пошевелиться; я всё равно смог вцепиться зубами в руку, за что получил оглушающий удар по голове. Разгневанное шипение раздалось над самым ухом. Нефилима за шею мёртвой хваткой держал Маркус, переводящий подёрнутый молочной пеленой взгляд с меня на него, а затем куда-то чуть позади меня. Я зарычал и подался вперёд, протащив Феликса на несколько дюймов вперёд. Мне отчаянно необходимо было порвать глотку перворождённому. 

– Довольно! – Впервые на моей памяти я слышал в голосе Маркуса властные нотки, отдававшие холодной сталью, хотя и голос его всё так же походил на шелест пергамента.

– Деметрий, чёрт тебя возьми, успокойся. – Феликс сжал моё горло так, что хрустнули позвонки. На миг в глазах потемнело. Глухой рык вырвался сквозь стиснутые зубы, сменившись тихим шипением. – Ты, поди, новообращённым был спокойнее. 

Натан не мог отдышаться, сверля меня яростным взглядом; он был будто выкупан в крови, её сладкое марево заполняло тесное помещение. Горло жгло от жажды, меня же трясло от ярости, требовавшей выхода. Мне нужен был только один удар!  

– Ты всё равно подохнешь, крылатая тварь, – прохрипел я. Вид у него был настолько жалким, что я не сдержал кривой улыбки. 

– Только после тебя, вампир.

Я дернулся и зашёлся в хриплом кашле, ощущая себя так, точно меня раздирают на части. Противный привкус мёртвой крови наполнил рот, я начал захлёбываться ей, не в силах вздохнуть. 

– Не смей! – голос Линнет звенел от отчаянья, она, наконец, появилась в поле моего зрения, бледная, как смерть. – Прекрати! 

Боль исчезла так же внезапно, как и появилась, затаившись где-то глубоко внутри меня и ожидая возможности вновь начать терзать, подобно неугомонному стервятнику.  

– Он тебе дорог? Он?! Ты хоть понимаешь, что творишь?! Я хотел для тебя другой жизни, а не прозябания в могильнике в качестве игрушки! 

– Лучшей жизни, Натан? Клетки! Называй вещи своими именами. Пусть она была с золотыми прутьями, но оставалась клеткой, а я – твоей игрушкой. Я совсем тебя не знала. 

– В этой клетке ты была бы в безопасности! Я бы смог тебя защитить. 

Я ещё раз бешено извернулся в руках напарника, таща его вперёд с осознанием того, что в такой лютой ярости ему меня не удержать. А Маркус мне уж точно не мог помешать разорвать нефилима на части. Стоило только подумать… только представить… Я зашипел, получив ещё удар от Феликса. 

– Я приказал тебе подняться к себе! – рявкнул я и вновь закашлялся. Густая кровь текла по подбородку, меня лихорадило. Словно мне дали быстродействующего яда. Казалось, ещё немного и у меня пойдёт алая пена изо рта.  

Мой друг присвистнул.

– Кто из них так тебя, Линнет? Хотела остановить? – Она кивнула, опустив голову, рука её была прижата к щеке. Я замер, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы и смотря, как кровь сочилась сквозь тонкие пальцы. Удар, оставивший отметину на её лице, был моим. Я его отчётливо помнил, как и легко хрустнувшие под кулаком кости. От осознания этого стало гадко. – Не очень умно.

– Я знаю, – сдавленно произнесла пташка. 

– Дай мне посмотреть, – ласково попросил Натан. – Я могу быстро залечить. Ты же знаешь.

Линнет передёрнуло, и взгляд её остекленел. 

– Да, я знаю. Даже слишком хорошо.

Нефилим понуро опустил голову.  

– Если ты ещё хотя бы раз дотронешься до неё, – прошипел я, – то я не могу гарантировать, что твои руки всё ещё будут составлять с телом единое целое, – рычание, низкое, густое, вырывалось из моей груди, казалось, оно заставляло вибрировать даже воздух.

– Ты рассёк ей скулу!

– Мне озвучить то, что сделал ты?! – Я вновь рванул вперёд. – Теперь решил разобраться с последствиями? 

– Последствиями? – голос перворождённого сделался сиплым, а губы, в уголке которых алела тёмная кровь, пересохли. – Ты ведь не посмела бы скрыть от меня?! – Красивое лицо его исказилось, а сам он подался вперёд, но Древнейший держал крепко. – Ответь же!

– О чём ты? – Линнет не смотрела на Натана, но обращалась явно к нему. Он взвыл, как раненый зверь.

– Не будь такой жестокой! Ответь!

– Ты упрекаешь меня в жестокости? Ты?

– Ты моя гибель! Во сне и наяву я брежу тобой – это наваждение, паранойя, словно какая-то болезнь, от которой нет лекарства. Я сходил с ума от отчаянья, проклинал себя, ненавидел и ненавижу, и если бы ты знала как сильно, – светлые глаза горели лихорадочным блеском. Линнет сделала шаг назад от него, прижимая руки ко рту. – Не знаю, чем я прогневал небо, что оно прокляло меня любовь, которая сжигает дотла.      

– Дитя, – мягким, как шёлк голосом сказал Маркус, – тебе лучше уйти. Пока ты здесь, они оба не успокоятся, а убийства при ставшем таким хрупким мире нам не нужны. – Помедлив, он добавил: – Чуть позже зайдёшь ко мне. У меня будет несколько вопросов.  

Она только кивнула в ответ и замерла на миг, глядя пустыми глазами куда-то ему за плечо, а затем ушла, не оборачиваясь. Я был готов убить Натана лишь за взгляд, которым он её проводил. 

– Мразь, – выплюнул я и рванулся вперёд. Нефилим посмотрел на меня взором, полным горечи и боли, и тупо, безысходно проговорил:

– Cara, значит. 

– Именно так. 

Маркус, ослабивший хватку, едва успел перехватить его, когда он бросился ко мне с явным желанием убить. Ощущение того, что кто-то выворачивает мне кости, прошло не сразу; от сильнейшей боли на миг потемнело в глазах. Древнейший весьма искусно обездвижил нефилима, до хруста скрутив ему руки. Крылатый… Ран на нём почти не было видно, сияние, похожее на отражение лунного света в серебряном зеркале, окружало его призрачной дымкой, делая красивые черты ещё совершеннее и холоднее, а за спиной оказались чёрные, как у ворона, крылья, даже сложенные касающиеся пыльного пола. Моя грудь завибрировала от низкого рычания. Их я ему оторву первыми. Они были слишком хрупкими на вид, а о размахе я мог только предполагать, но ясно было одно – в довольно узком коридоре он их не распахнёт полностью. 

– Довольно! Оба! – Губы владыки чуть приподнялись, обнажая зубы в безмолвной угрозе, хотя голос его так и остался тих и безразличен. Я отнюдь не желал успокаиваться, но ко мне пришла замечательная мысль – стоит Феликсу только отвлечься, и голова Натана повстречается со стеной. Меня не успеют перехватить. Я разорву ему глотку. – И будьте добры объяснить, что здесь произошло. 

– Ну, давай же, расскажи, крылатый, почему она боится тебя, как огня? В красках, мне тоже интересно будет послушать, – мягко произнёс я, оскалившись и всем телом сотрясаясь от ярости. – Скажи, она ведь отбивалась? Говори!          

Он вскинул голову и посмотрел на меня, длинная окровавленная прядь чёрных волос прилипла ко лбу. Он горел заживо – у покойника на смертном одре взгляд бывает веселее. Я улыбался, смакуя его боль и отчаянье, хотя и собственную душу рвал на части. В светлых глазах пылал ад, нашедший место и во мне. 

– Каково это – ощущать, что разрушил всё собственными руками? Когда тебя ненавидит та, которую ты назвал ангелом? Которую ты любишь удушающей любовью бессмертного? – не унимался я, играя вслепую и не зная, как всё обстоит на самом деле. И я боялся – женское сердце могло быть слишком непредсказуемо, но о таком раскладе мне даже не хотелось думать. В конце концов, брат откровенно сватал Линнет ему! Я, как когда-то в воздухе, нуждался в ответах.    

– Падаль, – выплюнул Натан.

– Не большая, чем ты. А Роберт, который был бы рад увидеть тебя рядом с сестрой, знал, что ты натворил? Сдаётся мне, он сильно заблуждался на твой счёт. 

– В любом случае, тебе, вампир, – нефилим презрительно скривился, – я уступать её не собираюсь. И посмотрим, кто в итоге выйдет победителем. Ты получишь её только через мой труп.

Меня сковывала ледяная ярость; я вновь рванулся вперёд, отчаянно желая размозжить его череп и заставить захлебнуться собственной кровью. На что он надеялся? Как он смел? По какому праву? И душа, и тело её принадлежат мне! Феликс до хруста сдавил мне горло и потащил назад.  

– Труп будет несложно устроить. Я скормлю его твоим чёрным братьям – воронам. 

– Вопрос только: чей именно? Передо мною бездна, вампир, и я стаю у края. Мне ли бояться смерти, когда я заживо горю в аду? Только вот ты отправишься следом за мной. 

Мышцы напряглись для броска, наливаясь силой, я весь походил на сжавшуюся пружину. Лишь только миг, лишь только оплошность моего напарника… Но Феликс слишком хорошо меня знал.

– Мир дорого обошёлся вашему роду, Натан, не ставь его и свою жизнь под угрозу, – Маркус резко отпустил нефилима, едва устоявшего от этого на ногах. Нервное напряжение сковывало его; нападать он не пытался, но явно просчитывал, как бы получше избавиться от меня. Но это была игра, в которую могут играть двое – я тоже представлял сотни способов убийства, и каждый последующий оказывался слаще предыдущего. Подёрнутые молочной пеленой глаза обратились ко мне. – А ты, Деметрий, забыл о нашем гостеприимстве. Я не потерплю выяснения отношений в стенах собственного дома. Ты, – он коснулся белыми, ломкими пальцами плеча нефилима, – пойдёшь со мной. Немедленно.

Натан долго смотрел на меня, и я видел отражение собственной ненависти в его странных глазах, потерявших живой блеск; сияние вокруг него медленно гасло, став почти неразличимым, а затем оно ослепительно ярко вспыхнуло, и мне довелось увидеть любопытную картинку: величественные крылья распахнулись, задевая обагрённые стены, чтобы исчезнуть, сложившись, за сотые доли секунды, оставив после себя пару обсидиановых перьев. Как я желал его смерти, как мечтал разорвать его на части, и как сложно мне было взять себя в руки! Злость душила меня, острыми иглами впиваясь в сердце, ярость не могла утихнуть, заставляя рваться к глотке нефилима. Полы угольно-чёрного плаща взметнулись, Маркус чуть повернул голову, ожидая, когда к нему присоединится перворождённый. Но последний не спешил, разглядывая меня с головы до ног; гнев на его лице сменился презрением. Он безумно бережно поднял с пола синюю атласную ленту и так же осторожно отряхнул её от пыли; болезненный взгляд Натана светился теплотой и нежностью. Я лишь скалился, смотря на него и желая удушить его этой безделицей, которую поутру Линнет вплела в волосы. Феликс слишком хорошо знал меня, поэтому рёбра мои затрещали под чудовищным натиском его силы. 

– Она не моя, вампир, – голос Натана разил, как окровавленное копьё, – но, клянусь, она и тебе не достанется. – Он бросил на меня последний воспалённый взгляд, губы его дрогнули в презрительной усмешке. Война только начиналась. Я ощутил, словно огромная лапа неведомого существа сдавила мне лёгкие, впиваясь в плоть острыми, как бритва когтями. Натан скрылся за поворотом коридора, и это чувство прошло.  

Феликс ослабил хватку и отпустил меня, что стало ошибкой – я мгновенно этим воспользовался, никогда не считая нападение со спины чем-то неправильным. Но мой друг быстро опомнился и, схватив меня за шкирку, хорошенько ударил об стенку, подняв тучи пыли и каменной крошки в воздух.

– Успокойся же, Деметрий. Я, конечно же, как твой истинный и верный друг, не против лишний раз тебе переломать косточки, но, так и быть, с тебя на сегодня довольно. Но если ты желаешь продолжить, то я в твоём распоряжении. – Он отошёл на пару шагов назад и поднял руку ладонью вверх, насмешливо улыбаясь и загораживая собой путь. Я едва заметно скривился. – Что же всё-таки произошло? Если б не Маркус, ты бы разодрал глотку нефилиму. Не так посмотрел? Или он прошлое, о котором ты не знал? 

– Ещё слово и я вырву тебе язык. 

Феликс приподнял бровь. 

– Неужто? 

Я выпрямился, сплюнув на пол, затем развернулся на каблуках и пошёл прочь – говорить с ним у меня не было настроения. Злость бурлила во мне подобно раскалённой лаве в жерле вулкана, ярость требовала выхода и крови. Я не задумывался над тем, чего бы добился смертью Натана. Отмщения? Кровь стучала в висках, а сердце разрывалось на части. Он не просто посягнул на то, что принадлежит мне, его проступок был куда тяжелее… Любая мысль, любое предположение едва не заставляло меня выть от безысходности и содрогаться от боли. Линнет, нежную, как первый весенний цветок, втоптали в грязь. Я вполне понимал, через какое унижение ей пришлось пройти. Изорванная в клочья душа, истерзанное тело… Один Дьявол знал, сколько пташка мне ещё не рассказала. Мне нужны были ответы. Сейчас. 

Дверь бесшумно захлопнулась за спиной. Маленькая комната купалась в солнечном свете, яркий день властвовал за окнами. Внутри же меня царил беспросветный мрак, перекрываемый вспышками ярости, которая не уймётся, пока я не получу желаемого. Линнет сидела в кресле, забравшись в него с ногами и обняв колени; пустой и ничего не выражающий взгляд её был направлен в пространство. Она не замечала моего присутствия. Рана на её щеке ещё не зажила, и яркая артериальная кровь стекала по подбородку к шее. Пташка и не пыталась её унять, вообще не проявляя интереса к окружающему. Я тихо вздохнул. Пусть меня и трясло от злости, но месть может и подождать. Сейчас я нужен был Линнет. Всё остальное – потом.

Я намочил полотенце в холодной воде и на всякий случай распахнул окно – медовый аромат крови тревожил меня, пробуждая жажду. Фокусница опустила голову ещё ниже и совсем сжалась, когда я подошёл к ней. Я чувствовал странное смятение, пока осторожно убирал волосы от её лица и так же аккуратно промокнул рану. Она походила на сломанную куклу – делала то, к чему я её понуждал, и не смотрела на меня. 

– Я не хотел и сожалею, что причинил тебе боль. – Я безмерно нежно  прижал ладонь к её щеке, ощущая под пальцами разгорячённую кожу. Линнет до крови закусила губу, но открыто протеста не выразила, скорее всего, моя прохлада была для неё приятна. Эффективнее оказался бы только лёд. – Я сломал тебе что-нибудь? 

– Всё равно заживёт. – Линнет потупила взгляд, а затем, зажмурившись, выпалила на одном дыхании: – Тебе не противно касаться меня? – и сколько же боли и безысходности прозвучало в её голосе! Вопрос оказался больнее любого удара – он драл душу на части, раскалённым добела клинком вонзался в сердце.

Мои руки легли на подлокотники кресла, пальцы вцепились в обивку; сам я опустился на колени, сотрясаясь от ярости. Дыхание вырывалось из груди с клокочущим рычанием. Я не представлял, что кого-то можно было так сильно ненавидеть – это чувство бурлило, кипело, серной кислотой обжигало, оголяя нервы. Я должен был – нет, обязан! – отомстить. Не за поруганную честь своей дамы подобно рыцарю в сверкающих доспехах. Не за отнятую добычу, как заядлый коллекционер, чахнущий над сокровищем. Не за совершённое Натаном насилие – за самим таких грехов числилось не мало. Он назвал её ангелом и оборвал ей крылья. Она не знала счастья – со мной его ей и не доставалось, я мог подарить лишь жалкие крохи, а прошлое её оказалось горьким и безрадостным. Я был готов растерзать любого лишь только за одну слезинку, сорвавшуюся с ресниц пташки.  

Линнет вжалась в кресло, словно боясь удара, и, клянусь, она его ждала. Мои дрожащие от злобы пальцы прикоснулись к её щеке, где уже расползся багровый синяк, который не так скоро исчезнет. Кровь бешено неслась по тонким сосудам под повреждённой кожей. Глубокий вдох. И ещё один.

– Я не желаю твоей жалости! – внезапно выкрикнула пташка, вскинув голову. Я уже это слышал однажды и недовольно нахмурился. Тогда я и подумать не мог… 

– Жалости? 

– Я знаю, что ты презираешь меня и поделом – ничего, кроме омерзения я не заслуживаю. Он забавлялся со мной, а я не смогла дать отпор… – Она закрыла лицо руками. Ядовитая горечь затопила моё сердце. 

– Не принимай на свой счёт вины, которой нет.

– Тебе не всё равно.

– Мне, чёрт возьми, не может быть всё равно, но уж омерзения я точно не испытываю. 

– Тогда почему мне так противно? – жалобно спросила она. 

Я провёл языком по пересохшим губам, взбешённый от того, что не мог выплеснуть свою злобу на того, кто осмелился сделать такое с любимой мною женщиной. Пусть он вечно гниёт в аду. И я намеревался воплотить это в жизнь. 

– Пташка, послушай, – с трудом выговорил я наконец, беря её похолодевшие ладони в свои. – Пожалуйста, поверь мне и забудь о своей несуществующей вине.  

Она отняла руки и скрестила их на груди, точно защищаясь; казалось, вокруг неё выросла глухая ледяная стена, пробиться через которую было непросто. Линнет действительно считала, что может быть мерзостна мне. После сегодняшней ночи было горько думать об этом, и приходилось только догадываться, какие предположения строила она. Если бы я только знал… Возникшая мысль отдалась металлическим звоном в голове – ведь я вполне мог быть неприятен ей. А ведь наш вечер под звёздным шатром… Верить в подобное совсем не хотелось. Я уселся на пол, откинув голову на подлокотник кресла и прикрыв глаза; пальцы левой руки сжимались и разжимались, выдавая моё беспокойное настроение. Ярость моя подостыла на время, прочно угнездившись в разуме, впиваясь раскалёнными иглами в чувства. Молчание, повисшее в комнате, давило, угнетало и было пронизано тревогой, едкой, как дым над костром.    

– Я спровоцировала его, – едва слышно произнесла Линнет, первая нарушив тишину. 

– Тебе для этого надо было голой перед ним ходить, тогда я посчитаю это провокацией, – огрызнулся я, сжав руки в кулаки. – Дьявол, пташка, ты иногда ещё мыслишь, как ребёнок. Сейчас ты не знаешь, о чём говоришь. 

Я почувствовал осторожное прикосновение к своей коже – Линнет аккуратно вытирала мне кровь с подбородка и губ; наверное, мой вид оставлял желать лучшего, раз она решилась на это. Возможно, я позволил зерну сомнения укорениться в её мыслях. Что ж, хоть какое-то начало было положено. Её рука легла на моё горло в почти невесомом жесте; по телу разлилось приятное тепло, изгоняя остатки испытанной боли.

– Что ты делаешь? – На меня горячей волной накатило чувство разнеженности, лишая даже возможности пошевелиться. Я открыл глаза и поднял взгляд вверх, лениво наблюдая за настороженным выражением лица пташки, затем, намотав на палец длинную прядь волос, потянул её вниз. Линнет менялась, но мысль эта растворилась в чувстве почти блаженства. – Прекрати. 

– Я боялась, что он мог серьёзно навредить тебе. – Она хотела было отнять руку, только я не дал её этого сделать, перехватив запястье. Голова прояснялась, дурман исчезал, и злость моя пробуждалась, терзая, как голодный зверь. Как ей объяснить? Как дать понять, не оттолкнув от себя?  

– Что он умеет? – Я потянул девушку на себя, вниз; она завозилась, пытаясь вырваться, скоро оказавшись на полу рядом со мной и сжавшаяся в комок. Фокусница мелко дрожала, а я крепко держал её, не давая возможности улизнуть.

– Пусти, – жалобно попросила она, с мольбой глядя на меня. Глаза её походили на вымокшие под дождём фиалки, но ни одной слезинки с ресниц так и не сорвалось. «Не самое плохое, что со мной было». Ярость вспыхнула и обожгла внутренности кипящей смолой, заставляя захлёбываться ядом и ненавистью. Я зарылся носом в шёлковые волосы, глубоко вдыхая пьянящий медовый аромат, пропитанный солнцем и грехом. Казалось, Линнет оцепенела, уперев кулачки мне в грудь в попытке отпихнуть. Я не он, и ей необходимо было это понять. Хотя я, чёрт возьми, почти ничем от него не отличился – мне лишь хватило ума не наломать дров, пока пташка стала для меня чем-то большим, а не просто развлечением на вечер. Почему всё вновь стало так сложно?  

Несколько минут тишину нарушало лишь наше дыхание да шум беспокойного города за окнами, немало раздражавший сейчас. Напряжение, сковывавшее фокусницу, чувствовалось на кончике языка. Она казалась неживой, застывшей. Сердце её билось, как у перепуганной птахи, стремящейся вырваться из силков. Я чуть ослабил хватку, но не позволил ей вскочить на ноги; она смогла лишь отвернуться от меня и села, обняв ноги и спрятав лицо. Моя рука так и оставалась обвитой вокруг её талии.    

– Натан, – её передёрнуло, – из тех, кого принято называть «властями» среди нефилимов. Они считаются элитой, отмеченными чудесным даром – возможностью повелевать жизнью и смертью, целительством. Калечить они могут ничуть не хуже – войны кланов выливались в моры и эпидемии для людей. Я не знаю, насколько Натан силён, но то, что он опасен, не вызывает сомнения. Он мог лишить тебя бессмертия. Не связывайся с ним – честного поединка не будет. 

Я скептически приподнял бровь – она рассказывала почти сказку, только вот ощущения от знакомства с его даром были не самыми приятными. Словно горячка от выпитого залпом сильного яда, сжигающая всё нутро. Но я справедливо рассудил, что дар определённо не спасёт Натана, если оторвать ему голову. «Элита» была названа словно в насмешку ангельским чином – неужели дети Падших так высоко задирали нос? Или же это действительно злая шутка, направленная на унижение расы, опороченной примесью мутной людской крови? Мне больше нравился второй вариант. 

– В следующий раз я разорву ему глотку раньше, чем он успеет сплутовать. И тогда посмотрим, как он сможет восстановиться с вырванным сердцем, – я пожал плечами, наблюдая за радужной игрой бликов, отражённых от моей кожи. 

– Он выжил с проломленной головой. Тогда. Два или три удара тяжёлым подсвечником. Может, больше. – Сухой всхлип. – Я отчётливо помню хруст костей. И кровь. Много. Она вытекала из раны не останавливаясь, заливала его и пропитывала всё. Ярко-алая. Даже слишком яркая. На моих руках, на лице, на теле… – Ещё один всхлип. – Он уже не дышал. Совсем. Пульса тоже не было слышно. Я думала и даже, наверное, надеялась, что он мёртв. Он ведь говорил… – Моя свободная рука сжалась, и пальцы до боли впились в ладонь. – Однако я вновь в нём ошиблась. Боюсь, он и без сердца проживёт. – По её телу прошлась ощутимая дрожь; словно пытаясь согреться, Линнет обняла себя руками. Я и не сомневался в её яростном сопротивлении, и это было почти приятно – знать, что пташка сумела дать отпор. Только горечи не становилось меньше. Я точно видел всё собственными глазами… Слишком ярко. Слишком больно. Слишком поздно. Пусть Натан вечно гниёт в аду. Dies irae, dies illa solvet saeclum in favilla, teste David cum Sibylla.* Слова эти прозвучали, вырвавшись из мутных глубин человеческой памяти, и превратились в кровавую клятву – не молитву, выспрашивающую покоя, а обещание жестокой расправы.  

– Твой брат упоминал его, – мягко произнёс я, осторожно проведя пальцами по ссутулившимся плечам фокусницы, будто пытаясь изгнать напряжение, владевшее ею. Поёжившись, она попыталась отодвинуться от меня. Я же держал крепко, впрочем, не так сильно, чтобы хоть как-то навредить, лишь доставляя определённое неудобство.   

– Они были хорошими друзьями, – последовал глухой ответ.

– Роберт вас и познакомил? 

– У него не было выбора. Брат не выпускал меня никуда, пока я жила у него, да и сам старался не оставлять меня одну – хорошо понимал, что со мной сделают другие, если поймают. И я это знала. Зачумлённая, которую надо прирезать, чтобы убить заразу, – хрустальный голос был полон яда безысходности. – Мне не хотелось быть ему обузой, но получалось именно так. Сейчас я часто думаю, как он терпел меня рядом? Я ужасаюсь своей наивности – глупости ребёнка, не знавшего ласки. Я даже сказать не могу, на что надеялась? Он мог – должен был! – свернуть мне шею, и оказался бы прав.

– Пташка… – почему-то мне вмиг расхотелось слушать дальше. Слова её до краёв были пропитаны горечью, едкой, как щёлочь, в них сквозила беззащитная боль. Изгой. Сколько же ненависти ей пришлось натерпеться ото всех… Мы оказались странно похожи.

– В тот день брат первый раз дал мне повод поверить, что я дорога ему. Натан пришёл к нему незваным гостем, его не ждали. Он почувствовал меня с порога, пока Роберт пытался выпроводить его. Разговор между ними состоялся не самый дружественный – Натан всё пытался убедить брата, что он глупость делает, пытаясь скрыть такого выродка ото всех, а уж тем более, от их господина. «Сестра», – лишь это услышал он в ответ. – «Родная кровь». Я не слышала до этого у него таких интонаций в голосе – знаешь, властных и холодных, как окровавленная сталь. Меня пробрала гордость, ведь он мой брат! И я, оказывается, дорога ему, – немного застенчиво произнесла Линнет. – Я так, наверное, и сидела бы, спрятавшись за лестницей, если бы Натан не заметил меня. Он был очень растерян и смотрел на меня, забавно хлопал ресницами. И взгляд его… тоскливый, неприкаянный, а цвет глаз показался жутковатым – слишком светлый, такой, точно его душа глядела на меня сквозь истощённую оболочку. Он, вероятно, думал увидеть кого-то похожего на Аарона – сияющего и купающегося в собственной силе, только вот перед ним оказалась я. Он тогда ушёл, не оборачиваясь, и только хлопнул дверью. 

Брат улыбнулся мне – той ласковой улыбкой, которую я редко видела и так любила – но ничего не произнёс, – продолжила она. – Разлад с Натаном сильно ударил по нему, и мне было горько осознавать, что это из-за меня. Очень горько, а видеть, как он переживает – ещё хуже. Мой любимый и заботливый брат… – голос её чуть дрогнул. – Я попыталась ускользнуть на следующий день. 

– Ты хотела уйти? – несколько удивлённо произнёс я, слушая её скорбный рассказ. Ясно для меня стало одно – рана её не желала затягиваться, кровоточа и воспаляясь, но она стойко пыталась пережить потерю. Я осторожно обнял пташку, пытаясь унять её едкую боль от потревоженных воспоминаний, только, казалось, она в этом не нуждалась. В ней не было жизни, которую вытянули прошлые кошмары и страхи, да и чудилось, что от неё осталась лишь пустая оболочка. Я не желал слушать дальше и не имел права уходить. Мне так хотелось лучше знать её, так откуда же столько горечи, кислотой обжигающей нутро? Ведь вся эта безысходная жизнь – то, частью чего я так мечтал стать. Уже стал, понял я, иначе бы её переживания не нашли такого эха во мне. Существо моё наполнилось правильностью происходящего. Доверие, оказанное фокусницей, было поистине бесценно. Ещё шаг навстречу или остановка у самого края пропасти?   

– Я лишь вредила ему. Другой бы на месте Натана вцепился мне в глотку, посчитав это своим долгом, а брат мог пострадать при этом, бросившись защищать меня, что не имело смысла – я уже была приговорена. Наверное, поэтому отец никогда и не желал меня знать – зачем ему ребёнок, всё равно что мёртворождённый? – Пальцы её сжались, впились в плечи, но, казалось, боли она не чувствовала. – Знаешь, каково это – осознавать, что у тебя никогда не будет нормальной жизни? Чувствовать себя прокажённой? Изгоем? Постоянно оглядываться, боясь попасться кому-нибудь на глаза? Отчаянно цепляться за осточертевшую жизнь и не понимать, зачем прилагаешь столько усилий? – Линнет замолкла, переводя дух, и продолжила уже более ровным, совсем бесцветным голосом: – Даже брата изредка передёргивало, и невыносимо было видеть, как он на меня иногда смотрел. Непонимание и жалость. Такие тихие взгляды из-под ресниц бросают на постель умирающего. Или прокажённого, к которому боятся подойти и заразиться хворью, – пташка крепче обняла себя руками, мелко задрожав. Дыхание её стало частым, рваным, будто слова причиняли нестерпимую боль. Я уткнулся лбом ей в плечо, безмолвно утешая, коснулся пальцами ледяных рук в лёгкой, как пух, ласке.

– Он всё же любил тебя, – всё так же мягко, как поцелуй, произнёс я. – Не отпустил же он тебя, когда ты пыталась бежать.

– Если бы он знал, что я намеревалась уйти… Но Роберт даже не подозревал. В его дом меня вернул Натан. Я ждала поезда с билетом в один конец, выбрав пункт назначения лишь из-за того, что он был самым далёким. Единое пространство Евросоюза очень этому способствовало. Я надеялась затеряться. Мне некуда и не к кому было идти, но и остаться я не могла. Как-нибудь выжила бы, – она безразлично пожала плечами. – Не знаю, каким ветром Натана занесло туда. Уехать он мне не дал и вернул к брату. Он… удивил. Нет, Натан, конечно, украдкой рассматривал меня, как диковинную зверюшку, только вот интерес его был не интересом посетителя зоопарка, пришедшего взглянуть на редкое животное, а, скорее, просто вежливым любопытством. Ни жалости. Ни омерзения. Ни желания свернуть мне шею. Он определённо вёл себя неправильно. И пока он почти беззаботно шагал рядом, болтая о всяких пустяках, я лишь сильнее настораживалась. Я тогда спросила его об этом напрямик, а он только глянул на меня своими странными глазами и рассмеялся в ответ, взъерошив себе волосы. Холодно было – хрустальная осень только-только ударила серебристым морозцем, острыми иголочками забирающимся под кожу. Натан укутал меня в свою куртку, увидев, что я дрожу, а потом, уже у брата, оказалось так забавно наблюдать за расчихавшимся целителем. Он казался мне таким тёплым, солнечным… 

Что-то неприятно сжалось в груди, кольнуло обидой, вспенив мёртвую кровь. Я не хотел верить, ведь собственными ушами слышал её признание, в бреду Линнет звала меня, а он же наводил на неё оторопь одним воспоминанием… Но как же ещё молода была пташка, как неопытна. Сомнения грызли меня, иссушивая душу, и слушать дальше совсем не хотелось. Вопрос, пропитанный горечью ревности, сам собой сорвался с губ и повис в затяжном молчании: 

– Ты любила его? 

Бессмертная, а для тех, кто живёт вечно, нет возможности войти в одну реку дважды – прошлого времени не существовало. Не могла ли фокусница искать замены? Ведь что-то неуловимо похожее сквозило в наших с Натаном чертах, какими бы разными мы ни были. Так ли сильно она нуждалась именно во мне? И что я сделаю, если противное подозрение, о котором даже думать оказалось невыносимо, станет правдой? Как и он, мой соперник, рассужу, что если не моя, то уже никому? Лучше убить её, чем отдать другому? Будут ли иметь для меня силу её желания? Понимал – не смогу отпустить. Знал – не отдам. Невысказанные вопросы терзали меня, причиняя нестерпимую муку, а она всё молчала, подняв голову и смотря на безмятежно-голубое небо за окном. Синяк на её лице приобрёл лилово-синий цвет, щека заметно опухла, но Линнет это не тревожило. Меня же волновал меня её пустой взгляд. 

– Нет. Он мне нравился – наверное, даже слишком сильно, но я не любила его, но смогла бы со временем. – Пташка замолкла и тихо обратилась словно бы к себе: – Только я бы не стала с ним счастливой.   

– Почему ты так уверена? – голос мой оцарапал сталью и прозвучал резче, чем мне хотелось бы. Девушка вздрогнула, как от удара, но ответила почти без промедления и с твёрдой уверенностью:         

– Я это знаю. Всё было бы не так. Неправильно. 

– И он мог быть с тобой ласков, и теперь знаю, что был, пусть и до поры до времени, – упрямо и зло произнёс я. – Ведь так? И ты могла бы ответить на его чувства, найти счастье в нём, не отрицай. 

– Могла, – просто согласилась она. – Не будь тебя. 

Успокоило ли меня её почти признание? Ликовал ли я? Верил ли ей? Быть может… Я самыми кончиками пальцев провёл по тонкому запястью, неспешно прикасаясь к тёплой коже. Жизнь не терпит сослагательных наклонений, я знал это, она, проказница, любит вносить свои коррективы, смешивая судьбы, как профессиональный шулер тасует карты в колоде. Если бы… И наплевать на это злополучное «если бы» у меня не получалось, когда Натан, отброшенный виток рока, явился сюда и со своей участью ему не смириться. Я ненавидел его, но ощущал странное понимание, чувствовал горячечную безысходность, владеющую им. Ему действительно нечего было терять. Крылатый пойдёт до конца, каким бы он для него ни стал. И исход я должен был предрешить ему только один – мучительную и долгую смерть. Я буду упиваться его болью и агонией.

Линнет вновь попыталась подняться, но я не позволил ей этого, развернув пташку лицом к себе. Я приподнял ей подбородок, желая посмотреть на неё. Обида застыла где-то в самой глубине фиолетовых глаз; наверное, для неё было оскорбительным моё неверие. Юность не признаёт сомнения, зрелость же не понимает пыла, превратившись в скептика. Я ревновал, и чувство это бурлило во мне, как раскалённая лава в жерле вулкана. Болезненно оказалось думать о том, что рядом с фокусницей мог быть не я. Она прикрыла глаза, когда я осторожно прижал ладонь к её щеке, но за жестом моим до этого следила настороженно.  

– Всё ещё болит? 

– Пройдёт к завтрашнему утру. Бывало хуже.

Я тяжело вздохнул, словно вмиг ощутив на себе тяжесть прожитых столетий.  

– Мне иногда хочется посадить тебя под замок и не выпускать никуда, чтобы никогда больше не было «хуже», – проворчал я, проводя рукой по лицу глупым человеческим жестом, словно пытаясь избавиться от усталости. Или от раздражения. – Но птица в неволе петь не будет. – Она бросила на меня странный, недоверчивый взгляд, и я осмелился задать вопрос, чувствуя, как всё внутри надрывно заныло: – Он ведь держал тебя подле себя? 

– Да. Он забрал меня у брата, когда я умирала у последнего на руках. Вернее, отбил. Я смутно помню события после удара, помню только, что Натан звал меня, как молитву заклинал моё имя. Было так страшно, – Линнет сцепила руки в замок и сложила их на коленях. – Я боялась за Роберта, страшилась смерти, вцепившейся ледяной хваткой в горло. Трусиха ведь, – на губах пташки прогорклая тень вымученной улыбки. Я не смог заставить себя улыбнуться в ответ. – Стилет каким-то образом оказался у меня в руках, я сжимала лезвие, почти не чувствуя боли от новых порезов. Кровь на нём была такой яркой, горячей и мерцала, как и рубины в навершии. Я ещё ощущала отголоски силы, вложенной в холодную сталь. Металл жадно пил, насыщался чужой жизнью. А я слабела… Дальнейшее я плохо помню, вспышкой осталась только боль, – она опустила голову, глядя на мою ладонь, накрывавшую её руки. – Натан вытащил меня из могилы, а потом и выходил, как птенца. Разговаривал, ухаживал, заботился. По-моему, первую неделю он и не спал совсем, отчего стал раздражительным, но ни одного упрёка я от него не слышала. Только видно было, как сильно он переживает. Он и тот последний месяц, что отирался в доме Роберта, как-то исхудал и осунулся, а потом вид у него стал совсем больной. Натан ведь предал всё и всех, кого знал, решив спасти меня. Я не знаю, почему его в живых-то оставили.  

– В доме твоего брата? – невесело усмехнулся я, чуть сжав пальцы. Натан получил молчаливое одобрение, которого мне никогда бы не добиться. Какого же друга ты пригрел, Роберт… Линнет была предельно откровенна, но сколько же она могла утаивать, пряча взгляд и правду за сухими словами?     

– После того, как передал меня из рук в руки, Натан стал часто бывать у брата. Я была не против его компании, но относилась к нему всё так же настороженно, хотя и он сделался воплощённым благодушием. Роберт сказал как-то, что я слепа, только я просто не хотела видеть ничего. Его интерес был лишним, ведь мне даже думать не стоило… Но я, конечно, думала. Ведь он – воплощённое благородство и порядочность, заботливый, умный, красивый, обаятельный. Он очаровывал меня – медленно, но верно. У нефилимов не принято растрачивать свои таланты на людей, а Натан же работал врачом. Спасал невинных – вырывал из лап смерти обречённых. Чудо-доктор, от одного присутствия которого маленькие пациенты шли на поправку – только им он и давал второй шанс на жизнь. Не из-за призрачного, иллюзорного шанса заслужить прощения, а просто потому, что мог. Душа его казалась мне кристально-чистой, яркой, но правильно говорят, чужая она – потёмки.  

Вряд ли на моём лице отразилась то горькое разочарование, едкой щёлочью пропитавшее душу. Линнет отзывалась о нём с отголосками прежней теплоты – она почти полюбила его тогда. Почти… Какое сладкое, но при этом ядовитое слово, тонкая грань, способная дать шанс одному и навсегда лишить его другого. Я чуть сжал пальцы, желая услышать, как же благородный Натан превратился в зверя. Быть может, она лишь не хотела видеть?  

– Я ведь всё же спровоцировала его, дала шанс надеяться, – взгляд её стал несчастным, лик залил стыдливый румянец. – Он поцеловал меня, а я и не думала сопротивляться. 

– Спровоцировала? – Внутри всё вскипело, но едва ли я злился на неё. Лишь самую малость, всё же признался я себе. Как мне стало гадко от самого себя. Линнет попыталась отодвинуться, наверное, ощутив, как я застыл, и опасаясь моего гнева. – Пташка, ничего ты не понимаешь, – невесело усмехнулся я. – Или ты пытаешься выгородить его? Не бери на себя лишней вины.  

Она нахмурилась в ответ и некоторое время помолчала, что-то обдумывая. Я больше не стал её удерживать; фокусница поднялась и отошла к окну. Её рассказ подходил к той части, о которой я никогда не хотел знать. Сколько раз ему приходилось принуждать её? И каким чудом она не испытывала омерзения ко мне? Слишком хорошо я знал, какое отвращение может вызывать близость у женщины, прошедшей через подобное. Моя жена щебетала, как птичка, и бросала на меня влюблённые взгляды в обществе, но стоило нам остаться наедине – превращалась в ледяную куклу. Всё заканчивалось слезами и истериками. Уговоры и ласки не действовали, и скоро мне это надоело. Я приходил и брал то, что принадлежало мне по праву. Однако же, в конце концов, я получил желанного наследника, что избавило нас от совместных ночей на супружеском ложе. На некоторое время.    

– Наверное, мне требовалось утешение, и я пыталась найти его в Натане. Только вот, – её руки сжались в кулаки, – я и представить не могла, что он давно всё спланировал и расписал. Львиная доля моих вещей оказалась у него дома до того, как он принёс меня туда. Это напугало меня, ведь он отказался хоть как-то всё объяснить. Лишь очень сильно разозлился и всё говорил, что так будет лучше, что сможет защитить, что будет заботиться. Я не хотела слушать, не желала принимать, отчётливо понимая – он предлагал увитую розами золотую клетку. Наверное, это не так уж и плохо и отнесись я с большим благоразумием, всё повернулось бы по-другому… Но на тот момент мне даже жизнь была не мила. 

Я поднялся и подошёл поближе к ней, встав в тени – не хватало ещё, чтобы хрустальный блеск моей кожи увидел кто-нибудь с улицы. Странный контраст был почти забавен: Линнет купалась в ярком свете, запустившем пальцы-лучи в её волосы и целовавший сомкнутые уста, я же прятался во мраке, породившем меня. Грань, очерченная солнцем, не давала мне приблизиться к ней. Мы были из разных миров, и иногда я слишком остро чувствовал это. 

– У него были причины на подобное поведение? 

– Он говорил, что да, и, наверное, так всё и было. Только я не понимала, зачем ему оттягивать неизбежное. Или не хотела понимать, – Линнет глубоко вздохнула. – Натан боялся за меня, но чересчур… сильно. Он не отпускал меня от себя, и почти всё время я проводила с ним рядом, отчего он сильно раздражался. И я видела в его глазах ненависть и непонимания. – Я вскинул голову. – А я же чувствовала себя куклой, которую наряжают, кормят, ухаживают. Почти предмет интерьера. Или домашнее животное. Затем он сказал, что нас ждёт Новый Свет. Нас! – Плечи её поникли, словно придавленные невидимой ношей. – Он стал настолько не похож на самого себя, настолько… чужим, замкнутым и рассеянным. Он делал мне дорогие и абсолютно ненужные подарки, один из которых я потом умыкнула.

– Машина? 

Линнет согласно кивнула. 

– Даже все документы были оформлены на меня. Я не представляла, зачем это всё, раз он решил меня увезти. Натан был откровенно зол, когда не увидел благодарной улыбки на моём лице. 

Я пару раз сжал и разжал пальцы, успокаиваясь и с едва ли не отвращением понимая, что вёл и веду себя с ней почти так же. Натану, как и мне когда-то, был жизненно необходим хотя бы малейший отклик. Всего лишь капля тепла. Один взгляд. Улыбка. Я хорошо помнил, как в начале нашего знакомства с Линнет чуждые чувства рвали меня на куски. Не понимал, не признавал, ненавидел… Я внимательно рассматривал её профиль, нежный локон, щекотавший шею, и поймал себя на странной мысли: может, пташку и не получается любить по-другому? Надрывно, больно при всей должной сладости. Чувствовал ли он, мой соперник, такую же одержимость?           

– Контроль его стал менее жёстким, и я стала думать, как бы мне вырваться, – продолжила девушка, глядя вверх. – Он дал мне шанс. Один-единственный. Натан ушёл, оставив меня впервые за всё время одну. Рюкзак был собран очень быстро, я стащила все наличные, что смогла найти, – она скривилась, явно стыдясь. – Я нос к носу столкнулась с ним в дверях. Он был пьян так, что едва стоял на ногах, и его дико разозлила моя попытка к бегству. У меня не было ни одного шанса против него. Дар, от которого я так отнекивалась, словно в обиду не желал откликаться – мне ещё не удалось полностью оправиться от раны, едва не разодравшей душу, – голос её сделался совсем тих. – Говорил, что ненавидит, что сходит с ума… А потом, потом… Того, кто стоял передо мной, я совсем не знала. Сдаться на его милость и не сопротивляться я не смогла…

– Довольно, – я зажмурился, желая ослепнуть, лишь бы не видеть её остекленевшего взгляда. Всё внутри содрогалось от ярости, захлёбывалось в мешанине ревности и боли. А ещё мне было гадко. Я слишком – даже чересчур – хорошо понимал Натана и впервые радовался дару Линнет. Всё могло быть по-другому, пока её власть надо мной окончательно не окрепла. Нехотя я признался себе, воскрешая в памяти совсем свежие воспоминания, что одурманенный, мог бы просто взять желанное, как делал много раз до этого. Отказа я бы не потерпел… И пташка никогда не узнает об этом. 

– Ты сегодня увидела его впервые после… произошедшего? – одеревеневшими губами произнёс я. Линнет кивнула и поёжилась.

– Я боялась, что мне пришлось бы вернуться к нему. – Я вскинул бровь, ожидая разъяснений – подобные слова не укладывались в моей голове. Её щёки окрасились болезненным, лихорадочным румянцем. – Если бы, – судорожный вдох, – под моим сердцем был его ребёнок, мне пришлось бы вернуться к нему и уповать на то, что он примет своего бастарда. Не меня… Избавиться я бы не смогла… А причины бояться у меня были. – Она зажмурилась. – Я бы… не выжила одна, а идти мне было совсем некуда. 

– Если бы… – глухо повторил я, осторожно касаясь пальцами её плеча. Сколько же Линнет выстрадала, через какой ад ей пришлось пройти! Мне приходилось только догадываться об истинном положении вещей. Пташка, словно за доспехами, прятала боль за ровным, почти мёртвым голосом. Она даже не уронила ни единой слезинки. Правда оказалась не просто несладкой, но ядовито-горькой, как настойка бадьяна. И этот сукин сын думал о возможности её беременности – вот отчего он так взбесился после слова «последствия». Да будь ты проклят! Я был рад, что Натан ничего не знал, ведь это обещало ему ещё больше мук. 

– Возможно, ты бы успела встретить меня, – предположил я.  

На лице её читалось откровенное сомнение.

– Ты бы не смог принять меня. Не в этом случае. 

– Ты слишком много не понимаешь, пташка, – мягко отозвался я. – Или недооцениваешь меня. Я не двадцатилетний мальчик, чтобы вести себя, как скот, за моими плечами несколько веков. За такое время начинаешь смотреть по-другому на некоторые вещи. – Мои губы дрогнули в бледной тени улыбки. – Не скрою, я бы жутко ревновал, если бы не всё твоё внимание доставалось мне, но смог бы принять твоего ребёнка, как часть тебя. Ты поймёшь, когда чуточку повзрослеешь. Я не образец благородства и благочестия, но всё же и не зверь. Только не с тобой. 

Линнет упрямо покачала головой и вымученно улыбнулась, ссутулившись.    

– Тебе бы следовало рассказать всё мне раньше. Я ведь был тебе противен? – сдержанно продолжил я. Пташка вскинула голову, глядя на меня почти удивлённо, затем осторожно потянула за локон, упавший мне на лоб, наблюдая, как прядь вернула форму, стоило только отпустить.

– Ты вампир, – просто произнесла она, словно объясняя этим всё. – А рассказать я не смела. Если я омерзительна себе, то как не могу казаться таковой тебе? 

Я поймал её руку и едва коснулся губами дрожащих пальцев.

– Ты ничего не понимаешь, cara.

_______________________

 * Тот день, день гнева, обратит всё в пепел, свидетели Давид и Сибилла – «День гнева» основная часть католической заупокойной службы «Реквием». 

Предыдущая глава « Оглавление » Следующая глава