Растерянный взгляд. 

Они вновь разошлись под переливающиеся звуки флейты и гобоя. Замерли друг напротив друга в очередном поклоне; по залу прошёл шёпот – чуткое ухо вампира легко расслышало серебристые тона голосов других, куда более чувствительных к происходящему, чем смертные. Напряжение, которое исходило от танцующей пары, воспринимали многие – алчно ждали развязки, когда полугодовое сражение подходило к своей кульминации. 

Лишь Аро знал, что перед кланом разыгрывали прекрасный спектакль, а Маркус видел заигравшихся в любовь детей, запутавшихся в собственных силках. 

Воркующий смех Хайди. Жаркий блеск глаз ищейки. 

– Всегда бывает любящий рабом любви послушным,

Похожа на судью она, терзающего сердце;

Кто в строгости не следует путям любовной страсти,

В тех метко стрелы шлет любовь, сердца их поражает,

Огнем вооружается, воспламеняет разум,

И овладеет если кем, спастись тот не сумеет,

Пуская прославлен будет он, пусть всех других богаче, –

Поднимется над ним любовь и заключит в оковы. 

Быстрый разворот. Тягучее почти прикосновение самых кончиков пальцев.

– Я польщён. – Деметрий, как и девушка, больше не отводил взгляда, даже если этого требовал танец. Казалось важным видеть глаза партнёра против своих; нельзя прикасаться – таково жестокое правило паваны. Нервы натянулись, как жилы в крыльях птицы, в движениях обоих появилась порывистость, не свойственная людям. Грация хищников, переплетённая с утончёнными, отточенными до блеска манерами, завораживала наблюдателей. Пара вампиров, для которых перестал существовать окружающий мир, походили на королевскую чету, переживающую свой медовый месяц – каждый плавный царственный жест и откровенный взгляд обладали изысканной чувственностью. 

– Я решила отвлечься от скучных трудов о несуществующем и почитать что-то более увлекательное. Вы, византийцы, оказывается, не такой уж и благочестиво чопорный народ, как принято считать. – Хайди почти прижалась к нему, но, следуя за ударом барабана, изящно отступила назад. 

– Признаться, во мне никогда и не было и капли благочестия. 

Она повернулась вокруг своей оси – лесная нимфа, застигнутая удачливым охотником. 

– Двоерождённый [5], – её дыхание ласкающе коснулось шеи. Танцоры давно позабыли о границах приличия, но мешать им никто не хотел. Близость на самой грани. – Мой двоерождённый. 

– Теперь я, кажется, и вовсе забыл, что значит «благочестие».

– А меня заставишь забыть о нём? 

Слишком стремительный шаг к ней. Край плаща коснулся подола платья. 

– С удовольствием. – Церемонный поклон. – Ты посчитала демократию несуществующей? 

– Найди мне более практичные книги – эти интересно читать только с тобой. Демократии не существует – нельзя доверять тому, у кого есть власть над тобой. Рано или поздно она вырождается в аристократию в том или ином виде, – произносимые слова не вязались с вибрацией и интонацией голоса, ставшего сладким, словно патока. Ищейка удовлетворённо улыбнулся. – Философия мне больше по вкусу, чем политика. А ещё я хочу знать, что делают алхимики в своих подземельях. 

– Бесполезные вещи, – хмыкнул он.

– Я хочу знать, как они делают эти бесполезные вещи. 

– Привести тебе одного? 

– Лучше двух. 

– Мне кажется, я могу предложить нечто более заманчивое, – жаркий шёпот. – Хочешь увидеть записи да Винчи? Или побеседовать с Герардом Меркатором?

 

– Ах, – только и смогла выдохнуть она. – Это было бы куда лучше ожерелья. – Она мечтательно смежила веки. – После мы будем спорить. 

– Как всегда, – короткий лающий смешок.

– Не смей смотреть на меня столь снисходительно, словно на неразумного ребёнка.

– Ты и есть неразумный ребёнок.  

Они замерли в последней фигуре, ожидая, когда смолкнет финальный тяжёлый аккорд: Хайди в глубоком реверансе, Деметрий в низком полоне. Толпа волной хлынула ближе, оставив вокруг них тесное кольцо; гомон голосов, вопросы, на которые не хотелось отвечать. Окружающий мир превратился в мутное пятно образов – мужчина не мог унять вскипевшей крови, а девушка, казалось, упадёт, если только он оставит её. Глаза в глаза. Тщательно сдерживаемое дыхание, готовое вот-вот сорваться. Необычайное напряжение, обострившее чувства и раскалившее тела. Полуулыбка замерла на губах вампира; рука вложена в большую ладонь ищейки, но кожи касались лишь самые кончики пальцев. Ближе слишком опасно. Ни одного слова. Ночь тлела в её взгляде, а его глаза были темнее самой бездны.

Не осталось сомнений. 

– Тебя, конечно, накажут? – её голос сочился весельем. 

– Тебе будет меня жаль? 

– Ни капли. 

Нетерпеливый, жадный поцелуй. Хайди выскользнула из его объятий – прелестная сильфида с растрепавшимися тёмными волосами; тьма скрывала их от глаз смертных, а чутьё ищейки хранило от любопытства вампиров. Их шагов не найти. Деметрий поймал её за руку, потянул на себя, увлекая в узкий проход – словно две кошки прошли они по самому краю ограды. Внизу плескалась вода. Жемчужины каплями призрачного света вернулись в море. Он, не любивший сырости и запаха Венеции, сегодня не замечал ничего. Она, так желавшая мести, забыла о ней. Всё будет завтра, когда эта ночь истлеет утренним туманом. 

Деметрий никого не желал столь сильно, как её.

Хайди хотела его до боли. 

Его взгляд обжигал, будоражил и переворачивал всё внутри; чувства, которые будил мужчина, были подобны тем, что она переживала в первые дни после обращения. Хмель дыхания. Если он отстранился, то обречёт её на гибель. 

– Безумие, – рассмеялась она. 

Деметрий на миг замер, вытягиваясь в струнку и смотря замутнённым взором куда-то вдаль. Чуть склонил голову, прислушиваясь. 

– Мне стоит обидеться за то, что ты ещё способен думать. – Она прижалась к стене, не заботясь о пятнах на платье – всё равно ему не пережить этой ночи. Шальная мысль. Ей нравилось вести себя так с ним – раскованно, оставаясь полностью собой. Низкое рычание. Пусть весь мир горит огнём. 

– Я не способен, но кому-то из нас стоит сохранить остатки разума. – Он обнял её, пьянея от близости; небесный вкус на кончике языка. Хайди была слаще самой сладкой певицы. – Не хочу, чтобы нам помешали. 

Треск ткани. Хрустальный звон рассыпавшихся агатовых пуговиц по мостовой. Её руки под рубашкой. Ногти по коже. Вверх по спине, а потом медленно, ласкающе по животу. Недовольное рычание – она не заставила его дыхание прерваться, но он на миг прикрыл глаза. 

– Разум, говоришь? – откинула шею назад, позволяя ему себя целовать. Как сладко чувствовать его вот так… Он был в равной степени её, как и она – его. Не думать ни о чём. Всё после. 

– Лилит [6], – зубы на миг и вновь поцелуй. Ближайшая дверь, распахнутая настежь, захлопнулась, породив громкое раскатистое эхо под высоким сводчатым потолком. Прогорклый запах свечей и дурное марево ладана. Свежие краски. Укоризненный взгляд святых с занавешенных икон. 

– Богохульник. 

Деметрий окинул мутным взором помещение: строительные леса, пыль в воздухе и известь. Определённая, нездоровая ирония во всём этом была. Мужчина оскалился Христу, взиравшему на него с распятья. 

– Сегодня я готов поклоняться только тебе. 

– Ты говоришь это каждой? 

– Через одну.

Крипта встретила их прохладой, которую они не могли почувствовать, звенящей тишиной, нарушаемой лишь близким шёлковым шелестом воды прямо под ногами, и чистотой не в пример перестраиваемой верхней церкви. Мертвые, облачённые в роскошные истлевшие от времени одеяния, спали в своих гробницах. В абсолютной темноте белая кожа Хайди, казалось, испускала слабое сияние, походящее на отражение лунного света в серебряном зеркале. Яркий образ её среди мрачного безмолвия храма отпечатался в сознании Деметрия. Совершенно бездумно вампир расстегнул верхние пуговицы рубашки. 

– Я буду жалеть? 

– Безусловно. 

– А ты? 

– Тоже. 

Нетерпеливый поцелуй, разрушивший последние сомнения. Серое пятно его плаща на полу. Ловкие пальцы легко справлялись со шнуровкой на корсаже – в отличие от всех прочих, девушка надела под низ лишь полупрозрачную сорочку. Платье лужей шёлка соскользнуло с тела. Жадный взгляд на несколько показавшихся вечностью секунд. Не важно было, кто первым потянулся к другому – прижатая к нему, Хайди чувствовала, насколько он был напряжён, как дрожал от её близости. Или дрожала она? Затаённый восторг затопил сознание. Хотелось намного большего, но Деметрий не спешил, будто бы продолжая тот танец, павану, касаясь её медленно и неторопливо, искусно разжигая и без того вспыхнувшую сухим порохом страсть. Хайди почувствовала неуверенность – редкую свою спутницу, ведь мужчины так себя с ней не вели: любой хотел скорее взять, считал её боевым трофеем, победой, которой можно похваляться. Пальцы в его роскошных кудрях. Кружево сорочки оказалось разорвано со звуком, похожим на жалобный крик.

– Скажи, ты ревновал? – Она посчитала, что расстёгивать пуговицы одну за одной чересчур долго, и с силой дёрнула за края. Безнадёжно испорчено. Замерла на миг, охваченная инстинктивным страхом. Шрамы – на горле, у основания шеи, на руках, еле заметные и глубокие. Не мальчик – горячий на голову мужчина, зрелый и сильный. Прильнула к нему, касаясь губами каждого рубца, без труда представляя, как неистово билось бы его сердце, как шумела бы в нём кровь. 

Деметрий, легко подхватив её под бёдра, усадил девушку на постамент, с которого были небрежно сброшены останки. Поставил руки по обе стороны от нее, сжимая ладонями её кисти. Протестующий стон – он имел наглость мучать её. Ищейка втянул воздух сквозь стиснутые зубы – Хайди обняла его затянутыми в шёлковые чулки ногами, притягивая ближе к себе. Какое досадное упущение – он был ещё в кюлотах!

– Отвечай. 

– Да, – хриплый, свистящий шёпот. – Но, кажется, ты наказала их куда больше, чем мог бы я. Что может значить презренная физическая расправа с растоптанным мужским самолюбием? Я и не знал, что ты так опасна, лисичка. – Его поцелуи, которыми он неторопливо, с явным наслаждением покрывал сначала линию скул, потом шею и тонкие ключицы, заставили её инстинктивно выгнуться. Ногти впились в плечи, стоило ему отпустить её руки. 

– Ты пренебрегал мной! 

Его пальцы, подцепившие край чулка, замерли. Там, где ищейка касался её, горела кожа; мужчина намеренно действовал неторопливо, раздразнивая и заставляя девушку изнывать в нетерпении. 

– Неслыханная дерзость, Хайди, делать подобные заявления.

– Ты спал с этой сукой! 

– Мне стоило изнасиловать тебя в первое же наше занятие. Или после того, как ты решила подразнить меня ревностью. – В его глазах появился опасный, дикий блеск. 

– Ты бы не посмел, – шипение. Хайди попыталась вывернуться, оттолкнуть его. – Я бы не позволила тебе. – Она хотела Деметрия, но не желала сдаваться ему на милость. 

– Неужели? Тебя стоит хорошенько проучить, – утробное рычание. – Скажи-ка, дорогая, ты хоть раз в жизни подчинялась кому-нибудь? 

– Тебе я уж точно не уступлю. 

– Посмотрим, кто из нас первым запросит пощады, – самоуверенная, наглая улыбка – та самая, которую Хайди больше всего ненавидела в нём. Ей захотелось ударить его, но вместо этого она приникла к мужчине, поцеловав откровенно и беззастенчиво; наверное, именно тогда девушке пришлось понять, что в отношениях мужчины и женщины всё гораздо сложнее, чем она думала.

Их разделило откровение. 

– Schätzchen, – мягко, с насмешкой в голосе позвал Деметрий. Страсть его не была утолена полностью, но Хайди – пусть не телу, но духу – следовало дать передышку; пальцы прикоснулись к изгибу позвоночника, вызвав сладостную истому. Шкодливая улыбка – только гордость не позволяла ей прогнуться, как довольной кошке. Ему никуда не хотелось возвращаться. Он, поймав рассерженный взгляд, лениво смежил веки, безмятежный и расслабленный. Чувствовал кожей её движение – чудовищная жестокость лишать его необходимой близости. Пьющая кровь села, не спуская с лежащего на спине ищейки взгляда. Уязвимый! Но уязвима, как оказалось, была она. 

Его дыхание замерло. Хайди, решившая не удостаивать мужчину лишним вниманием, принялась рассматривать учинённый за ночь погром; растрёпанные, перепутанные волосы облаком спускались на спину, являя потрясающий контраст с белой кожей – среди разрушений, нанесённых страстью вампиров, девушка походила на божество, спустившееся из райского сада в преисподнюю. Память мужчины жадно впитывала происходящее – такая картина была достойна кисти лучших мастеров. Девушка потянулась совсем человеческим жестом и только тогда увидела, сколь пристально за ней наблюдают. Он ласкал её, не притрагиваясь, не давая забыть о том, что было – как касался, как целовал и как подчинял. Да и можно было ли забыть?.. Острое чувство испытанного удовольствия. Они соединялись, словно две штормовые волны – с неистовой яростью и нарастающей силой. О, да, Хайди жалела – ищейка был в этом прав. Чувство пустоты в груди, точно этот ненавистный мужчина забрал у неё нечто важное. Яблоко было в его руках – не в её. 

– Ты не хочешь со мной разговаривать? 

– Ты мне противен, – холодно отозвалась она. Смех Деметрия походил на звон золотых монет, ударяющихся друг о друга. Она поймала себя на недостойной мысли – как должно быть, потрясающе смотрелось сплетение их тел; его кожа, хранившая память о смуглом загаре, и её – белая-белая, словно подвенечное платье. Мужчина приподнялся на локтях. Непозволительно красивый. 

– Неужели? 

Хайди не стала ему отвечать, отвернувшись и уставившись на лужу тёмно-синего шёлка; боги были милостивы – вампиры не могли выдать волнения собственных чувств краской или запахом. Слишком много мыслей и сожалений. Всё получилось совсем не так, как предполагалось, а главное – она не испытывала разочарования.

 

– Из-за чего ты злишься на меня? – в его тоне не было ни капли серьёзности. – Что я не повёл себя как животное по отношению к тебе? 

Молчание. 

– Или что ты подчинилась мне и всё-таки молила о пощаде? – ласкающая хрипотца. Как сладко заныло внутри! 

И вновь тишина. 

– Я… – слов не осталось. Он был прав. Едкий укол досады. – Ненавижу.

– И твоей гордости я не сломил, Хайди, – мягко продолжил ищейка. – Ты всего лишь ещё очень неопытна. 

Хайди повернулась, сгорая от стыда – конечно, он прав, но его прямота иногда действовала раздражающе. Ищейка пристально рассматривал уцелевший череп, держа его самыми кончиками пальцев – пергамент ставшей коричневой кожи туго обтягивал кости. Ещё можно было угадать очертания высоких скул и белёсых, словно водоросли, нитей волос. 

– Красавица, не правда ли? У неё даже целы все зубы. – Он повернул череп к ней, держа его на уровне своего лица, и широко улыбнулся, а потом певуче произнёс незнакомые для Хайди строки: 

– Здесь вечный отдых для меня начнется.

И здесь стряхну ярмо зловещих звезд

С усталой шеи. В последний раз,

Глаза, глядите; руки, обнимайте!

Вы, губы, жизни двери, поцелуем

Скрепите договор с корыстной смертью! [7] 

Хайди капризно сморщилась, когда, закончив читать, ищейка с торжественным выражением на лице чувственно поцеловал череп, а затем непринуждённо отбросил его прочь. Древние кости разломились с жалобным хрустом. В глазах Деметрия зажегся лукавый огонёк; девушка поняла его намерения за мгновение до того, как он с проворностью мангуста бросился к ней.

– Не смей! Чёрт тебя подери, Деметрий, не смей! 

Мужчина поймал её за лодыжку, получив хороший удар по лицу другой ногой; Хайди зашипела, точно рассерженная кошка, когда он, с силой навалившись, прижал её к полу, отчего холодные плиты покрылись паутиной трещин. Девушка вцепилась в его волосы, желая вырвать хороший клок и заставив его откинуть голову назад. Зубы впились в горло – глубоко и с удовольствием. Дрожь по его телу. Языком по ране. 

Торопливые шаги. Противный лязг дверных петель. Хайди, продолжавшая покусывать шею мужчины, на миг отвлеклась от столь увлекательного занятия – Деметрий среагировал мгновенно. Поцелуй с прогорклым привкусом праха. 

– Фу! 

Звук живого сердцебиения, на который они обернулись вместе, выглядя так, как и должны были выглядеть – любовники, застигнутые врасплох. Пламени толстой, под стать державшему её в руках монаху, свечи было достаточно, чтобы осветить богохульную картину. Лицо дородного мужчины в грубом коричневом одеянии становилось то пунцово-красным, то смертельно бледно, словно он никак не мог разобраться в испытываемых чувствах. Хайди царственным жестом перекинула волосы за спину и, поднявшись, перешагнула через ищейку, успевшего оставить поцелуй на её коленке. В глазах смертного отразился благоговейный восторг – тот религиозный пыл, отличающий истинно верующего. Он медленно опустился на колени. Янтарём на солнце вспыхнул и погас огонёк свечи. 

– Пресвятая Дева! 

– Как думаешь, Хайди, я сойду за архангела?

Их разделила недосказанность. 

– Ты довольный, как нагулявшийся мартовский кот, мой друг. – Феликс в припыленном сером плаще сверху вниз глядел на возникшего из тени Деметрия, бесшумного, точно ночной туман. – На тебя тошно смотреть, – он сплюнул на пол. 

Разнеженный и ленивый, ищейка сделался ещё довольнее, хотя, казалось, больше уже было некуда – в нём ощущалась некоторая чувственная усталость, не дающая сомневаться, в том, как именно были проведены эти дни; сытый взгляд алых глаз подёрнулся мечтательной пеленой. Молчание затянулось. Феликс справедливо полагал, что напарник заслужил хорошую трёпку – раз уж он не был наказан за пренебрежение к обязанностям, то его можно было бы хорошенько проучить за нежелание делиться подробностями, которых должно было быть в избытке. Хайди и Деметрий вернулись в замок вместе – только ищейка мог пройти в город, да и в замок не замеченным никем: ведомый своим чутьём, он всегда знал, кто и где был. А с приёма они и вовсе бесследно исчезли, соизволив объявиться только через двое суток. 

– Ты пришёл за причитающейся наградой? – скользящий шаг. 

– Не считаю это возможным в данном случае, – ответил Деметрий, смотря прямо в глаза Феликса. Улыбка и пожатие плеч. 

– Женщина заставила тебя рассказывать сказки, Деметрий? – мужчина чуть прищурился. – После произошедшего в Венеции я сомневаюсь, чтобы ты отступил. 

– Я и не отступил, – многозначительный взгляд. – И возвращаться я не хотел вовсе, но она пока что цивилизованнее меня и стремится прожить хотя бы одну человеческую жизнь. Поэтому ты видишь меня сегодня, а не, скажем, лет через десять. Всё такого же чертовски довольного. – Вампир стряхнул невидимую пылинку с плеча. – Впрочем, я подумал, что и здесь ничего не мешает мне продолжать наслаждаться жизнью. Дьявол, какие же острые у неё коготки! 

– Итак, – Феликс подводил черту под сказанным, расчётливо прикидывая, сколько будет стоить его самоуверенность, – пари осталось за тобой. 

– Не могу признать этого. 

– Мне стоит справиться о твоём душевном здоровье, – с наигранной тревогой. 

– Она моя, – голос ищейки опустился до жадного рычания, – пусть и быть с ней всё равно, что держать в руках обоюдоострое лезвие, но, увы, пари осталось не за мной. И сейчас я должен тебя оставить – я спешу сообщить Хайди, сколь сильно проигрался.

– Я поставлю за тебя свечку и пропою отходную. 

Деметрий проворным движением взъерошил короткие волосы Феликса и тут же ушёл от стремительного выпада, способного без труда проломить ему основание черепа. 

– Буду премного благодарен, друг, – учтивый поклон. 

– Не смей забывать, что теперь ты мне должен. 

– Будто ты мне позволишь. 

Деметрий не испытывал сожалений или угрызений совести, понимая, какой будет реакция на его признание. Он не собирался лишать себя ненависти Хайди – ему было интересно посмотреть, как теперь она поведёт себя. Вполне возможно, что сегодня он испытает величайшее разочарование в своём существовании. В длинных пальцах мелькнула золотая монетка – она, встав на ребро, замерла на ногте. Усмешка. Фортуна не желала давать ответа. 

Ищейка вошёл без стука. 

Хайди, облачённая лишь в шёлковый халат с оторочкой из беличьего меха, сияла в солнечном свете, словно соревнуясь с ним в яркости и ослепительности. В её чистом запахе не было примесей – она благоухала, точно только что раскрывшийся бутон. Растерянный взгляд её был обращён отражению в зеркале; пальцы коснулись губ – бездумный, рассеянный жест. Царственная и холодная, будто северная заря – ничто не выдавало в ней волнений, но вампир помнил, какой она была – не в его объятиях, но с ним. 

И каким был он сам. 

Она его прогонит, понял Деметрий прежде, чем встретился взглядом с её глазами. Взаимные улыбки – острые, точно шпаги. Не вызов – объявление войны. 

– Ты удивлён, liebling [8]? – голос её прозвучал мягко и вкрадчиво, как кошачьи шаги. Мужчина устроился в кресле – Хайди одарила его долгим взором через зеркало, а затем обернулась, ничуть не смущаясь.

– Заинтригован, – Деметрий подался вперёд; пальцы сжали подлокотники чуть сильнее, чем стоило. Поза его вновь стала расслабленной – он откинул голову назад и прикрыл глаза, наблюдая за девушкой из-под полуопущенных ресниц. 

– Тебе стоит указать на дверь? 

– Не стоит. 

Хайди ничего не ответила; молчалива, как драгоценный камень, она непроницаемо смотрела на ищейку – казалось, между ними шёл немой поединок. В сплетении взглядов умирали так и не произнесённые слова, в ровном звуке дыхания гибли признания и взаимные обвинения. Наконец, Деметрий бесстрастно сказал: 

– Я заключил пари.

 

Фраза рухнула камнем. Дикая, животная ярость тлела в самой глубине глаз девушки – ей не требовалось дальнейших пояснений. 

– Ты хочешь, чтобы я почувствовала себя униженной? – голос не отражал и тени обуревавших душу чувств, в нём прозвучала насмешка. Горькое, как полынь, разочарование. Вампир покачал головой; силок, в который он собирался наступить, будет прочен. Хайди медленно поднялась – улыбка играла на её губах. Подошла медленно и неторопливо; поставила босую ступню между его ног. Деметрий смотрел на неё снизу вверх, чуть прищурившись – выжидал следующего хода. 

– Ты в цветах моего дома – синий и серебро [9], – глубоко, с чувственной хрипотцой. Это не было больно – он не отвёл ни головы, ни взгляда, когда получил сильный удар. Не пощёчина – Хайди била кулаком, намереваясь раскрошить ему челюсть, что у неё получилось довольно неплохо. Прочные кости не выдерживали воздействия такой же прочной плоти. Девушка отошла от него, вытирая руку о край халата; на холодном лице её застыла презрительная гримаса. 

Деметрий поднялся не сразу; щёлкнул зубами, не обращая внимания на зудящее покалывание. Он замер в дверях. 

 – Ты вновь спешишь. 

– И что же ещё ты можешь мне сказать? 

– Что я проиграл это пари. 

Шёлк зашелестел палой листвой, когда Хайди стремительно обернулась.  

Их разделяло слишком многое. 

– Добро пожаловать домой, Хайди [10], – обертоны голоса Деметрия не выдавали ни единой эмоции. Ищейка, провожавший двух Калленов и их ручную зверюшку, являлся тенью и испытывал страшную скуку, на фоне которой гасло даже ожидание предстоящей трапезы. Представление в зале не развлекло его – вампиру казалось, что он побывал на дешёвом спектакле.

Хайди, заставившая жертв, словно скот, бездумно продолжать путь на бойню, почувствовала его гораздо раньше, чем он появился перед глазами – за пять прошедших веков она научилась различать бесшумные и очень мягкие, как у дикого кота, шаги. Если, конечно, мужчина не хотел быть незаметным. 

– Деметрий, – голос её был так же сладок, как первый поцелуй. Первый их поцелуй. Взгляд скользил по человеческому существу и двум вампирам, которых она раньше не видела. Глаза под фиолетовыми линзами ни разу не поднялись на Деметрия.  

– Хороший улов, – похвалил её ищейка, заставив на мгновение посмотреть на его лицо. Мимолётная тень улыбки. Наглец! Впрочем, женское тщеславие было удовлетворено – мужчине явно пришёлся по вкусу её наряд; сейчас, на высокой шпильке, ей не придётся доставать макушкой только до его подбородка. 

Что-то замерло, сладко заныло внутри. Глаза в глаза. Она действительно вернулась домой. Не стоит обманывать себя – Хайди вернулась к нему. 

– Благодарю, – чуть склонила голову, ослепительно улыбнувшись. – Разве ты не присоединишься? 

– Через минуту. Оставь немного для меня. 

Хайди кивнула и, бросив последний любопытный взгляд на смертную, последовала в зал. Шаг её замедлился на мгновение, когда она проходила рядом с Деметрием. Прикосновение руки к ладони. Дома. Затаённый блеск в его глазах, улыбка на её губах.

Она вернулась к нему. Скуки не осталось. 

Прошлые обиды не забылись, осев в душах мутным осадком; битвы сменялись хлипкими перемириями, а интриги оплетали тугой паутиной. Глубокое разочарование приходило вслед за восторгом, а тлевшая страсть – за ненавистью. Ревность отравляла существование не хуже медленного яда; узы то крепли, сплетая их в единое целое, то становились слабыми, причиняя неимоверную боль. Деметрий нагнал девушку в коридоре – ни поцелуев, присущих воссоединению любовников, ни лишних прикосновений; взгляд – отражение другого, дыхание, тронувшее аккуратно уложенные волосы. 

Между ними по-прежнему лежало слишком многое. 

Голова ищейки покоилась на коленях Хайди – он, играючи покусывая, облизывал её перепачканные кровью пальцы. Она бездумно перебирала его волосы – задумчивая и отстранённая под стать Деметрию – отчего-то тоскливому и далёкому. Никто не хотел нарушать повисшего молчания – тишина никогда не тяготила и не разделяла их. Девушка капризно скривилась, заметив бордовые капли на манжетах сливовой кофточки при том, что на светлом костюме мужчины не было изъянов. 

Вампир лениво приоткрыл один глаз. 

– Мне не по себе, когда ты так смотришь на меня, Деметрий. 

– Почему? 

Она отвела взгляд в сторону. Задача без решения, и Хайди уже не пыталась подобрать к ней ключа – ни она, ни ищейка не могли сказать, что же связывало их вместе. Они совершенно не могли ужиться друг с другом, но по отдельности, забываясь в головокружительных романах, неизменно, так или иначе, оказывались вместе. Как сладко было знать, что Деметрий ревнует, и сколько горько самой изнывать от ревности… Тряхнула головой – всё это лишнее, пустое. 

– Ты кажешься влюблённым, а твоя любовь пугает меня, – наконец ответила Хайди. Ищейка хмыкнул. Они не обсуждали свои отношения и не пытались дать названия тому, что чувствовали. 

Задумчиво почесал кончик носа. 

– Я же говорил, что проиграл то пари.

[2] schätzchen - сокровище (нем.) 

[3] Строки из народной немецкой песни "Мельничиха": 

– Впусти, впусти меня, гордячка,

Разведи скорей огонь,

Я насквозь промок, 

Я насквозь промок. 

Примечательно, что путника в итоге так и не пустили.

[4] И никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое. И никто, пив старое вино, не захочет тотчас молодого, ибо говорит: старое лучше. Лк.5:37—39

[5] "Дигенис" с греческого – "двоерождённый". 

[6] Лилит – по библейской традиции первая жена Адама, а потом супруга Сатаны, мать всех демонов. Царица Ночи, королева Суккубов, мать Жизнь и Смерти. 

[7] Финальный монолог Ромео.

[8] liebling - любимый, дорогой (нем.) 

[9] Речь о цветах Комнинов - на их гербе на сине-серебрянном фоне изображена императорская корона, поддерживая перекрещенными руками. Комнины после 1100 года (или чуть раньше) – правящая императорская династия в Византийской империи.

[10] «Новолуние». 

Предыдущая глава « Оглавление