Саммари: Прежде чем кинуться в пучину темных вод, чтобы навсегда остаться в царстве Аида, подумай, не забыл ли ты что-то очень важное в земном мире? Пока еще не поздно, вернись назад, к солнцу.
Аллюзия: миф об Орфее и Эвридике.

– Хайди!..

Женский крик, сопровождаемый проклятиями и вопросами к всевышнему, раздавался как раз из спальни юной замужней Адельхайд во время исключительно дружеского визита семьи Ингрид – женщины, которая была самым близким другом семьи. Ничего не сулило причин столь внезапно переменившейся атмосферы уюта и тепла, подогреваемой ярким полуденным солнцем – ни ухудшение состояния беременной, ни возможные преждевременные роды, ни любые другие непредвиденные обстоятельства.
Хайди лежала в подушках, пока ее каштановые волосы с греховным золотистым оттенком переливались в солнечном свете. Внешность молодой девицы была гордостью Гебберта – немолодого, но очень завидного князя, а также ее родителей; ни одна рука мастера не могла воспроизвести чарующий цвет ее кожи, мягкость линий при внешне кажущейся худощавости, блеск серых глаз, которые навевали наиболее сладостные фантазии мужчинам. Сотканная из греха, красота не имела прощения ни у юных особ, ни у замужних женщин; Хайди особенно наслаждалась тем, что ни одна завистница не получит удовольствия созерцать ее, изувеченную самым страшным образом, горящей на костре.
Встречаются исключения из правил, и поначалу Ингрид – светловолосая и крепкая женщина – очень озадачила Хайди, взяв заботу о беременной девушке в свои руки. При идеальной осанке и высоко поднятой голове никакой тон в ее голосе не выдавал надменности и зависти к Хайди, а скорее свидетельствовал об отсутствии таковых качеств. Молодой женщине уже довелось познать радости материнства, прикладывая руку к воспитанию двух хорошеньких дочек. Впрочем, жизнь порой бывает действительно несправедлива, думала Ингрид – муж требовал сына, а сама она не могла и мечтать о такой дочери как Хайди.

– Тебе нездоровится, девочка? – обеспокоенно начала Ингрид, застав Хайди у себя в спальне лежащую в одной лишь сорочке. Девушка не пожелала выйти к намеченному завтраку и выглядела очень бледной.
– Лекарь сказал, что мои ноги совсем отекли, – слабым голосом ответила Хайди.
– Какие рекомендации?
– Почаще растирать их. Но Ингрид, у меня совсем нет сил.
– Бедняжка! Что же ты раньше молчала!
До невыносимого жалобный взгляд из-под полуопущенных ресниц окончательно побудил Ингрид к действию; она разложила ноги девушки поудобнее и принялась разминать лодыжки, плавно переходя к коленям. Усталый стон Хайди побуждал Ингрид останавливаться и подниматься к бедрам, дабы не мучить болезненные конечности.
Беременность красила Хайди, как полагала Ингрид, а именно сглаживала угловатые черты внешности девушки; безусловно, она стала немного полнее, но отека Ингрид не замечала, что, быть может, ей лишь казалось. Впрочем, раз лекарь сказал, значит, надо растирать – вполне возможно будущей матери скоро станет лучше.
Хайди улыбалась, послушно дозволяя рукам массировать свои бедра – прикосновения заставляли и без того тяжелое чрево наливаться свинцом; ей было сейчас по-настоящему хорошо, так хорошо, как никогда ранее. Наверное, Ингрид не отдавала себе отчета в том, насколько она красива и заботлива, когда вот так отдается процессу и побуждает к зарождению всё новых мыслей.
Не нужен муж, как думала Хайди. Муж нужен ее родителям, ее положению в обществе, которое и без того приписывало ей разные гадости, называя ее блудницей и колдуньей. Хайди не давала своего согласия на то, чтобы чужие мужья не спускали с нее глаз, в то время как их жены, словно брызжа во все стороны ядом, выкрикивали проклятия в ее адрес, желая ее скорейшей гибели или бесплодия.
Другое дело – Ингрид. Ласковая, даже когда злится, нежная, даже когда ударит за непослушание... Ах, и снова это пение! Ингрид поразительным образом умела портить сложившуюся обстановку, напевая мелодии подобно крестьянкам. Совершенно очевидно, что брат лгал ей, отмечая ее музыкальные способности. Это было бы невыносимо, если бы не истома, поразительным образом наполнившая всё тело.
Ладонь Ингрид оказалась сильно сжата между ног – Хайди резко поднялась, запрокинув голову и закатив глаза с нетерпеливым стоном. Ингрид тут же вырвала руку.
– Вот дура! Черт возьми, Хайди!
– Что такое? – Хайди недоуменно распахнула глаза, словно придя в сознание.
– Я лично приведу к тебе священника!
– Зачем?..

Обеспокоенным Гебберта вряд ли можно было назвать; тяжелая поступь и неудовлетворенное любопытство малого дитя побудили его разобраться в вопросах собственного имущества, а именно, выяснить невыясненное и узнать неведомое. Впрочем, входить и обнаружить Хайди с обнаженными ногами до живота было недопустимо.
– Ваши крики слышны в зале. Что случилось, Ингрид, Адельхайд? – ворвался Гебберт и тут же попятился к порогу.
– Постойте, брат, вам сюда нельзя, – махнула рукой Ингрид, тут же сделавшись вальяжной и спокойной. – Я несколько погорячилась – полуденное солнце поразительно влияет на наше с Хайди самочувствие. Супруга ваша молода и скоро станет матерью, ей еще многому следует поучиться.

Хайди по-настоящему восхищалась своей золовкой, такой убедительной лгуньей. Когда Гебберт вышел, она засмеялась – рассерженная Ингрид была такой милой и такой смешной.
– Ты лгала мне. И ноги твои здоровы, – прозвучало железно и неоспоримо.
– Были бы здоровы, если бы ты не остановилась... – Хайди и не спешила накрываться юбкой от сорочки, продолжая лежать как и прежде. Лишь глубокое и сбивчивое дыхание выдавало небольшие изменения ее состояния, отчего она не могла связно говорить.
– И лекарь ничего тебе не выписывал.
– Может быть. Ингрид, не могла бы ты...
– Поднимайся. Одевайся, и имей совесть выйти к гостям.

Дом Гебберта был полон суеты; прислуга, словно в муравейнике, сновала из разных концов дома, подготавливая все к торжественному приему многочисленных родственников. Полы из дорогих пород дерева натирались до блеска. В контрасте с оживлением, Хайди не спеша покидала стены дома, чтобы подышать свежим воздухом; сколько она ни уговаривала Ингрид, та находила массу причин, чтобы отказаться от прогулки, или же сопровождала невестку, не проронив ни слова. Мысли ее были заняты раскаянием – она совсем не желала, чтобы ее Хайди вела себя как куртизанка.

Спустя сутки бархатной ночью теплое дыхание коснулось шеи Ингрид. От испуга она вздрогнула и попыталась оттолкнуть что-то, что заставило ее сердце бешено колотиться.
– Пожалуйста... – тихий шепот знакомого голоса раздался над самым ухом.
– Что ты здесь забыла? – хриплым голосом отозвалась Ингрид.
– Не прогоняй меня, и я обещаю не докучать тебе.
– Господи, Хайди, ты заставишь меня запираться на замок. Зачем ты пришла?
В красках ночи Ингрид увидела Хайди, присевшую на краешек кровати.
– Я соскучилась, – Хайди зевнула, – хочу поговорить.
– Не время для разговоров.
– Я должна рассказать тебе кое-что важное – тебя это обрадует.
Ингрид не желала отвечать, пронзительно глядя на Хайди, впрочем даже темень не скрывала ее недовольства. В конце концов, она так сильно разочаровалась тогда, а Хайди сейчас переходит все возможные и невозможные рамки приличия. Неужели все слухи о ее колдовстве и похождениях – правда? Негоже так думать. Хайди улыбалась.
– Я покаялась.
– Это все?
– Святой отец отпустил мне мой грех. Нет ничего такого в том, что ты мне нравишься, – прозвучало, скорее, как вопрос.
– Ты снова лжешь мне.
Ингрид чувствовала себя совсем подавленной и уставшей – она не хотела ни слышать Хайди, ни тем более с ней ссориться в такой час. Хайди ничего не отвечала, поглаживая плечо кончиками пальцев, пока у Ингрид начинало проступать чувство несправедливости. Вина начала холодными щупальцами тянуться к ее горлу лишь за то, что девушке и так слишком многие желали зла, да и она никогда и ни о ком не говорила, что он ей нравится. Как она – Ингрид, ее золовка, настолько преувеличить значимость проступка Хайди? Правда была бы исцелением Ингрид, а состояла она хотя бы в том, что Хайди не каялась.
Умелая ложь, которая портила чудесную ночь, не произвела на Ингрид никакого впечатления. Она по-прежнему не особенно жаловала Хайди ни словом, ни взглядом, лишь изредка будничным тоном интересуясь самочувствием будущей матери и высказывая советы насчет новой одежды, ужина или завтрака. Хайди только виновато опускала глаза в пол, время от времени пробираясь к постели своей золовки – так тихо, так незаметно, что та и не просыпалась.

Время шло, как и срок беременности Хайди, и вдали от имения брата Ингрид становилось только тяжелее от назойливого желания находиться рядом с невесткой, касаться ее, обнимать ее. Что стало с ее выдержкой, куда подевалась ее сила и мудрость – Ингрид не знала. Бороться с навязчивой мыслью было все равно, что пытаться истребить моль – она появлялась снова и снова. Выносить Хайди становилось едва ли возможно, но еще хуже было вовсе не видеться.
Очередной раз приехав к Гебберту, Ингрид не увидела Хайди ни в полдень, ни вечером. «Она решила подольше поспать, выйдет когда пожелает» – таков ответ дорогого брата. От тревоги начинало колотиться сердце. В конце концов, вдруг ей в самом деле плохо, а занятость или же нерасторопность братца не позволяет вникать в дела женские?
Что происходит с ней, Ингрид, что мешает ей просто переступить порог комнаты Хайди, пригреть ее, поговорить с ней по-старому? Или переступить через свою гордость означало нести угрозу смерти всему роду гессенскому? Ингрид от души ненавидела себя, хотя и знала ответы на вопросы. Солнце уже давно зашло за горизонт, полностью опустив темень на шумный Франкфурт, пока Ингрид, едва приготовившись ко сну, все же решилась на серьезный шаг.

– А я думала, ты совсем про меня забыла, – услышала Ингрид знакомый голос, встав у окна спальни Хайди; снова эти сладкие нотки в голосе, с которыми Хайди лгала ей в прошлый раз.
– Зашла узнать твое самочувствие. – Ингрид предполагала, что Хайди опять придумает какую-нибудь жалобу и опять соврет. – Ты совсем не появлялась.
– Мое – чудесно. Что ж ты, разве не хочешь меня обнять?
Ингрид лишь подошла к краю кровати, чтобы получше рассмотреть Хайди. Живот стал заметно больше, а сама она была бледнее. Наверное, устала. Хайди выжидающе смотрела, после чего присела и крепко прижала к себе стоящую рядом Ингрид, настолько, насколько позволяли ей силы.
...Ингрид не знала, зачем Хайди было начинать целовать ее руки, каждый палец, – то нежно, испытывая терпение обеих, то поспешно, когда Ингрид пыталась вырвать руку. Зачем так преданно прижимать ладонь к себе, заставляя касаться ее там, где билось сердце?
Сопротивление мгновенно стреножилось под прикосновениями Хайди – она уже давно порывалась снять сорочку с Ингрид, которая замирала, словно под гипнозом. Прохладные руки вскоре стали горячими и приносили слишком много удовольствия, которое подрывало все сложившиеся стереотипы. Ингрид клялась себе, что вымолит прощения у всевышнего за полученные минуты слабости, когда все закончится, когда она перестанет растлевать юную девицу, лаская ее грудь. Особенно аккуратные и мучительно-медленные ласки были призваны не разбудить Гебберта и в то же время дать Хайди максимум наслаждения, но нетерпеливые стоны были еле сдерживаемы подушкой. Порывы экстаза сотрясали Хайди – она откинулась на простынь, словно и вовсе забыв про присутствие Ингрид и полностью упиваясь своими ощущениями. Лишь через мгновения юная и наивная Хайди пыталась повторять волшебные касания, которые заставляли её изнывать от удовольствия, а позже одержала победу над сдержанной Ингрид, полностью подчинив её себе.
Заснула Ингрид лишь рано утром, не найдя ничего лучше как расположиться на бедре юной красавицы, которая заняла всю кровать, умышленно развлекаясь и вынуждая занимать подругу неудобные положения.

Днем Ингрид была призрачной тенью привычной себя – сильной, красивой и жизнерадостной женщины. Она бродила из угла в угол, ссутулившись и утомляя светскими беседами Гебберта, а также расспрашивая прислугу по любому поводу. Ответы были отточенными и любезными: «Вы правы, фрау», «Так точно, фрау».
Лишь бы только не попадаться на глаза Хайди, делая вид, словно она не была с женщиной в эту ночь. Ворох стыда побуждал мысли о смертной казни. В редкие минуты Ингрид все же располагалась в кресле, где, лишь прикрыв глаза на несколько минут, дремала. Стоило Ингрид закрыть глаза – Хайди была тут как тут, без лишних слов пытаясь поцеловать золовку.
«Я понимаю, до ночи ты не дотерпишь, если я трону тебя», – кидала ей вслед Хайди, когда они были одни. Откуда, только откуда у юной девицы были такие мысли, недоумевала Ингрид.
Игнорировать Хайди можно было до ночи, пока она не оказывалась рядом с Ингрид. Кто мог прогнать беременную невестку, которой было так далеко идти до собственных покоев... Отныне ночи доносили из спальни Ингрид радостный смех, возню, стоны и крики.

...Крики словно до сих пор пропитали стены ненавистного Ингрид дома. Отныне гессенское поместье было для нее источником бед и смерти. Несколько похудевший Гебберт с опавшими щеками и проблесками седины был скорее зол, чем расстроен – терять такую завидную жену совсем не входило в его планы. Тем не менее, Бог что-то дает, а что-то отбирает. Отобрал он и Хайди, оставив взамен маленького мальчика, которого юной матери так и не суждено было подержать в руках; впрочем, Гебберт получил утешение сполна – теперь у него был наследник.
Тщательно отмытую и наряженную Хайди похоронили на следующие сутки с шумным праздником, как и положено было горожанам Майна. Ингрид не верила в то, что чертовы повитухи не могли заметить – кто бы мог подумать! – змеи, оставившей еле заметные синие следы на ее лодыжке. Что же это за змея такая – ворковали бабки – оставила такие крупные укусы, а сама словно сквозь землю провалилась. В аду им гореть – проклятиям Ингрид не было предела. Так она хотя бы не лила бесполезных слез. За мучительную горячку и смерть Хайди во время родов ответят все, кому было ненавистно ее присутствие. Если бы Ингрид только знала, как скоро ее пророчество в порыве гнева было близко к исполнению.



Хайди не знала, что после смерти может быть так весело, так легко – разгуливать одной, оставаясь при этом незамеченной, и забирать покой у тех, кто был к ней особенно неравнодушен. По городу прокатилась молва о призраке недавно умершей при родах и знатной Адельхайд, которая не давал покоя местным жителям. В первую неделю у всех священнослужителей становились волосы дыбом, когда они посвящались в тайные подробности некоторых очевидцев; кто-то отмечал, что неупокоенная имела наглость разгуливать по их дому в обнаженном виде, стеснять мужчин в их плюдер-хозе, вынуждая нарушать свою супружескую обязанность и полностью игнорировать жену; женщины, в свою очередь, отмечали смех и неземную красоту призрачной девушки, которая вызывала у них смертельный страх.
Вторая неделя была ознаменована множественными исчезновениями знатных особ, чьи тела находили в реке. Живые утверждали, что на закате десятки женщин, словно стадо коров, не переодевшись в одежды ночные, следовали друг за другом в реку, на самое дно, захлебываясь и утопая в ее глубине. Мужья, что стремились вытащить их, касаясь вод реки, уходили на дно так же смиренно и покорно. Массовому помешательству женщин приписывалось отравление снадобьями, которое им прописывал лекарь; бесконечные проверки и поиски касались каждого дома – особенно беспощадны жители были к слугам, на которых падало подозрение. Не избежать подозреваемым казни! А тем временем, количество жертв неуклонно росло.
– Смотри, как он любит тебя, – ласково шептала Хайди до смерти напуганной Хаймлинде. – Ты для него не больше кухонной крысы.
Муж Хаймлинды вытирал пот ото лба, будучи прикованным к волшебному свету кожи Хайди, пока его жена, истекающая кровью, пыталась вырваться из стальных объятий красавицы.

Ни одна живая душа не желала встречи с призраком знатной особы, кроме одного человека, который был далек от ужасного пророчества, постигшего Франкфурт. Ингрид падала на колени, молила всевышнего, чтобы он послал ей хоть единственный шанс увидеть Хайди. Заполнить пустоту, разрастающуюся день ото дня, не представлялось возможным – ни повседневной суетой, ни игрой с детьми, ни заботой о новорожденном. Какой бы грешницей ни была Хайди, Ингрид непременно защитила бы ее.

– О ком скорбишь, дитя? – Совсем маленькая и хрупкая женщина, одетая как бродяга, обратилась к Ингрид, стоящей на коленях у статуи Богородицы. Каменные своды постепенно окунали ее в реальность – нужно было возвращаться к детям. Быть может, ей удалось бы вымолить себе спасение – и вот оно перед ней. И неважно, что все лицо незнакомки плотно укутано тканью, а руки ее бледные, словно у покойника. Неважно, что она может быть смертельно больна.
– Я скорблю о любимой невестке своей, Адельхайд.
– Возлюбленной Хайди, – поправила женщина. На спину Ингрид вылили словно холодный ушат воды – никто не имел права подслушивать ее исповедь и вмешиваться в отношения дорогого для нее человека. – Я знаю больше, чем тебе кажется, – тут же прозвучал ответ на невысказанный вопрос. – Только знай, Ингрид, ей бы все равно суждено было умереть.
Всякая жизнь конечна – и от напоминания этой очевидности у Ингрид начинала просыпаться злоба. Она не терпела напрасных нравоучений от незнакомых, доверяла только святому отцу. И все-таки...
– Не от родов, так от яда. Впрочем, с ней сейчас все хорошо. Она просто сокровище.
– Кто-то готовил против нее заговор? Кто? Слуги?
Незнакомка бессильно вздохнула, не желая отвечать.
– Что вы знаете? – резко выкрикнула Ингрид, вцепившись в запястья незнакомки. От такой силы она должна была бы уронить хрупкую женщину, но этого не произошло. Гладкие и ледяные руки были словно мраморная колонна. Верно, ей очень холодно.
– Кто вы?
– Я Хильда, посланница из царствия Аида, – последовал ответ. – Она не далеко, но и не близко.
– Я больше всего на свете хочу ее снова видеть. Вы можете отвести меня к ней?
– Могла бы...
Ингрид не дала Хильде договорить, упав на пол и принявшись целовать ее ноги, обутые в туфли из грубой кожи. Посланница отступила на шаг назад и продолжила:
– Но смотри, Ингрид. Цена – непомерно высока. Что ты готова отдать взамен?
– Берите все, что пожелаете. Мой дом, мои сбережения, мою жизнь, мое сердце – Ингрид выхватила кинжал, продемонстрировав желание вонзить его себе в сердце. – Я с легкостью отдам вам жизнь, если надо. – Хильда только брезгливо отмахнулась.
– И детей бросишь?..
Кинжал со звоном выпал на каменный пол. Ингрид понимала, что Хильда была права.
– Задумайся, Ингрид. Ландемар зовет тебя мамой, а ты готова его бросить. Приходи в часовню на закате, если желаешь вновь увидеть Хайди. Сегодня.
– Хильда!
Лишь легкое дуновение воздуха, и Хильда пропала, словно была лишь плодом воображения.
– Колдунья, – сквозь зубы проговорила Ингрид, бессильно осев на пол. Она совсем отчаялась и даже не заметила, что буквально в шаге от нее замертво упала нищенка, которая, казалась просто спящей.

Решение было принято еще задолго до наступления заката – оно было окончательно и бесповоротно. Таких внутренних сил при отсутствии пищи Ингрид не ощущала никогда. Пусть колдунья окажется ее видением, и тогда она точно пойдет на рискованный шаг.
– Ах, Ингрид, – раздался за ее спиной знакомый голос. Хильда совсем неслышно возникла в часовне – Ингрид готова была поклясться, что заходила сюда в одиночку. – Не будем терять времени. Следуй за мной.
Небольшая и незаметная каменная дверь скрывала подземный ход – сырость и затхлый воздух ударили в нос, а от прохлады сковывало конечности так, что тяжело было идти. Не было ни единого источника света – непроглядная тьма и звук собственных шагов.
– Хильда!
– Просто ступай вперед, – неожиданно раздалось за спиной у Ингрид; та готова была поклясться, что Хильда заходила в подземелье первой.
Вскоре почувствовался странный запах – дышать было практически невозможно, и Ингрид постоянно спотыкалась, натыкаясь руками обо что-то мягкое и липкое. Любые вопросы Хильда игнорировала, вселяя в мыслях Ингрид боязнь так и не увидеть Хайди.
Вскоре был виден маленький источник света в виде горящего на стене факела – единственного источника тепла. Ингрид на секунду остановилась, чтобы прислонить к огню закоченевшие запястья – так сильно она не замерзала никогда, и ей нужны силы, чтобы спуститься еще ниже. Едва привыкнув к свету, Ингрид посмотрела под ноги на тлен и трупы, усеявшие пол. «Наверное, им не суждено было дойти до цели, – подумала она. – Наверное, они отдали свои жизни за родных. Бедняги. А я дойду, я обязательно должна дойти».
Вскоре Ингрид уткнулась в стену. Дальше должен быть какой-нибудь ход, обязательно!
– Хайди здесь. Для каждого отведена своя ниша в этом царстве, Ингрид.
Перед Ингрид возникло лицо Хильды, освещаемое светом огня, с невероятно утонченными чертами лица – такой красивой женщины Ингрид не видела достаточно давно. Очарованная и смущенная, Ингрид взяла в руки факел.
– Пока ты чувствуешь холод, ты вольна видеть лишь ее тень. Веди ее туда, к свету, к солнцу. Не останавливайся и не оборачивайся, иначе ты ее потеряешь навсегда.

Такого восторга не мог бы придумать сам господь! Ингрид готова была вновь целовать ноги таинственной посланницы. Только нужно было идти туда и как можно скорее – там уже, наверное, будет рассвет.
До чего же крутым был подъем! Спускаясь, Ингрид как-то не отдавала себе в этом отчета. Камни то и дело попадались под ноги, а при падении раздирали ткань красного бархата и оставляли ссадины на коленях – наверное, с них уже сочится кровь. Больно, но она сильная, она выдержит. Любую рану можно залечить, любую болезнь можно исцелить.
В отсвете огня Ингрид видела тень, бесшумно следующую за ней. Наверное, она падала слишком часто, не отрывая взгляд от этой тени, боясь потерять ее из виду. Поскальзываясь, она была готова обнимать эту тень – как бы ни было далеко, они обязательно выберутся к солнцу! С каждым шагом Ингрид становилась собой – она уже и забыла, что такое чувствовать себя рядом с Хайди. Совсем недолго, и она вспомнит ее глаза, гладкость ее кожи, блеск серых глаз... Ложь – пусть лжёт, сколько пожелает! Ингрид любит её и такой.

Извилистые тропы и крутые подъемы становились только круче – а вдруг Хайди отстанет? Вдруг ей тяжело идти, она останется в подземном царствии и будет вечно в нем бродить, так и не найдя света? Становилось слишком темно, а тлеющий факел едва ли освещал путь. Замешкавшись, Ингрид обернулась, увидев вовсе не тень. Перед ней была каменная кукла – полная копия Хайди, только казавшаяся выше и внушительнее. Кожа ее была из мрамора, а былой серый цвет глаз словно сочился кровью.
– Разве это Хайди?! Это не Хайди... – Ингрид взглянула на куклу, застывшую ледяной статуей. Ее лицо, ее волосы, ее шея, и чужие глаза. В горле пересохло от животного страха, охватившего ее. Кукла молчала, она не дышала и не двигалась.
– Скажите что-нибудь! Где Хайди?!
Волна надрывного животного крика прокатилась по подземелью до самого низа.
– Верно, я не Хайди и никогда ей не была, – ответила «кукла» с холодным пустым взглядом. Ледяной тон ее был ужасен. – Отныне Хайди больше нет.
Жестокие слова ударили сильнее хлыста. У Ингрид перехватило дыхание, и она упала на огромные валуны, стремясь вниз, на самое дно царства Аида. Ей казалось, что она уходила в небытие, и ее надежде суждено было исчезнуть вместе с ней.

Проснулась Ингрид поздно ночью в своей сорочке в кровати, словно все произошедшее было сном. Перепутанные волосы и мокрые щеки уже стали привычным атрибутом пробуждения. Около самого уха ее раздался шепот голоса, который она уже забыла.
– Сохрани моего сына, – Ингрид почудилось дуновение воздуха, словно поцелуй, коснувшееся ее виска.
– Хайди!
Слезы снова хлынули у Ингрид из глаз. Сон вот-вот был близок к тому, чтобы материализоваться, но она так и не увидела Хайди. Как – она не понимала – как такое возможно, чтобы она обернулась раньше времени, чтобы она не признала Хайди, стоящую перед ней! Каждый день она приходила в часовню на закате, молилась и плакала около той стены, где была дверь, звала Хильду. Но никаких признаков врат, ведущих в подземное царства, не было и не могло быть.

Темные воды Майна день ото дня смывали воспоминания Ингрид о скоротечном и самом счастливом для нее времени; любая рана могла зарубцеваться, но только не у той, бессмертной, которая все реже старалась навещать свою золовку, видя, как годы нещадно пожирают ее молодость, данную природой красоту и силу. Она гордилась женщиной, которую ее собственный наследник по праву звал матерью.

– Сожаление ни к чему.
– Признаться, я немного разочарована, – ответила Хайди, глядя на темную и кажущуюся бездонной гладь Майна.
– Так или иначе, ее место среди людей, никто лучше других не позаботится о твоем сыне.
Хайди ничего не ответила. Когда она вдоволь насытится аурой смерти и слез, которая день ото дня опускалась на Франкфурт, быть может она лично сможет поближе познакомиться со своим сыном.

– Хайди!
Такой родной, такой ласковый и привычный голос. Хайди улыбалась.