Хайди опаздывала, и я, конечно, был в этом несправедливо обвинён, оказавшись, как и всякий мужчина, корнем всех проблем и бед. Я отвечал на её выпады поразительно несерьёзно – словом, вёл себя так, чтобы лишь сильнее раздразнить девушку. Улыбки сменялись проклятьями, а ласковые слова превращались в пикировку. Она пыталась меня задеть – в шутку, словно бы не давая забыть о накале страсти, что был ночью; всё это казалось мне лишним – я был доволен жизнью и сыт, точно кот, получивший миску лучших сливок. Ещё более хорошим утро могла сделать только кровь, и на ум невольно приходили разные варианты того, кого из многочисленной прислуги можно было пустить в качестве аперитива. Подобное случалось достаточно часто. Век смертных, так или иначе связанных с нами, короток. 

Я потянул носом воздух, улавливая мельчайшие оттенки запахов – некоторые заставили меня даже на миг провести, словно змея, языком по губам. Они будили во мне весьма любопытные желания – в пьющих кровь жили и другие животные инстинкты, кроме тяги к насыщению. Конечно, более слабые. Я вскользь наблюдал за Линнет поверх головы Дженны, которая отдавала необходимые для поездки бумаги Хайди. Доброго утра мне пожелали вполне сдержанно, но не слишком приветливо. Я видел, как у полукровки чуточку подрагивали кончики пальцев, касающиеся клавиш – она, безусловно, чувствовала мой взгляд, и он не оставлял её равнодушной. Замечательно. Медовый аромат, полностью раскрывшийся, точно бутон цветка, и сверкавший тысячью граней, заполнял всё небольшое пространство приёмной. Была определённая сладкая прелесть в том, что в девушке так ярко горело пламя жизни. Я не смог сразу избавиться от чувства внутреннего неудовольствия и глубоко засевшего раздражения – стремительный водоворот ощущений утягивал меня прочь от твёрдого и надёжного берега. Жажда новых ощущений не желала подчиняться прагматичному рассудку – холодное равновесие эмоций окончательно нарушилось. 

Я позволил себе весьма низкую выходку, на несколько мгновений обернувшись и задержавшись в дверях. Пташка наконец уделила мне долгий взгляд, преисполненный горечи – её хрупкие крылья хрустнули, угодив в капкан, а я ответил широкой хищной улыбкой и пожал плечами. Может, она чего-то и ждала от меня, но ей следовало понять своё место. Моя рука покоилась на талии у Хайди. Мне нечего скрывать – следовало быть честным в том, что и так дойдёт до нужных ушей. Ревность потрясающе предсказуемое чувство, но, при этом слишком опасное в своей предсказуемости – таким оружием необходимо пользоваться очень грамотно. 

Несколько позже, наткнувшись на безразлично-колючий взгляд, я невольно задумался о возможной ошибке, закравшейся в мои расчёты. Приветливые слова не находили должного отклика, а бесстрастность совсем не выглядела показной. Не обида и не ревность; некоторое смущение, но совсем не того рода, что я ожидал. Линнет оставалась холодна ко мне – вернее, конечно, недостаточно тепла. Я называл себя её другом – почти так она ко мне и относилась, даже не пытаясь переступить дозволенную черту. И вновь осклизлое чувство неудовольствия и иллюзорная дрожь, будто по нервным окончаниям провели раскалённой проволокой. 

– Ты посматриваешь на меня, будто чего-то ждёшь. Я сделала что-то не так? ¬– Линнет старалась не отставать, следуя за мной по извилистым коридорам, в которых она в очередной раз заблудилась. Я резко остановился и развернулся, отчего это странное существо налетело на меня – она сразу же попыталась отступить, процедив сквозь зубы «Предупреждать надо».

– «Извини» – я ведь не ослышался? – насмешливо. Пальцы сомкнулись на её предплечье; я не давал ей выскользнуть. 

Пауза. Подняла на меня глаза.

– Извини, – улыбка у неё вышла натянутой. – Вновь учишь меня хорошим манерам? 

– Мне кажется это уместным и полезным. Во всяком случае, некоторая огранка тебе не помешает. – Ах, сколько соблазнительно-сладких мыслей калейдоскопом образов появилось в голове; она была не просто молода – это был тот род невинности, который можно взрастить, ничего не потеряв самому. В конце концов, раз мне не дано получить её, почему не использовать другую возможность – она будет моей, но несколько иначе. Игра стоила свеч – я ничем не рискую, примеряя на себя роль ментора; едва ли мне суждено разделить участь Пигмалиона [1], влюбившегося в своё творение. А страсть не то чувство, которое невозможно стреножить – новизна рано или поздно превратится в обыденность, цвет юности окажется раздавлен безжалостными пальцами, а память всегда подскажет, кто именно приложил руку к изощрённому очарованию.   

Она, будто почувствовав направление моих мыслей, потупила взгляд и очень медленно выговорила: 

– Вам сложно соответствовать.

– Тебя тревожит только это?

Девушка посмотрела на мои пальцы – хватка из ощутимой, властной стала бережной, а затем и вовсе нежным касанием, от которого можно легко избавиться, словно бы я извинялся за проявленную грубость. Мы уже не были одни – я остановился в той части наших строений, где обитала смертная прислуга. Они не могли нас потревожить, однако я заметил, что Линнет не очень комфортно рядом с ними. Молча поднял бровь.

– Я им не нравлюсь, – ответила она. 

– Всего лишь зависть – обычное человеческое чувство. Они осознают своё несовершенство рядом с тобой и не могут принять, что дар бессмертия тебе достался от рождения, а их участь ещё не решена. Пьющий кровь для них ближе, чем полукровка, как бы ни парадоксально это звучало – мы ведь тоже были когда-то людьми, и они тешат себя этой мыслью. Глупые существа, пытающиеся представить невозможное – человек умирает, когда его касается вечность. 

Уголки её губ опустились вниз. 

– Джонатан, – тонкий слух безошибочно подсказал – она хотела произнести другое имя, – когда-то тоже сказал мне подобную фразу, правда, в несколько иной формулировке – человек хоть умирает, но вместе с ним умирает и мир вокруг него. Он навсегда оказывается за гранью, в тени.  

– У бессмертия тоже своя цена, – отозвался я, удивляясь неподдельной скорби, звучавшей в её голосе. Как можно жалеть о том, чего никогда не пробовал и не попробуешь на вкус? – Не романтизируй человеческое существование – оно хорошо только тогда, когда жизнь улыбается и удача не отворачивается, в противном случае жизнь в теле человека едва ли будет сладкой. А ещё люди умеют удивительно бесцельно тратить своё драгоценное время.

– Возможно, ты и прав, – Линнет чуть улыбнулась и к моему неудовольствию осторожно высвободила руку, – но разве бессмертные тратят время с большей пользой? Вам всё слишком легко даётся и от этого любой успех обесценивается. И что потом? Скука. – Она чуть помедлила. – Не знаю, меня пугает возможность так быстро усваивать и воспринимать информацию – не покидает чувство, что я лишена чего-то очень важного.

– А как же пьянящее чувство превосходства? 

– Мне кажется, это подлое чувство.

– Почему? – я не скрывал своего удивления. Девушка посмотрела на меня мудрым, как у совёнка, взглядом. 

– Пусть бессмертие и убивает человека, но перерождённое существо не должно забывать, кем оно было. Даже ты, Деметрий, – я начинал привыкать к тому, как она произносит моё имя, – представляешь собой удивительный симбиоз прошлого и настоящего. Я лишь раз видела существо, на котором не было отпечатка его смертного существования. 

– Знаешь, иногда ты мне кажешься до глупого наивной, – я почти коснулся пальцем её губ, не дав начать возмущаться. Она замерла, затем отступила на шаг. – Стой, дослушай, – улыбнулся. – Я ведь не пытаюсь тебя обидеть или задеть. Так вот – часто ты наивна и излишне доверчива – например, ты доверяешь мне, а иногда твои рассуждения весьма зрелые.

– Ты пытаешься меня запутать! – протестующе воскликнула Линнет, прислонившись к стене и склонив голову набок. Интерес вспыхнул в её глазах. 

– И чем же?

– Ты говорил, что хочешь быть мне другом, так? 

– Так. Разве я не заслужил? 

– А сейчас говоришь, что наивно доверять тебе. 

– И я предельно честен. 

– Но как же?..

– Друзей следует опасаться больше, чем врагов, – улыбка острая, как лезвие ножа. – Самый страшный и жестокий враг – это тот, кто был тебе другом.  

– Ты не слишком-то любишь окружающих. 

Я покачал головой. 

– Я слишком хорошо знаю их. Накопленный веками опыт даёт мне право так говорить, Линнет. 

– Возраст делает людей циничными. 

– Наверное, но я и подростком не был склонен строить воздушные замки. Тех, кто чист душой, мир стремится разорвать, опустить до своего положения – есть особое, изысканное удовольствие смотреть, как невинность превращается в мерзость.

Линнет чуточку сощурилась, внимательно изучая моё лицо. 

– Ты… предупреждаешь меня? – наконец, выговорила она, не опуская глаз. Я близко-близко наклонился к ней, почти коснувшись кончиком носа щеки.

– Может быть, пташка, может быть.  

…Ночь упала на землю внезапно, как ястреб на куропатку; все мои чувства, обострённые до предела, позволяли учитывать малейшие нюансы изменений окружающего мира. Ноздри защекотал пока ещё едва уловимый сладковатый запах разложения: человеческое тело как зрелый плод – стоит повредить покровы, и оно очень быстро начнёт портиться. Хрипло выдохнул, смывая кровь с лица и рук, очищая слипшиеся сосульки волос от свернувшихся сгустков – меня будто макнули в багровую реку. Вода, стекавшая с меня, приобрела нежный оттенок летней зари; казалось, что даже поднимавшийся пар имел розоватый цвет. Самыми мерзкими были кусочки смертной плоти – не потому, что они намертво приставали к моей коже, а потому, что от их запаха сложнее всего избавиться. Но достаточно высокая температура – почти кипяток – должна разрушить молекулы любого аромата, кроме моего собственного. Следовало возвращаться – я не хотел излишних вопросов по поводу своего недолгого отсутствия. Нет, я не испытывал стыда за произошедшее – полагаю, это рудиментарное чувство давно стало чуждо моей природе, да и мои сослуживцы тоже баловались подобными вещами. Я не хотел огласки не из-за щепетильности – верх брала привычка заметать следы. Ту, которая сегодня встретила свою смерть, никогда не обнаружат; я находил удивительно практичными чёрные пластиковые пакеты.

Подводя итог своему небольшому приключению, я осознал две немаловажные вещи: во-первых, «лекарство», как и ожидалось, оказалось не слишком эффективным и лишь больше раззадорило меня, а, во-вторых, мой идеально выверенный до последнего слова план не работал. За водоворотом свежих, острых ощущений я просто-напросто уже не видел твёрдого и надежного берега. И мне это нравилось, несмотря на проявившуюся эмоциональность. Я словно заново открылся многим переживаниям – и давно позабытым, и надёжным, хорошо изученным, и совершенно новым, пугающим своей глубиной. Чувство было странным – под натиском неутолённой страсти, животного азарта и неуёмного любопытства я будто становился более… зрелым? Во мне происходила необъяснимая и неконтролируемая метаморфоза, но я твёрдо знал, что нахожусь в самом её начале, а впереди меня ждала только неизвестность. Весь накопленный за тысячелетие опыт мало помогал – я был у истоков очередного важного урока, который преподносила судьба. 

Из густой серой тени я наблюдал за Линнет, оглядевшей просторный холл явно на предмет присутствия посторонних. Прислушался к собственным ощущениям – кроме меня рядом никого не было. Она нахмурилась, словно над чем-то раздумывая, а затем, перепрыгивая через ступеньку, поднялась по лестнице. Я невольно заулыбался, и улыбка моя сделалась шире, когда её намерения стали ясными. 

– И что это ты здесь делаешь?

Она уже начала с жутко довольным видом съезжать по перилам вниз, когда мой оклик заставил её поспешно и не слишком грациозно соскочить; не было сомнения – девушка свернула бы себе шею и пересчитала бы ступени, если бы я вовремя не подхватил её. Ей необходимы хорошие, изматывающие тренировки... Почти вовремя, поправил я себя. Перед тем, как оказаться в моих руках, Линнет весьма неуклюже подвернула ногу – достаточно сильно и ощутимо; я слышал, как хрустнул сустав. Выражение моего лица сделалось сочувствующим – не часто носимая мной маска; пташка подозрительно прищурилась в ответ.

– Ты напугал меня, – ворчливо заметила она и замялась. Ей, очевидно, было не слишком уютно в моих объятиях, которые больше походили на любовные, нежели на дружественные. – Снова.

– Прости, не удержался, – протянул я, широко улыбнувшись, и невзначай опустил руку на её талию. – Итак, назовёшь мне, безусловно, серьёзную причину, которой вызвано твоё неповиновение? – мой голос стал ворчливым. – Я же, кажется, сказал ясно: ты должна вести себя в соответствии с новым положением. 

– Хочешь сказать, что я ослушалась тебя? 

– Именно! Я как раз придумываю тебе наказание.

Фиалковые глаза гневно засверкали. 

– Не обращайся со мной как с ребёнком! 

– Как ты себя ведёшь, так я и буду с тобой обращаться, – невозмутимо парировал я.

– И что же, поставишь меня в угол? – Линнет вздёрнула подбородок, с вызовом смотря на меня снизу вверх. Она была даже слишком близко. Я глубоко вздохнул.

– За подобную выходку я получал от отца розгами так, что не мог несколько дней сесть, – голосом сладким, словно липовый мёд, произнёс я. Девушка рассеянно моргнула, вглядываясь в моё лицо – искала в нём намёк на шутку, но я был чертовски серьёзен.

– Ты не посмеешь…

– Ещё как посмею. – В подтверждении слов я опустил руку ниже. Клянусь, полукровку передёрнуло! 

– Да пошёл ты к чёрту! – Она извернулась, и я чуть ослабил хватку, давая ей мнимое ощущение победы; как и ожидалось, далеко пташка не убежала, запнувшись больной ногой о ступеньку и неуклюже растянувшись на полу. Очаровательный румянец залил ей щёки, поднимаясь по сетке тончайших капилляров вверх от шеи. Линнет села и раздосадовано ударила ладонью по мрамору. Она выглядела волнующе, будто бы я украл недозволенный поцелуй, который мне действительно не хотели дарить. Опустился на ступеньку ниже, желая осмотреть лодыжку, но не прикоснувшись к ней теперь уже без позволения. Мне совсем не нравился тот холодный, полный разочарования взгляд, которым на меня смотрела девушка. Немыслимо – от неё пахло страхом. Более того – от моей близости её брала оторопь.

– Больно? – участливо и почти искренне спросил я.

– Какая тебе разница? – чеканя каждое слово, ответила она, подтверждая ту мудрость, что немецкий язык хорош для разговоров с врагом. Меня уколола обида.

– Для меня, чёрт возьми, есть разница. – Заметив, что она ещё больше сжалась, я продолжил уже мягче: – Прости, это была неудачная шутка. Но всё-таки какого Дьявола тебе понадобилось делать такое? 

Она пожала плечами, смутившись. 

– Потому что это весело. 

Я очень осторожно принялся ощупывать её лодыжку, успевшую достаточно опухнуть – мне не было известно, когда отёк спадёт. Возможно – но только возможно! – я сегодня перестарался в своём рвении.

– Ты могла покалечиться.

– Я не фарфоровая. Здесь нет никакой опасности. – Линнет всё так же отчуждённо наблюдала за моими действиями, ничем не проявляя ни недовольства, ни симпатии. Я совсем не чувствовал её отклика и был сбит с толку. – Осторожнее! 

– Где именно у тебя болит? – Мои руки нерешительно замерли. Я давно забыл, каково это – быть живым. Она коснулась пальцами моего плеча, привлекая внимание. Поднял бровь.

– Я не хочу тебе навредить.

Пальцы замерли у самой кромки брюк – до обнажённой кожи не хватало нескольких дюймов. Я грустно улыбнулся, ощутив внутреннюю пустоту; она низко опустила голову, пряча от меня глаза.  

– Я иногда забываюсь, Линнет. 

Обняла себя руками.

– Мне тоже хотелось бы забыть… – так тоскливо произнесла она, что у меня защемило сердце. Мои пальцы вернулись к прерванному занятию; на эти мгновения я забыл о своих планах – ей была необходима капля бескорыстной ласки. В моих движениях не осталось чувственности. Я не мог не видеть, что она хотела уйти, и гадал, что именно удерживало её на месте. 

¬¬– Кататься на перилах для тебя, видимо, привычно? – непринуждённо продолжил я после затянувшейся паузы.

– Ну… я занималась этим в детстве. 

– Да, это было, наверное, очень давно?

– Не язви. Здесь никого не было – никто бы не увидел. – Она потупила взгляд. – Скажи, а ты правда бы… 

– Скорее всего, нет – конечно, если бы ты меня хорошо попросила. 

– Скорее всего, – она передразнила мою интонацию. – Ты невыносим.

Теперь я просто держал её ногу в своих ладонях, отдавая её горячей болезненно пульсирующей плоти свою прохладу. Линнет, кажется, не была против. 

– Я не причиняю тебе боли? 

– Нет, мне приятно, – бесхитростно призналась она. 

Я позволил себе улыбнуться. 

– Ты весьма неуклюжа для существа наших кровей. – Она фыркнула. – Я бы мог дать тебе несколько уроков и научить лучше управляться с собственным телом.

Бросила на меня задумчивый взгляд. 

– Можно щекотливый вопрос? 

– Пожалуйста. Я не отличаюсь щепетильностью, ты можешь спрашивать всё, что тебя интересует. Я же твой друг, помнишь об этом? 

– Как раз это я и хотела спросить. – Пташка нервно забарабанила пальцами по ступеньке. – Твоя… девушка не будет против, что ты оказываешь знаки внимания кому-то ещё? 

Я хитро прищурился. 

– А должна?

– Наверное, – неуверенно. – Женщины существа злопамятные и мстительные. Мне не хочется, чтобы у тебя были проблемы.

Я от души рассмеялся. Ей было неприятно, и, быть может, она даже ревновала, но решила всё-таки поставить мои интересы выше своих. Что ж, весьма благородно. И глупо. 

– Как ты современно назвала Хайди, даже не вникнув в суть, – усмешка вышла какой-то волчьей. – Раньше наши отношения имели другое название.    

Краска вновь залила щёки Линнет. 

– Как бы это ни называлось, я считаю, что ты ведёшь себя неправильно, – выпалила она. 

Оставив одну руку покоиться на лодыжке, другой я подпёр голову и растянулся на ступеньках, изучая профиль девушки. Как сильно она сжала губы и напряглась, будто готовясь отражать атаку, но, увы, сегодня у меня не было настроения обнажать рапиру. Я смотрел на ключ к своей изменчивости и не мог пока понять, с какой стороны взяться за эту головоломку.

– Я даже не помню, когда меня последний раз пытались отчитать за неподобающее поведение. На твой взгляд, я веду себя аморально? 

– Не то, чтобы… – она осеклась. – У нас разная мораль, не так ли? Я не могу тебя судить или мерить твои поступки по себе. 

– Разумно. И всё же ты не права. 

Я смотрел на неё прямо – такой же прямой и честный взгляд Линнет вернула мне, ни разу опустив глаз. Между нами словно шёл немой диалог – спор, в котором мне не хотели уступать, отстаивая странно-человеческие принципы. И моя пташка не знала одного – я больше прочитал в её ответах, чем она хотела мне показать. 

– Ты хитро прищурился.

– Ты сейчас похожа на напуганного оленёнка, – я показал ей язык, ощутив себя на миг пьяным от хмельной молодости. Всего на мгновение не осталось за плечами веков бессмертия – словно я вновь был мальчишкой, беззаботным и свободным. Мне захотелось встряхнуться, сбросить с себя пыль времён; я упивался этим чувством. Линнет заулыбалась и повторила мой жест. От неё пахло юностью… Она смотрела на меня с небывалой нежностью, и я был смятён – меня любили, ко мне испытывали обжигающую страсть и животную похоть, но такого взгляда, пронизывающего меня насквозь, никогда не дарили. Облизал губы. Я давно забыл, каково это – желать хотя бы поцелуя, не помня обо всём остальном. – Теперь позволишь мне задать щекотливый вопрос? 

– Конечно. 

– Я надеюсь, что ты простишь меня за прямоту вопроса. – Она вновь насторожилась. – Если бы всё было иначе, – мои пальцы замерли в опасной близости от её щеки, которой мне так хотелось коснуться, – ты бы стала моей, – я выдержал небольшую паузу, – любовницей? 

Я прекрасно знал, что, вероятно, оскорблю её, но то сильное зарождавшееся чувство, что нашло отражение в её глазах, требовало проверки. Мне следовало подтвердить или опровергнуть догадки. 

Уголки её губ медленно опустились вниз, а выражение лица сделалось растерянным; обида ясно читалась в потускневшем взгляде.

– Вероятно, ты бы не оставил мне выбора. – Она поднялась, преисполненная дикой, ястребиной гордости. 

– Это не ответ.

– Довольствуйся этим. 

– Может быть, ты боишься сказать «да»? 

Мой вопрос остался без ответа: пташка молча развернулась и ушла, едва заметно прихрамывая. И эта партия осталась за мной. 

…Очередная ночь и свежая безликая жертва. Мне нравилось новое время, в котором отсутствовали почти всякие рамки; смертная не строила на мой счёт никаких долгосрочных планов и охотно пошла за мной, доверившись слепому желанию хорошо провести время, вызванному моими вполне явными намёками. Кажется, у нынешнего поколения это называлось «снять». Мне даже понравились игривые обещания согреть и многообещающие поцелуи – она была беспечной, словно мотылёк, подлетевший слишком близко к пламени. К утру ты будешь мертва, милая, думал я, усмехаясь этим мыслям, а не слащавой двусмысленной шутке. Молодая кровь пенилась в её жилах, и я начал своё погружение в омут первобытных, звериных чувств. Сложнее всего – безмерно тяжело, если оставаться до конца честным – было сдерживать себя; делить ложе с куда более хрупкими и слабыми существами не слишком мне нравилось, но в этом было особое, пусть и недолгое удовольствие – в них неистово билась жизнь. Контраст температур, некомфортный для жертвы, делал близость особенно острой. Глухой вибрирующий рык – то был нутряной, древний звук, которым хищник разговаривал со своей добычей. Девушка дёрнулась в моих руках в беспомощной попытке оттолкнуть – глупое, преисполненное страха существо. 

– Мне больно, мать твою! – её голос был едва различим сквозь обжигающие эмоции. Разум спал, одурманенный страстью и кровью. Во мне не осталось ни капли человеческого – сейчас я был именно тем, в кого меня превратили. Бессмертный. Пьющий кровь. 

– Я знаю.      

Я не получил желаемой разрядки, но ощущение неудовлетворённости потонуло в алом мареве, как только зубы взрезали тонкую кожу груди. Сердце забилось, затрепетало в агонии скорой смерти, я ощутил горечь адреналина и страха на кончики языка. Вкус был безнадёжно испорчен. Смертная захлебнулась собственным криком: её жёг яд с моих зубов, её терзали мои прикосновения, сдавливающие мягкое тело стальными тисками, её разрывали изломанные мной кости. Кровь брызнула во все стороны, словно сок из перезревшего плода. Я не уловил момента смерти, да и он был мне не важен – остался лишь миг, когда жажда и желание сплелись в огненный жгут. Только краткое мгновение. Я с холодным безразличием и вспыхнувшей злобой отшвырнул от себя изувеченный, осклизлый от жизненных соков труп. Опёрся руками о постель, хрипло, прерывисто дыша; ложе истекало телами – моими собственными. Я не получил даже тысячной доли того, чего ждал и на что надеялся. Собственный разум, подобно зверю, вернулся, чтобы терзать меня. Вновь и вновь. 

Я задыхался от нахлынувших чувств, настолько томительно-сладких и тягуче-мучительных, что мир вокруг меня рассыпался прахом. Он просто переставал существовать. Я весь был поглощён внутренними переживаниями, тем терпким ощущением, согревающим меня не хуже крови. Я не испытывал таинства быть смертным, но становился живым. Наверное, то, что происходило со мной, больше всего напоминало сверкающий полярный лёд весной, панцирь которого изрезали трещины. Глубинные течения меняли казавшуюся надежной поверхность. Увлечение моё становилось необычайно сильным, превращаясь в непозволительную слабость – водоворот эмоций, которым я и не думал сопротивляться.

…Золотые ацтекские монеты лежали горкой на столе – считавшиеся почти бесценными у людей, они были достойной ставкой в игре бессмертных, оставаясь при этом всего лишь условностью. Сегодня я отчаянно проигрывался, выпитая чуть ранее кровь уже не согревала меня, а убитая девушка не стоила потраченного на неё вечера – словом, день был совсем не мой. Брюзгливо-меланхоличное настроение не желало покидать меня; я откровенно хандрил, как бывало во время самых паршивых периодов моей вечности.   

– Ты загнал меня в затруднительное положение, – проговорил я, не отрывая взгляда от карт в руках Феликса. Тот усмехнулся, ответив мне прямым цепким взором; его глаза едва заметно сощурились.

– Ещё немного, Деметрий, и я окончательно вырву тебе клыки, – голос его сочился самодовольством, но я сомневался, что у напарника на руках выигрышная комбинация. – Или, как это говорят современные смертные, «Схвачу за задницу»?

Я пожал плечами, выказывая своё бессилие, отчего он ещё больше прищурился. Азартные игры, предполагающие блеф, куда интереснее в обществе пьющих кровь, чем в обществе людей – обмануть того, с кем ты знаком не одно столетие, крайне сложно. [2] 

– Поднимаю, – я подтолкнул к банку ещё несколько монет. 

– Не могу не ответить. [3] 

– Ты на меня смотришь, будто я тебе должен, причём много и давно не отдаю. 

Феликс изобразил на лице притворное непонимание, изучая карты, но вряд ли он заменит хоть одну сейчас. Вероятно, у него на руках имелось каре [4], в моём распоряжении был лишь фулл-хаус [5], который я мог бы превратить в более выигрышную комбинацию, но предпочёл пока выждать.

– Мне не дают покоя твои возросшие аппетиты. За неделю – пять жертв, не так ли? 

– Слежка всё же не твоё. 

– Ну и насколько же я просчитался? 

– В два раза. Поумерь самомнение – если я не хочу, чтобы меня видели, меня и не увидят. 

– Или ты убиваешь не по одной за ночь. 

– Иногда, – уклончиво произнёс я, ощущая себя смертным на сеансе у психолога. Невольно усмехнулся собственным мыслям, отчётливо представляя забавную картину: вот сейчас Феликс с жутко серьёзным видом явит на свет блокнот и карандаш, а затем доверительным тоном начнёт расспрашивать о моих тревогах. Признаться, я не понимал желания людей решать свои проблемы с помощью посторонних личностей; конечно, труды психотерапевтов прошлого века во мне вызывали некий интерес, но, впрочем, не изменили моего мнения – эта «наука» едва ли могла быть чем-то более серьёзным, чем развлечение. Интересно, каково это – жить в мире выдуманных проблем? 

– Всё-таки женщины, – в его голосе прозвучало удовлетворение. 

Я склонил голову, признавая свою оплошность – сказано было совершенно определённо. «Одной», а не «одного» или «одних».  

– Подловил. Откуда такой интерес к моим вкусовым пристрастиям? 

– Только ли вкусовым? – Он, облокотившись о стол, подался вперёд. – Тёпленького захотелось?  

– Отрицать глупо, не так ли? 

– Но ты и не собираешься подтверждать? 

– Так интересно, с кем я сплю? 

Феликс покачал головой. 

– Гораздо интереснее, с кем ты не спишь.

Его слова не задели моего самолюбия, не уязвили и не были обидными – в конце концов, он озвучил всего лишь досадный факт. Я положил карты на стол рубашкой вниз, словно желая ответить на оскорбление действием, а потом откинулся в кресле и положил руки за голову. Мой друг разочарованно вздохнул. 

– На редкость неудачный талант. 

– Поставлю свою вечность – тебе бы пришлось брать силой. 

– Ты сомневаешься, что я не нашёл бы иного подхода к девственнице? – мой голос отразил нужную долю недоумения. Напарник чуть склонил голову набок, и заменил одну карту. Я должен был отдать должное его искусному блефу – он весьма правдоподобно пытался убедить меня, что не имел даже стрита [6]. Покачал головой. Предпоследний круг торговли был окончен [7]. Мои шансы на победу не возросли, но и не приблизились к нулю – ривер [8] же внушал достаточно оптимизма.  

– Не сомневаюсь. Помнишь?..

Я усмехнулся, вспоминая тот памятный спор, о котором он говорил. Хотя спором это вряд ли можно назвать – скорее мы нашли себе прелестное юное развлечение и вели себя, как два влюблённых идиота. Играть человека иногда было необычайно приятно; сколько жизней я прожил… Маска за маской, иллюзия за иллюзией…   

– Помню. Она не была девственницей. 

– Но она была умной женщиной – так провести двух бессмертных. Я до сих пор не понимаю, как мы ей поверили. 

– Если бы ты не убил её случайно, то у нас был бы шанс всё подробно разузнать. 

На лице Феликса отразилось крайнее изумление. 

– Напомнить тебе, кто сломал ей шею? 

– Но говорить-то она могла… 

Его глаза подёрнулись туманной дымкой, а затем пьющий кровь улыбнулся – широко и беззаботно, являя сейчас свой нрав именно таким, каким он был. Я частенько завидовал Феликсу – он умел жить одним днём, моментом, а меня всегда манили хитросплетения ходов, а призрачная цель была слаще счастья, которое было здесь и сейчас. Слишком много думаю, как он говорил мне, словно бы зная, что наступит то время, когда я прокляну собственный разум. У медали, как известно, две стороны – безрассудство его тоже порой играло с ним злую шутку. Ему следовало благодарить меня за прикрытую спину в эти периоды, но он, конечно, не благодарил.

Я поднял ставку вслед за ним. 

– И всё-таки ты брешешь, Деметрий.

– Неужели? 

– Тобой не настолько очарованы, чтобы ты был таким самоуверенным. Две недели, а она, кажется, уже и вовсе не рада тебе. 

– Ты пытаешься посеять зерно сомнения в моих мыслях? 

– Зачем? Ты и так сомневаешься, – улыбка его сделалась до безобразия широкой, а я вдруг ощутил, что затронутая тема мне неприятна. Его слова не уязвляли, но они уже пересекали некую дозволенную черту – ареал, за которым начиналось исключительно близкое. Хищническая часть меня – большая, основополагающая часть моего «Я» – остро отреагировала на столь вероломное вторжение, ощетинившись и обнажая клыки. Моё бесполезное дыхание сделалось ещё медленнее; перемена, происходившая глубоко внутри, полностью захватила меня. Пальцы сжались и разжались. Я раньше не замечал за собой подобной щепетильности, а отметив, почувствовал себя двояко – желание было вполне естественным, знакомым, но слишком давно испытанным. Запутанный клубок чувств и эмоций. Мне не хотелось делиться даже мыслями и наблюдениями, рассуждать и строить планы – девушка ведь принадлежала только мне! Хандра сменилась странно-тягучей тоской, впившейся в холодные жилы не хуже жажды.

Откинул карты на стол, чем вызвал немало удивление Феликса.

– Пас. [9]

– Так просто сдался? 

– Сегодня у меня нет настроения сражаться до конца. 

Он медленно вскрыл свою комбинацию – карта за картой. Сукин сын. Тройка! [10] Разбить его головой столешницу было, безусловно, весьма заманчивой мыслью, но он ли виноват, что удача сегодня не на моей стороне? Склонил голову, признавая его победу, и рассмеялся – не то над собой, не то над сегодняшним почти карикатурным вечером. В какой-то очень важной игре я действительно отчаянно проигрывал. 

…Я находил большое удовольствие в наблюдении за другими, когда сам оставался незамеченным – люди ведут себя естественно, если уверены в своём одиночестве. Не остаётся масок, притворных эмоций – врать себе дело неблагодарное, и наедине с собственной душой приходиться быть откровенным. Жизнь частенько заставляет нас играть неудобные роли; мы вживаемся в чужие шкуры, принимая их за свои – немногие могут позволить роскошь честности с окружающими. Лгать – привычный паттерн для смертных и бессмертных, перекочевавший из одной ипостаси в другую, оставшийся, наверное, единственно неизменным. Связующее звено. 

Блуждающий огонёк… Призван увлечь, неся семена лжи в самом своём основании. Я прекрасно понимал, на какую приманку попался и поражался тонкости пут. Чуть улыбнулся – неосознанно, выражая этим жестом внутреннее противоречивое чувство удовлетворения.   

Горько. Наверное, лишь этим словом я мог объяснить своё состояние; мне будто дали противного лекарства – той отвратительно пахнущей смеси трав, которой лечили в моё время простуду. Я так часто обманывал сам, а меня пытались провести ещё чаще, но юношеская обида обручем так давно не стискивала мою грудь. В конце концов, быть униженным неприятно – облезлому бродячему коту дарили ласки больше, чем мне. Линнет касалась его всей ладонью, пропуская шерсть через пальцы с аккуратными розовыми ноготками, а эта мерзкая тварь выгибала спину и урчала, оставаясь поразительно живой. Он даже позволил себе чуть прикусить белую кожу, и я не мог не думать, как сделал бы почти то же самое – коснулся сначала губами, а потом сжал зубами, давая прочувствовать свою власть. До дрожи, до того волнительного трепета, который стал бы одним на двоих. Несмотря на некоторое раздражение, я не мог не понимать разумности такого поведения; однако тайное рано или поздно становится явным. Последний кусочек головоломки встал на положенное место, и картина обрела целостность.

Мысленно усмехнулся яркому всплеску чувств, мгновенно вспенивших кровь – я давно не ощущал себя таким молодым и восприимчивым. Обострённо-болезненным, как опущенная в ледяную воду раскалённая сталь. Вдох. Шаг. Пальцы на плечо – едва касаясь, чуточку поглаживая. 

– Неужели я тебе всё-таки неприятен? – мой голос отразил всю гамму эмоций, испытанных чуть ранее – от обиды до шипящего раздражения, от которого кот, извернувшись и жалобно мяукнув, решил за лучшее удрать. Крепко сжал ладонь и, не сдержавшись, рассмеялся. Мутный человеческий образ – простейший птичий силок и я, ещё ребёнок, выжидающий беспечную певчую птаху, не спешащую взять приманку и попытавшуюся вспорхнуть от неловкого шороха. Я всем телом прочувствовал, как вздрогнула Линнет, а ускорившийся в два раза пульс эхом отозвался глубоко внутри. – Я напугал тебя до чёртиков, да? – поддразнил я её.

– Тебе так нравится подкрадываться? – Она повернулась ко мне, всё ещё несколько бледная и растерянная; глаза долу – сама невинность и послушание. Сглотнул, ощутив не жажду, но голод. Взгляд почти любовно коснулся сначала шеи, задержавшись на родинке, очертил линию скул и, наконец, впился в губы. 

– Мне нравится заставать тебя врасплох. Ты всё ещё отказываешься от моих уроков?

– Я не изменю своего решения. 

– Вероятно, тебе его предстоит изменить, – пожал плечами я, – поэтому не стоит упрямиться. Это только вопрос времени.

Она отступила на шаг и, один раз глубоко вдохнув, решила сменить тему разговора – истинный смысл моих слов был предельно ясен для неё, но злость, вспыхнувшая в её быстро брошенном на меня взгляде, оказалась подавлена. Или очень глубоко спрятана. Она быстро училась, но мне совсем не хотелось, чтобы Линнет вела себя со мной с такой же подчёркнутой вежливостью, как и с прочими пьющими кровь.  

– Мне казалось, что тебе нельзя выходить на улицу днём.

Я оглядел тенистый переулок между замком и прижавшимся к нему, словно гриб к дереву, более молодым строением, а затем нарочито придирчиво стал рассматривать кожу рук, источавшую едва заметное матовое сияние. 

– Мне казалось, что ты никого не можешь коснуться.

– Ты всё неправильно понял, – в её голосе зазвучал страх, она начала отступать всё дальше. Мне всегда нравилась эта фраза – люди используют её в самых неожиданных ситуациях, почти всегда пытаясь вывернуться, если им сильно прижали хвост.  

– Всё-таки есть исключения. – Скользящий шаг. Кровь ударила в голову. Мне хотелось получить нечто большее, чем едкий ответ. 

– Исключений нет! – твёрдо произнесла она; я с удивлением отметил в её тоне отрывистые нотки. – Деметрий, не будь таким дураком, – с нескрываемым отчаянием, почти умоляя. – Ты, чёрт возьми, на кота мало похож. 

– Спорное утверждение, – так серьёзно, насколько только мог. – Я, например, умею урчать, и, если сделать некоторые скидки, то это вполне сойдёт за мурлыкание. 

Девушка замерла, растерявшись и позволив мне таким образом подступить к ней вплотную, а потом улыбнулась.  Горло завибрировало от низкого грудного звука, который был чем-то средним между раскатистым рычанием и урчанием большой кошки. Линнет рассмеялась, потянувшись ко мне – на миг мне показалось, что она сейчас прижмётся к моему телу, зачарованная. Я улыбнулся; теперь мурлыкание больше походило на недовольное ворчание, как если бы зверя решили погладить против шерсти.

– Вот видишь, разве не похоже? – поинтересовался я, дёрнув за выбившийся длинный локон. 

– Похоже, – кивнула она. – И часто ты так делаешь? 

– Только в особых случаях и далеко не со всеми.

– Я должна быть польщена? 

– Ты чувствуешь себя польщённой? 

Пташка покачала головой, сцепив руки за спиной и перекатываясь с пятки на носок. Её эмоции были просты и понятны – они легко находили отражение на чистом лике, но при этом не выдавали мыслей, являясь лишь видимым отблеском волнений души. В тот момент, пока девушка что-то разглядывала на уровне моего подбородка, я осознал одну знаковую вещь, на которую не обращал раньше внимания: «пташка» стало часто звучать в моих мыслях. Я принялся перебирать нити ассоциаций и эмоций – одну за другой; такое случалось весьма редко, чтобы кто-то получал иную идентификацию, кроме имени и нейтрального «он» или «она». Наклонился так, чтобы поймать её взгляд, и улыбнулся, ощущая силу этой странной, только что обретённой близости и не противясь искушению насладиться, посмаковать незнакомое чувство. Я был заинтригован собственными реакциями на неё – чаще весьма противоречивыми, чем привычными.

– Так почему «нет»? 

– Потому что ты не животное. – Она вновь начала медленно отступать. Своеобразный танец – след в след, шаг в шаг. 

– С какой стороны посмотреть, – низкий, раскатистый рык. Кожа на её руках, открытая моему взору, покрылась мурашками – я нашёл это странно очаровательным. Стремительный полёт воображения нарисовал привлекательную мимолётную картинку, удивительно далёкую от плотского – её тёплые пальцы в моей ладони. Линнет сейчас походила на горлицу, которую вот-вот кот разорвёт когтистой лапой. – Одно прикосновение – большего я не попрошу. 

– Тебе хватит и одного.  

– У меня есть веские основания полагать, что нет. Я не обижу тебя. 

Облако тени на миг скользнуло по её лицу; она сощурилась, преисполненная решительности, ещё секунду назад напуганная и растерянная.  

– Последнему, кто такое обещал, я проломила голову. 

Я приподнял бровь. Любопытный поворот. 

– Звучит как угроза. 

– Оставь меня в покое. – Резким, почти отчаянным рывком пташка выпорхнула на солнечный свет; я было протянул руку, но замер на чёткой линии тени и не решаясь пересечь её. 

– Не думал, что ты такая трусиха, – поддразнил я её. 

– Я не трусиха! 

– Так подойди поближе – ночь всё равно рано или поздно наступит. 

– Теперь ты мне угрожаешь? – уголки её губ дрогнули в улыбке. 

– Так до этого всё-таки была угроза? 

– Нет. Я по-прежнему не хочу навредить тебе, – выдавила она из себя будто нехотя и очень осторожно. Мысли приобрели новое направление, повинуясь случайно брошенной ей фразе. Ревность уколола ржавой иглой. 

– Твой опекун, как ты его называла, мог касаться тебя? – спросил я едва ли не скучающе. Она промедлила перед ответом всего секунду, но правда мне стала ясна, как божий день. Я застал её врасплох. 

– Нет, – с её языка сорвалась ложь. Я слышал это в почти незаметном изменении ритма сердца, видел в том, как дёрнулись её губы, готовые произнести другое слово. Сцепил зубы. Глубоко вдохнул. Ревновать к прошлому бессмысленно, уговаривал я себя. Сущая глупость. 

– Полагаю, у вас были очень близкие отношения.  

Её лицо вытянулось, от удивления она даже приоткрыла рот. 

– Какое это имеет значение? 

– Вопрос верности, – слова были сказаны тихо, но прозвучали как хлёсткая пощёчина. Я переступил дозволенную черту – Линнет была достаточно щепетильна и слишком восхищённо отзывалась о своём наставнике, чтобы остаться спокойной.

– Ты думаешь…

– Я уверен.  

– Он сойдёт мне за отца…  

– Мы бессмертные – к чему нам размышлять о человеческих условностях? 

У неё сделался вид, будто она проглотила что-то мерзкое; её эмоции теперь легко читались – мне удалось пробить непрочную броню. Пожал плечами, словно не понимая, почему Линнет упрямится; в действительности, в мире бессмертных мало кто удивился бы даже инцесту – может, только очень молодые существа, ещё неискушённые и наивные. Я выяснил достаточно, чтобы чувствовать себя более спокойно и уверенно – со своим наставником она действительно не спала. Я не думал о том, почему мне казалось это очень важным; желание убивать всех, кто потенциально мог быть с ней, оказалось слишком понятным. Совсем не азарт… 

– Ты ведь это не серьёзно? 

– Абсолютно серьёзно. 

– Да пошёл ты к чёрту! – Пташка резко развернулась, удостоив меня почти ненавистным взглядом, и ушла прочь, вполголоса перебирая весьма любопытные проклятия и эпитеты, которыми щедро наделила меня, часть из которых я слышал впервые. Ей определённо необходимо хорошее воспитание. Склонил голову набок. А может и нет.

Предыдущая глава « Оглавление » Следующая глава