В комнате пташки было тихо и темно – что показательно, потому как она всегда оставляла включённым ночник; я как-то спросил её о причинах, на что получил неопределённый ответ. Она боялась тьмы. В этом страхе скрывалась странная ирония – из мрака к ней приходил я. Линнет спала, но сон её был беспокоен: она ворочалась и металась на сбившемся покрывале, впрочем, и сама не переодевшись, точно и вовсе не собиралась отдыхать. Дома. Девушка легко вздохнула и рукой оттолкнула подушку, свернувшись в клубок, словно защищаясь ото всех. Я бесшумно опустился на постель, глядя на неё, затем осторожно провёл по бледной щеке, пытаясь разбудить. Фокусница полусонно прошептала моё имя с привычными нотами нежности, будто оно одно приносило ей удовольствие.
– Да, cara, это твой вампир.
Она проснулась почти мгновенно, резко подскочив и смотря на меня широко распахнутыми глазами, под которыми залегли глубокие тени, и побледнела так, что могла вот-вот лишиться чувств. В памяти всплыли слова Феликса. Линнет как-то узнала, что со мной произошло. Почувствовала? Или очередной секрет? Горе ясно отпечаталось в её облике, притаившись в потухшем взоре, сделав острее тонкие черты и подарив коже болезненную серость – оно ей шло, как блондинке голубое; пташка извелась и истерзалась, пока от меня не было вестей. Переживала… Я был странно рад этому маленькому открытию, ощущая всю глубину её привязанность в миг, когда она жадно пила меня не прикасаясь, точно солнце, собирающее росу с травы поутру. Совсем бесцветные губы дрожали, она что-то прошептала и крепко обняла меня, прижавшись, словно я мог куда-то исчезнуть.
– Удушишь, милая.
– Я думала… я так боялась, что… – её тело сотрясалось от рыданий. – Это действительно ты? – Она взяла моё лицо в ладони и нахмурилась, точно не веря в мою реальность. Линнет явно лучше меня знала, кто этот Аарон и что от него стоит ожидать. Я истосковался по ней сильнее, чем предполагал, пришлось с недовольством признать себе. В моём поцелуе не было ни капли нежности, лишь жажда изголодавшегося зверя. Сладость её пьянила, я ощутил себя удивительно живым; желание вспенило мёртвую кровь, разнеслось огнём по венам. Пташка отвечала мне и принимала мою жестокость как право, подчинялась мне – так шёлк ласкает камень. Я зарычал, когда она случайно коснулась свежих ран; боль смешалась с удовольствием от её близости, кружа голову. Я в ответ едва ощутимо прикус ей кожу на горле и усадил её на себя, сжав, словно куклу.
– С тобой что-то не так, – беспокойно прошептала Линнет, пока я целовал её шею, жадно и ненасытно.
– Тебя действительно сейчас это интересует? – Кожа её покрывалась мурашками, стоило только докоснуться; руки заскользили под свободной кофтой, заставляя девушку вздрогнуть.
– Ты тёплый, – она завозилась, пытаясь высвободиться. Я чуть сжал пальцы, наблюдая, как краска заливает её лицо, поднимаясь от шеи вверх, затем моя ладонь, лаская, опустилась до живота, чтобы вновь вернуться вверх, но пташка с почти невозмутимым видом обняла меня и прикоснулась губами ко лбу. Я провёл языком по её горлу, отвлекая от ненужных сейчас мыслей и беспокойства. – Ты теплее, чем должен быть.
– Женщина, почему ты такая упрямая? – мои зубы щёлкнули в дюйме от бьющейся жилки у основания шеи.
– Учусь у тебя, – огрызнулась Линнет. – И капризы – это моя привилегия.
– Это я-то капризен? – Она заёрзала, когда я защекотал её.
– Сейчас просто невыносимо, – сиреневые глаза сердито сверкнули. Я не успел перехватить её руку, юркнувшую за шиворот рубашки; горячие пальцы дотронулись до царапин. Я не вздрогнул, не зашипел, лишь стиснул зубы, сетуя на то, что она умудрилась найти особенно чувствительное место.
– Тебя ранили. – Её сердце, и так бившееся учащенно, застучало с неистовой силой. Она принялась расстёгивать на мне рубашку с упрямой решимостью.
– Учти, cara, если продолжишь, тебе придётся снимать всё остальное, – сладко проворковал я. Линнет укусила меня за губу, когда я попытался её поцеловать, и продолжила заниматься пуговицами. Я откинулся назад, опираясь на локти, и, улыбнувшись, посмотрел на неё. Она казалась озадаченной, пока решала, что делать дальше. Глаза её ещё блестели от слёз в окружении мокрых иголочек ресниц, но теперь во взгляде была тревога. Я ощутил, как на спине лопалась едва сросшаяся плоть; капли ядовитой бесцветной крови стекали по коже.
– Ты никак не желаешь облегчить мне задачу.
– Сегодня я особенно стыдлив.
Линнет лишь хмыкнула в ответ, а я, глядя на неё снизу вверх, нарочито медленно снял туфли, упавшие с громким стуком на пол.
– Воистину католической церкви повезло, что ты так и не принял сан.
– Cara, у тебя сейчас такой взгляд, от которого, клянусь, скиснет молоко.
Она фыркнула и сморщила носик, но затем улыбнулась и доверчиво прильнула ко мне, прошептав:
– Я так рада, что ты вернулся, но твои раны и… Вампир может быть не здоров? – почти каждое её слово сопровождалось поцелуем, сладким, как сам грех. Мне нравилось, что пташка вела себя почти раскованно – стыдливость её была лишь от неопытности и абсурдной заботы, хотя, признаться, это оказалось жутко приятно. Я чувствовал её беспокойство, оно наполняло каждое ласковое прикосновение, каждый вздох и взгляд.
– Произошла небольшая стычка, не более, – прошептал я, когда она невесомо дотронулась кончиками пальцев до моей шеи, а потом опустила ладонь на шрам, пересекающий плечо. Меня захлестнул жар.
– Но я думала, что были мирные переговоры, – Линнет осторожно прикоснулась губами к рубцу на горле, потом к соседнему… Блаженство… Я мягко зарычал, поощряя её к дальнейшим и более откровенным действиям. Рывок и на спине оказалась уже она – растрёпанная, зардевшаяся и встревоженная.
– Тебе не мешало бы причесаться, – хмыкнул я. Мир рассыпался в глазах, отступая перед призывом жажды чересчур острых отношений. Треск ткани лишь раззадорил меня – рубашка уже мешала, и я с большим удовольствием избавился от ненужной тряпки. Поцелуй заставлял её задыхаться – слишком требовательный и грубый, мне же он доставлял немыслимое удовольствие. Боль в свежих ранах отошла на второй план, лишь обостряя чувства. Линнет почти успела выскользнуть из-под меня, но я не позволил ей до конца осуществить свой план, который распознал слишком поздно. Потрясённый вздох разрушил мои надежды пока не показывать ей полученных ран. Я злился на себя за то, что пташка так легко смогла меня провести. Нашла, чем отвлечь… Я истосковался и потерял голову.
– Ты чертовски упряма, Линнет, – я и не думал скрывать своего недовольства и намерено сильно сжал её, впиваясь пальцами в кожу, а поцелуй уж никак нельзя было назвать нежным – он терзал, обжигал желанием, разожжённым ей. Она даже не дёрнулась, не высказала недовольства, лишь осторожно убрала мне волосы от лица, тревожно всматриваясь в мои глаза. Что-то дрогнуло во мне под её взглядом, какое-то давно забытое и от этого незнакомое чувство. Беспокоится ведь…
– Тикас… – она крепко обняла меня, словно стараясь успокоить и унять мою боль, забрать её себе. Ужас, завладевший пташкой, ощущался на кончике языка, и дурманящие ноты желания в медовом аромате сменились горечью страха. Я уткнулся девушке в шею, чувствуя губами бешеный ток крови по тонким венам, пульсацию её жизни, и желал не то утешить, не то укусить. Тикас… Сама нашла, или кто-то ей подсказал? Я и не помнил, когда меня в последний раз называли так ласково. Это было странно-приятно. Льстило. Я ощущал себя котом, перед которым поставили миску свежих сливок.
– Зверя ранил зверь, – просто отозвался я.
– Можно я посмотрю? Тебе ведь больно?
Я тяжело вздохнул, отстраняясь, понимая, что этот бой проигран. Она не отстанет и не успокоится. Упрямая, взбалмошная девчонка! Я сел к ней спиной и скрестил руки на груди.
– Не слишком красиво, да, cara?
– Дурак ты… Дурак! – Она безумно осторожно коснулась самыми кончиками пальцев плеча, где начинались длинные порезы, и опустилась почти до самой поясницы – там пятый коготь вошёл в плоть, оставив глубокую рану. Он только чудом не прошил меня насквозь, внутренности в этом месте горели огнём. Всхлип. Ещё один. – Как это случилось?
Линнет мелко дрожала, пока я сухо и кратко рассказывал о произошедшем. Словно это было и не со мной… Как близка была смерть – ближе, чем когда-либо. Удача ли? И сколько ещё раз мне будет так везти? Пташка бережно обняла меня, не прижимаясь, чтобы не потревожить раны, но точно боялась отпустить. Её тёплые слёзы на моей коже… Приятно ли?
– Ты ведь знала, – я даже не спрашивал.
– О волках нет. Ведь там были не только они? – Фокусница коснулась губами моего затылка. – Я его почувствовала…
– Мне не стоит спрашивать как?
– Не стоит. Я сама не понимаю… Только было так страшно, я так боялась, что и тебя… и ты… Целые сутки я думала, что ты уже не вернёшься, а если и вернёшься, то не собой…
– Я живой. Всё хорошо. – Я чуть откинул голову назад, позволяя её дыханию щекотать шею. Врать себе было бессмысленно – мне нравилась её забота, а тревога льстила, ни одно её действие не вызывало раздражения.
– Надолго ли? – Вопрос повис в тревожной предрассветной тишине, пронизанной предчувствиями будущей бури. И виделось в чёрных тенях, собравшихся в углах, рваный балахон Смерти, притаившейся и ожидающей своего часа. Линнет накрыла своей горячей ладонью мою, коснулась губами плеча. Пока я жив, пока дышу, и даже после – стук её сердца не смолкнет. Говорят, боги завидуют чужому счастью – так пусть попробуют отнять его у меня!
…Безвкусная, как плохое вино, кровь не могла полностью утолить моей жажды и лишь притупляла её на время. Мне должно было хватить и одной жертвы, но ранение ослабило меня и обострило голод. Я почти обезумел, словно какой-то новообращённый, и уменьшил штат слуг на одного. Ему просто не повезло оказаться рядом со мной. Я не чувствовал насыщения, только на время притупилась боль в горле. Тело было опустошено за считанные минуты и рухнуло к моим ногам безжизненным мешком с костями. Я провёл языком по губам, слизывая последние капли живительной влаги, и удовлетворённо улыбнулся. Стоявшая ниже по рангу охрана убрала труп. Я поймал недовольный взгляд, на который лишь улыбнулся и склонил голову. Каждый должен знать отведённое ему место.
В своих покоях я долго рассматривал полученное увечье, не собирающееся скоро заживать. Вокруг царапин кожа странно посерела, приобретя настоящий трупный цвет, и словно нарывала, а края ран не стягивались, хотя и сочились влагой. Её жемчужные капли выступали на повреждённой плоти, но яда в этой жидкости, заменявшей мне кровь, было слишком мало, чтобы быстро подлечить повреждения. Вздохнув, я макнул марлевый тампон в металлическую баночку и понадеялся на прочность ткани. Она не рассыпалась, но вряд ли её хватит надолго. Интересно, а гадюка чувствует себя так же странно? Отчего-то эта причудливая мысль вызвала улыбку. Самому промазать порезы было очень неудобно – я больше вредил, пытаясь достать до дальних ран, заставляя едва поджившую кожу натягиваться и вновь рваться. Смотреть в зеркало оказалось как минимум противно.
Меня прервал тихий стук в дверь. Я вздохнул, отворачиваясь от отражения, совсем не радовавшего меня сейчас. Я привык к шрамам – их у меня было много, но таких мне ещё не приходилось получать. Даже на плече отметина не такая, да и в тот раз оборотень поплатился жизнью за моё увечье, сейчас же… меня жгло осознание того, что со мной игрались.
– Заходи, cara.
Линнет прошла молча и так же не проронив ни слова забрала у меня из рук баночку с ядом. Я почему-то и не думал протестовать – мне хотелось увидеть её дальнейшие действия. Лицо её хранило внимательное выражение, пока она осматривала шрамы; она только хмурилась и едва слышно вздыхала. Её внимание было приятным.
– Если бы ты сел или лёг… – она легонько коснулась плеча, словно подталкивая. Я пожал плечами и, пройдя в спальню, устроился на кровати, лениво растянувшись на животе. Пташка присела на самый край и ласково провела по моим волосам. Я подпёр рукой голову, наблюдая за ней.
– Не думал, что ты придёшь так скоро, тем более ухаживать за мной.
– Я удивлена, что ты мне позволил ухаживать за собой.
– Ты боишься меня?
Она удивлённо взглянула на меня и едва заметно улыбнулась самыми уголками губ.
– Разве ты бы не почувствовал? Мне сложно провести тебя.
– Я мог тебя убить, сломать, как стебель цветка, и осушить до капли. Тебя не тревожит это?
– Я привыкла к перепадам твоего настроения. Ты действительно пугаешь меня, когда становишься таким, – Линнет запнулась и нахмурилась, подбирая подходящее слово, – вампиром, но ведь это твоя природа. – Она обмакнула тампон в яд и аккуратно начала обрабатывать первую глубокую царапину. Поймав мой взгляд, фокусница одёрнула рукав, закрывая лиловый синяк на запястье. И всё же каким-то чудом я ей ничего не сломал. Удивительно. Или?.. Я коснулся пальцами её бока, почувствовав, как она вздрогнула от этого легчайшего прикосновения. Моя близость действовала на неё разрушительно.
– Мне следует принести извинения за случившееся в твоей комнате. Причинять тебе боль я совсем не хотел и сожалею об этом, – с губ сорвался тяжёлый вдох. Линнет бросила на меня короткий взгляд и вновь провела тампоном по ране. – Интересно, что я должен сделать, чтобы ты отвернулась от меня?
– Лежи смирно и прекрати задавать глупые вопросы, – она надавила мне на плечи, принуждая опуститься. Голос её прозвучал строго, и я не смог сдержать глупой улыбки. – Если общаешься с вампиром, стоит закрывать глаза на некоторые его особенности.
Я коротко рассмеялся.
– Ты невозможна, пташка, просто невозможна.
Она фыркнула в ответ и продолжила заниматься ранами с такой трогательной осторожностью, словно я был хрустальным. К своему стыду я признал, что редко проявлял к ней такую трепетность. Все жилы вытягивались, яд щипал и жёгся, но прикосновения Линнет были ласковы и нежны, унимая боль. Невозможная… Мне не стоило приходить к ней на пустой желудок, я не должен был… Но вины я не чувствовал – она уснула где-то глубоко во мне, лишь слегка уколов. Близость пташки опьянила меня, вскружила голову, переполняя медовым запахом и вкусом; моя несдержанность едва не стоила ей жизни. Я накинулся на неё, как голодная собака на кусок парного мяса, и жажда крови переселила желание обладать, две этих потребности слились в одну, уничтожившую во мне всё человеческое. Она лишь чудом выскользнула из моих смертельных объятий. Алая капля, выступившая у неё на губах после очередного слишком грубого поцелуя, превратила меня в дикого зверя. Я помнил вкус… слишком хорошо помнил…
– Ты действуешь очень умело, – отметил я, млея от нежнейших, как тончайший шёлк прикосновений, окончательно усыплявших совесть. – Тебе приходилось кого-то выхаживать?
Её лицо хранило сосредоточенное выражение, она осторожно промывала раны. Я лишь пару раз сжал пальцы, когда Линнет задела особенно чувствительные и глубокие места, но по лёгкости, охватившей тело, понял – она не давала мне ощущать боли, а, возможно, и вытягивала её из меня. Забирала себе? Мысль потонула в накатившей волне блаженства.
– Лису как-то очень сильно досталось, да так, что он два месяца не мог подняться с постели. Ему требовался уход, а мне никто не запрещал ему помогать. Хотя, признаюсь, мне пару раз хотелось ударить его посильнее – он был невыносимо капризен. – Я чувствовал тепло её руки, нерешительно замершей над поясницей.
– Вы с ним, видимо, были очень близки, – ворчливо заметил я и раздражённо зашипел. Она поспешно отдёрнула ладонь. Ревность всколыхнулась где-то в глубинах моего существа, разрушая волшебные чары пташки.
– Он мой друг, во всяком случае, был им. Кем сейчас Генри меня считает, я не знаю. У него другая жизнь и, надеюсь, счастливая. – Пташка осторожно прощупывала края раны, не решаясь тревожить её сильнее. Кожу обожгло огнём, и я непроизвольно дёрнулся. – Прости, – Линнет дотронулась губами до плеча. – Ты немного тёплый, как будто в лихорадке. У оборотней отравлены когти?
– Укус смертелен, а раны, нанесённые когтями, неприятны и достаточно долго заживают.
– Тебе очень больно? – она легко пальцами очертила шрам, едва к нему прикасаясь.
– Продолжай.
– Мне не хватает умения залечить тебя, как получилось с твоей рукой… – её голос был полон вины. – Мне ни на что не хватает умения и сил… – сдавленно произнесла пташка. Я чуть повернул голову и тяжело вздохнул. У девушки был донельзя подавленный и расстроенный вид. Абсурдно.
– Cara, я не посмел бы просить. Мне вполне хорошо и так. Или мои раны претят твоему эстетическому вкусу?
– Не задавай глупых вопросов – это моя привилегия, – она легонько дала мне подзатыльник. Я рассмеялся и с наигранно обречённым вздохом уронил голову на подушку.
– Женщина, ты задушишь меня своей заботой, но, клянусь, это райские силки.
– У тебя, как всегда, медовые речи, lieblichen, – Линнет перевела дыхание. – Сейчас будет больно, даже если ты и говоришь, что ничего не болит.
Я не проронил ни звука, пока она медленно и осторожно обрабатывала последнюю рану, лишь сжал руку в кулак и пару раз бессильно ударил по постели. Яд жёг и щипал так, что, казалось, пташка методично выдёргивает из меня куски плоти, а внутрь заливает кислоту. Закончив, фокусница поцеловала меня между лопаток, чуть поглаживая дрожащими пальцами мои плечи, словно извиняясь. Ощущение лёгкости пронзило меня, как обоюдоострый меч, наполняя чувством эйфории. Я задрожал, когда раны словно лизнул огонь, но это ощущение исчезло так же внезапно, как и появилось. Линнет разочаровано вздохнула и отняла руки. Я приподнялся, намереваясь подняться.
– Тебе нужен покой!
Я проигнорировал её возмущённый писк и слабую попытку вернуть меня назад, потянув пташку на себя, отчего она растянулась на кровати.
– Когда ты успела превратиться в такую заботливую матрону? Или, быть может, у тебя есть другая причина желать затащить меня в постель, – я одарил её широкой улыбкой. В ответ фокусница уселась и скрестила руки на груди, демонстративно глядя куда-то в сторону. У неё запылали кончики ушей. – Я должен тебе кое-что вернуть, пташка. Не имею больше права отнимать у тебя дорогой сердцу подарок, хотя, наверное, именно он принёс мне удачу. Закрой глаза и будь хорошей девочкой, не отказывай больному в маленьком удовольствии.
Слова возымели просто магический эффект: Линнет сложила руки на коленях и прикрыла глаза, даже не думая спорить. Я хмыкнул, доставая её цепочку и крест; на дне ящика, в самом углу, мягко блеснуло золото, а аметисты, казалось, жадно впитали солнечный свет. Плохая примета, как сказал пожилой продавец. Люди, как же вы любите верить в предрассудки! Камень, символизирующий вечность, не может приносить несчастье. Уголки губ приподнялись в улыбке – для этого дара ещё будет время, но не сегодня и не сейчас.
Линнет приподняла волосы, а я застегнул крошечный замок и приник губами к затылку, впитывая её запах и вкус. Она потянулась, чтобы спрятать крестик за пазухой, но руки её замерли. Я между тем неспешно целовал нежную шейку, ощущая, как по её телу пробежала сладкая дрожь, отозвавшаяся негой в моём.
– Тебе не нравится?
Свет терялся в винно-красном рубине, похожем на каплю свежей крови. Мои глаза видели изъяны в его структуре, неточности обработки… Камень был «звёздчатым» – дефект его превращался в достоинство; он, казалось, пульсировал под солнечными лучами, рассыпающимися причудливыми бликами по поверхности.
– Я не могу принять, – слабо запротестовала пташка.
– Ты уже приняла, – я потянул за цепочку.
– Старый плут, – беззлобно отозвалась Линнет, украдкой любуясь подарком. Всего лишь женщина… – Слишком вызывающе.
– Ты одеваешься, как послушница, сладкая, поэтому не ищи отговорок, – я пальцами подцепил цепочку и спрятал её за высокий ворот кофты. Пташка даже в такую жару предпочитала скрывать всё, что можно было скрыть: рукава почти всегда до запястья, вырез, если он и был, то очень скромный, а юбки, которые она изредка надевала, лишь немного открывали белые колени. Её щёки залил жаркий румянец.
– Мне очень приятно, – сбивчиво начала она, – и я не знаю, как тебя отблагодарить.
– Сказать «спасибо»? – насмешливо подсказал я, положив голову ей на плечо. – Я ведь не требую большего. Или благовоспитанная девица имеет право принимать только конфеты и книги?
– Спасибо, – голос её был тих, а рука стиснула кофту и обе подвески под ней.
– Но если так хочешь сделать мне приятное, то можешь вышить инициалы на моих рубашках.
– Деметрий, вышиваю я в разы хуже, чем говорю на греческом. И портрет в акварели не нарисую.
– Тогда будешь развлекать меня пением, пташка, – произнёс я тоном, не предполагающим возражения. Она и не попыталась перечить, лишь еле заметно улыбнулась, целуя меня в висок.
…Вечер опустился на город лёгкой дымкой тумана, красное солнце ещё пылало где-то на горизонте, походя на свежую рану, но и оно уступило власти бархатных сумерек. Фиолетовые тени выползали из своих углов, тянулись за прохожими цепкими руками. Было тихо, насколько это вообще возможно в вечном гомоне Вольтерры. Спина ещё саднила, но уже почти не доставляла неудобства; мне понадобилось всего несколько дней, чтобы почти вернуться в форму. Клан гудел, как потревоженный улей, а к жене Владимира приставили дополнительную охрану и в скором времени ждали в гости её опального супруга. Обстановка в замке стала напоминать военный лагерь, готовившийся к скорой битве. Я с горечью осознавал, что война уже стучала в набат, вспенивала кровь яростью будущих сражений. Мой взгляд поднялся к серому беззвёздному небу. Что принесёт следующий рассвет? И сколько их ещё будет – таких тревожных, пронизанных надвигающейся угрозой?
– Дела совсем плохи? – Линнет положила голову мне на плечо, сплетя свои пальцы с моими. Наверное, со стороны мы напоминали обычную парочку, если бы не заметная разница в возрасте, да отсутствие улыбок. Мне совсем не хотелось говорить, а она и не пыталась завести беседу, уловив моё настроение – просто сидела рядом, успокаивая одним свои присутствием. Я редко видел её последние дни, и сегодняшний вечер стал передышкой в бесконечной череде обсуждений и тренировок. Я сражался с немыслимым остервенением, превращая любой учебный поединок в последний бой.
– Тебя намереваются бросить в арьергард, если станет слишком опасно. Как обманку, – процедил я сквозь сжатые зубы. Пташка тоже посмотрела куда-то ввысь, ничуть не удивлённая тем, что ей предстоит стать пушечным мясом. Она не выживет!
– А ты?..
– Буду там же, но нам отведены разные роли. Я надеюсь, Маркус использует всё своё влияние, чтобы ты осталась с жёнами в качестве дополнения к их охране.
Её пальцы чуть сжались, взгляд заметно потеплел, когда Линнет обратила взор на меня. Я хранил удручённое молчание, мои мысли оказались далеки – в них раз за разом возникала стычка с оборотнями. Серая чума… Вести, принесённые шпионами, были одна хуже другой. Пташка не нарушала тишины, а мне отчего-то хотелось, чтобы она развеяла мои тревоги. Раньше, кроме своей шкуры, я не мог ничего потерять, теперь же даже собственная смерть меня не страшила.
– Скажи, а когда ты был человеком, тебя тревожили убитые твоей рукой? – вдруг спросила она.
– Моя совесть крепко спала… Лишь то, самое первое убийство, я не мог забыть – мне часто снилась кровь на собственных руках, а в ушах стоял его хрип. Я ведь не подарил ему последней милости – только смертельно ранил, а потом сидел несколько часов и наблюдал, как его тело покидает жизнь, упиваясь собственной ненавистью. Убить оказалось так просто, у смерти на проверку был отвратительный привкус… и это пугало. Да и та лёгкость, с которой я располосовал ему горло… Всё было совсем не так, как я представлял. Но разгульная жизнь быстро заставила меня забыть о своём грехе, чтобы удариться в новые, – я позволил себе жёсткую улыбку. – Тебя тревожат мёртвые?
– Иногда я думаю, что вижу их сны и несбывшуюся жизнь, и тогда боюсь потерять себя. Ты, убивая, освобождаешь, а я – забираю… – Я чуть повернул голову, изучая безмятежное, отстранённое выражение её лица. С её губ сорвался лёгкий вздох. – Наверное, я говорю глупости.
– Привыкнуть ко вкусу убийств сложно даже нам – кто-то сразу принимает себя, а кто-то терзается и мучается долгие годы, но осадок и горечь мутнеют со временем. Тогда приходит осознание, что ты уже другой – уже не принадлежишь миру людей, а поднялся на ступеньку выше. Я не оправдываю убийства – смерть есть смерть и лик её всегда уродливый, мне лишь хочется заставить тебя задуматься. Не суди себя по человеческим законам – они уже не для тебя, как бы высоко ты ни ценила чужую жизнь.
Она хотела было что-то возразить – ей не принять моей правды, но вдруг осеклась, мгновенно насторожившись. Я увидел его в нескольких метрах от нас – он казался одним из редких прохожих, зачем-то остановившимся в тенистом сквере. Мужчина просто стоял и смотрел, застенчиво улыбаясь и не решаясь подойти. Наверное, опасался меня, и должен признать, правильно. Сердце Линнет на миг запнулось, она вся подалась вперёд, но моя рука крепко держала её.
– Лис? – не веря произнесла она. – Лис! – ликование и искренняя радость в её голосе полоснули меня, словно обоюдоострое лезвие.
– Herzchen, – глаза цвета расплавленного золота, казалось, вспыхнули – до того тёплым, лучистым стал его взгляд.
(Ничего, что я общий отзыв сюда напишу?) 
Вот только рано или поздно всему придет конец. И фанфик этот кончится... 
Честно говоря, я ждала немного большего в комнате пташки, но это как всегда моя подростковая озабоченность, ага 
Порви там всех))) *в хорошем смысле*))
)