Меню сайта


Фанфикшн


Медиа



Творчество


Актёры



Поиск по сайту




Статистика:



Дружественные
проекты


Twilight Diaries - Сумеречные Дневники: неканоничные пейринги саги Стефани Майер в нашем творчестве





Главная » Фанфики
[ Добавить главу ]




Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия




Глава 10.2

Падшая


Она дёрнулась не от боли, в этом я был уверен – хлыст из добротной кожи, не чета нынешним, не оставил даже малейшего следа на белой коже. Хороший, выездковый[6], но мне казалось, что удачнее подошёл бы кнут – он эффектнее хотя бы из-за того, что тела он коснётся с более впечатляющим звуком. Страх хороший учитель там, где не помогает боль. Я отдавал себе полный отчёт в том, насколько для пташки подобное унизительно, но то была крайняя необходимость, подстёгнутая яростью; мне оставалось только гадать, запросит она пощады сразу или же я успею причинить ей ощутимый вред. В последнем не стоило сомневаться. Силу своего удара я всегда прекрасно осознавал. Наставник в верховой езде некогда поучительным тоном говорил мне, что ни в коем случае нельзя бить лошадь, находясь ярости, при этом наказывать полно, без выяснения, как к этому отнесётся животное. Про женщин тот человек не упоминал, но, как показала практика, принцип оставался тем же.

Пташка молчала. Стиснула зубы, побледнела, уткнула голову в руки, не позволив мне видеть её лица, но упрямо молчала. Я подостыл на двадцатый удар, нанесённый без помпезного размаха и свиста рассекаемого воздуха. Бил, чтобы сделать больно, а не чтобы напугать. И делал, хоть прочная кожа, даже рассечённая особенно хлёстким и удачным движением, затягивалась почти мгновенно. Да и разве я настолько тиран, что стану ударять по одному и тому же месту несколько раз?

Линнет не издала ни звука, у неё не сорвалось дыхание, её не сотрясала дрожь, но я почувствовал, как она бессильно – или же обречённо? – провисла в моей руке. Она не хныкала, не просила остановиться и не произносила злых слов. Только её тело там, где это было доступно моему взгляду, покрылось испариной. Я кожей ощутил, как температура, которая незначительно отличалась от человеческой, подпрыгнула не менее чем на три-четыре градуса.
Я не испытывал удовольствия от происходящего, впрочем, как и не было во мне сожалений. Совесть моя была абсолютно спокойна. Я не упивался властью и силой, но не мог отрицать – смотреть на пташку было приятно. Даже очень и даже сейчас.

Она дёрнулась, прогнувшись, хотя хлыст не коснулся её; боль сдавила обручем мою голову, а в груди словно провернули раскаленный клинок. Линнет мелко задрожала и только теперь посмотрела на меня совершенно стеклянными глазами.

– Хватит, – тихо, слабо. Голова кружилась то ли от щекочущего ноздри тонкого аромата крови, благоухающей мёдом, то ли от странного, непривычного чувства, словно я провёл весь день на жаре и теперь мне требовался отдых. – Не хочу, чтобы ты умер от моей руки.

Разжал пальцы. Девушка пошатнулась – не сильно. Унижать её ещё больше я не стал – сам помог вернуть подобающий вид, отложив на потом некоторые заманчивые мысли. Она вовсе не была ребёнком.
На хлысте медленно застывали алые капли.

– В скором времени ты будешь лишена моего так ненавистного тебе общества.
Она не подняла на меня глаз. Не уходила. Дышала на удивление ровно. Только в кровь обкусывала губы. Не боялась – я слышал это по запаху.
– Надеюсь, ты не вернёшься оттуда, куда едешь, – холодно, но голос её дрожал. Свист рассекаемого воздуха. Пташка вздохнула – по кистям удар был гораздо больнее, чем по ягодицам. Чувствительнее.
Только-только остывшая злость вспыхнула, расцвела огненными узорами ярости.
– Прочь, – раздражённое шипение.

…Дни потонули в рутине, позволив привести мысли и чувства в относительную гармонию; я редко видел Линнет – она старательно и тщательно не попадалась мне на глаза, что было вполне ожидаемо, ведь женщины любят упиваться своими обидами. Она даже не смотрела на меня – вернее, не поднимала взгляда, отвечая, если того требовалось, вежливо и учтиво. Однако во всём это было нечто неправильное, колющее, отчего на душе моей скребли кошки – та самая пресловутая типично женская способность заставлять чувствовать мужчину виноватым. И едва ли я мог признаться даже самому себе в ощутимой слабости – подавить сожаления не удавалось; их природа была совершенно алогичной – они терзали разум вовсе не из-за игры на Роберта. Лишнее и пустое. Существовали вещи, которые следовало ставить выше собственных чувств и планов.

– Давно я не видел тебя столь… – Феликс выразительно замолчал, словно раздумывая. – Пожалуй, собранным.
– Отчего-то я не жду в этот раз от румын ничего хорошего – особенно, учитывая, что они не брезгуют связываться со всякой швалью. Их последняя компания была весьма разношёрстной.
– И обречённой, – улыбнулся он. Улыбался Феликс всегда столь жизнерадостно, что большинство почему-то испытывали непреодолимое желание бежать от такого проявления дружелюбия.
– Терпение, друг мой. И каждому воздастся.
Его глаза сверкнули – мягкий, почти нежный взгляд, впрочем, не лишённый насмешки.
– Некоторые из молодых считают, что мы медлим и трусим.
– Какая глупость не просто иметь подобные мысли, но и высказывать их, – фыркнул я. – Неосторожная молодость лишает шанса дожить до рассудительной зрелости. – Выражение лица моего друга сделалось настолько хитрым, что я скривился. Мы представляли собой весьма штампованных и растиражированных в массовой культуре напарников – он был весел, часто ироничен, склонен к безрассудству, вспыльчив, тогда как мои действия обычно оставались сдержанными и взвешенными, а сам я являлся фигурой более мрачной.

Вопреки ожиданиям Феликс промолчал. Не слишком хороший знак.

Ни он, ни я не принадлежали к личной охране жён правителей, но иногда нам приходилось сменять соклановцев – дурман Корин, который в избытке получали Сульпиция и Афинодора, делал даже из самых вышколенных стражей счастливых дурней. Они в любом случае уже были неспособны надолго покинуть белокурую чаровницу, однако не имели права терять выучку и рассудок. Я их, если быть честным, презирал и ни капли не понимал, как и презирал любого рода зависимость ещё в человеческой жизни. Тем не менее, каждый сам выбирал, как ему коротать вечность.
Сейчас чары Корин, которые я неизбежно принимал – ровно ту необходимую дозу, чтобы не дать скуке изводить меня, были как нельзя кстати – они помогали очистить сознание от неправильных мыслей. Временно. Любая иллюзия, как и туман, тает с рассветом. Огонь, сколь бы ярок он ни был, тускнеет рядом с солнцем.

Позже, не спеша спускаясь по ступеням башни, нисходя всё глубже и глубже в сердце замка, я замер у одной из развилок, не смея подступиться ближе и, тем самым, неизбежно быть обнаруженным. Моё самолюбие было уязвлено, а внутри крепло недовольство – Линнет повела себя как и все прочие женщины, решив сменить одного покровителя на другого, более сильного. Она пряталась от меня – в те дни, когда я был свободен от обязанностей, девушка проводила подле Маркуса, который терпел нас только по отдельности. Мне никогда не позволялось быть рядом, если она коротала время у него. Логичное объяснение такому поведению будило во мне холодную ярость – получать афронт не слишком приятно.

У меня не возникло даже мимолётного желания уйти и не слушать.

– Тебя кто-то обидел, дитя? – Маркус говорил без чувства. Ни заботы, ни участия, ни даже вежливости. Молчание неприлично долгое – вероятно, ответом был кивок головы. Естественно, она не упустит шанса получить возможность отомстить. Глубокое чувство разочарование, грозившее перерасти в брезгливость. А ещё, пожалуй, обречённость.
– Ты можешь быть честна со мной – сейчас мы одни.
– Благодарю вас, Маркус, за заботу, но меня никто не обижал.
Вскинул голову. Слышит или чувствует моё присутствие? Уверенности не было.
– До меня доходили слухи о другом, достаточно обыденном, но неприятном, – отрывисто, почти лающе. Я вытянулся невольно, ощущая явную угрозу, проскользнувшую в тоне Древнейшего. Линнет учтива и проявляет необходимую кротость, но этого мало, когда требуют абсолютную честность. – И я же просил не обращаться ко мне на это новомодное «вы».
– Это только слухи, – сбивчиво и поспешно. – Я ценю вашу заботу, но… Простите… Прости. Я ценю твою заботу, но…
–…не можешь её принять по неким причинам. Страх или что-то иное?
– Иное.
Конечно, лжёт.

– Я вовсе не против, чтобы ты пряталась у меня, но мне хотелось бы больше откровенности. Ты ничего не просишь, хотя могла бы. Я бы не отказал – например, в наказании тому, кто причинил тебе вред. Как видишь, болтливая прислуга иногда бывает полезной. Более того, ты знаешь, что я бы не отказал тебе в большинстве просьб, но ты молчишь. Ах, нет! Один раз ты всё же попросила – рассказать об одном из смертных художников, которых сюда когда-то приволок мой брат. Скажи, дитя, это глупость или излишняя осторожность? Мне было бы, наверное, даже приятно, если бы ты пользовалась моим расположением. Твоя компания меня не раздражает.
Затяжное и долгое молчание. Пожалуй, через несколько минут тот хрустальный образ, придуманный мной – незапятнанный и чистый, разлетится, словно витраж, ибо сущей глупостью будет отказ от подобного предложения. То, что он говорил ей сейчас, вполне сходило за предложение стать фавориткой.

Лекарство было горьким, а ярость, перемешенная с ревностью – жгучей.
– Мне можно быть откровенной?
– Да.

– Сейчас ты обижаешь и унижаешь меня не меньше, чем он. Вы оба в праве сильного, и я должна подчиниться – говорить то, что от меня хотят услышать, делать то, что от меня ждут, и даже чувствовать то, что кажется правильным другим. Я не могу тебе отказать, ведь так? Если я не соглашусь подчиниться, то мне переломят хребет, – я впервые слышал, чтобы нежная пташка говорила с такой озлобленной обречённостью. Я мысленно молил её замолчать – она уже сказала достаточно лишнего и неразумного. – Я не буду ничего просить и, если ты позволишь, сегодня уйду.

Я безмолвно застонал – кто, скажите на милость, надоумил её так отвечать? Вызывать моё недовольство и вызывать недовольство правителей – вещи отнюдь не одинаковые. Я окажусь бессилен – мне не позволят защитить пташку, а выступать наблюдателем не было ни малейшего желания. Но я не мог не думать, что означало бы согласие. И тогда бы мне тоже оставалось только смотреть, помня своё место. Пожалуй, я бы в итоге убил её. Просто растерзал бы в один прекрасный день.
Она не будет принадлежать другому.

– Глупо ведёшь себя. Честно. Благородство и честь, девочка, себе могут позволить только сильнейшие. Не смотри на меня волком – я не желаю тебе зла и не ищу ссор. Считай, что я проверял тебя.
– И я прошла твою проверку?
– Не совсем, но я не разочарован.

Она тяжело вздохнула. Хмурится, втянув голову в плечи, обкусывает губы, сжимает тонкие пальцы, только бы не ответить, когда так хочется – я видел это всё, как если бы девушка была передо мной. Наверное, укол совести – мы оба одинаково не понимали друг друга тем сильнее, чем лучше узнавали. Пропасть не уменьшалась – она только росла, раскрываясь алчной пастью бездны.

Не стоило отрицать иной возможности – Линнет могла бояться меня больше, чем Древнейшего. Тогда дело заключалось вовсе не в чести и прочих ложных добродетелях. Так было думать удобнее, но сейчас верить себе не было ни малейшего желания.

Я выждал достаточно, но они не продолжили разговора – пташка покинула Маркуса менее чем через полчаса, избежав по его милости вероятных последствий. Он великодушно простил ей глупость.
Что ж, не только владыке хотелось узнать истинные причины её поступков.

Я преградил ей дорогу – она остановилась, смиренно опустив голову; всё её недовольство выражалось в сжатых в тонкую линию губах. Руки по обе стороны от неё, чтобы даже не думала сбежать. Лицо у девушки сейчас – тонкая фарфоровая маска, не позволяющая видеть её чувства; молча приподнял ей подбородок, заставляя смотреть в глаза, но Линнет отвела взгляд.

– Вы что-то хотели, edler Herr Demetri? [7] – сказано было достаточно тихо, чтобы откровенную издевку услышал только я. – Или необходимо больше почтения?
Цокнул языком и улыбнулся, отчего она насупилась и засопела, совсем как обиженный ребёнок. Мягко, словно кошка, рядом кралось время.
– Я не враг тебе.
В ответ – молчание. Ожидаемо.
Хмыкнул. Вся она – заледеневшая кукла, да только сердце билось быстро и сильно, с головой выдавая то, чего ей не хотелось показывать. В пульсе – пьянящий перестук эмоций.

– И извиняться не намерен, ибо от женщины рядом – рядом, а не подле, Линнет! – я требую поведения взрослой, а не ребёнка. Последнее мне нравится только наедине – там место глупостям и своеволию.
Она сжала руки в кулаки, старательно пряча взгляд. Я говорил тихо – мои слова предназначались лишь для неё.
– Было бы глупо и наивно ожидать извинений. – Она подняла на меня глаза – холодные, далёкие, полные боли, разочарования и презрения. – Ты в своём праве, господин.

Я не мог себе признаться – такой она мне тоже нравится, хотя и будит должную злость; перечит, не подчиняется и не ломается, как бы мне ни вздумалось укусить её. Возможно, я поспешил считать её голубкой – не заметил ещё не заточенных коготков.
Мне очень хотелось допустить просчёт.

– Глупо было так отвечать Маркусу, пташка, – мягко, избегая назидательного тона. Кровь привычно вскипела в жилах; эта женщина странно действовала на меня, одинаково легко пробуждая как страсть, так и ярость.
Линнет ожидаемо вспыхнула до кончиков ушей, но не стала меня ни в чём обвинять – я подозревал, что подслушивание осуждается ей, как и всё другое, что «не честно» и «неправильно». Очаровательно. Её губы скривились в презрительной улыбке – тоже новое выражение.

– Почему? Отомстить, милая, очень сладко, и не думаю, что тебе не хочется. Не верю, что тебе не обидно и что ты не жаждешь справедливости. А также не забывай о положении, которое получишь – такое предлагают далеко не всем. – Я разжал ей стиснутые пальцы, словно игрушке, коснулся губами ладони. – Поранишь себя.
Теперь в её взоре, печальном и глубоком, отразилось непонимание, сменяющееся злостью. Моя очередь испытывать замешательство – что из сказанного мной задело её? В конце концов, я был прав.

– Почему ты такой, Деметрий? – глухо, надломлено. Она не сделала ничего, да и сейчас – почти неживая, охладевшая, но я до дрожи желал смять её в объятиях. Ей неприятно, я чувствовал это, но Линнет меня не оттолкнула, терпеливо снося мой порыв. Я обхватил ладонями её лицо, страшно гневаясь за то, что не ощущаю шёлка кожи; пташка только смотрела на меня.

Только смотрела, а внутри меня – сильнейшая буря, мешанина боли и сладости, рождение новой вселенной.

– Я не могу больше доверять тебе, – прошептала она, и теплота её дыхания коснулось моих губ. Почти поцеловал, сохранив жалкое, не внушающее доверия расстояние – недостаточное, чтобы не чувствовать, как нутро облизывает рвущаяся из неё сила. Уверенность была твёрже алмаза – она не причинит мне вреда. Я ей нужен.

Странная.

Рано или поздно её убьют из-за потенциальной угрозы. Душа заныла от тоски, переполнилась горечью. Или её погублю я в отчаянной попытке сдёрнуть поводок, ловко накинутый на мою шею. Омерзительно. Или её растерзает собственное прошлое – не обязательно в лице брата. Или… или… Обречена? Мысли холодные и склизкие, но неопределённые. Я не понимал чего-то важного.

– Не можешь? – на выдохе. Я запьянел, охмелел и пропал. Едва-едва, мягко, почти нежно. Но меня оттолкнули, показательно вытерли рот рукавом. У пташки задрожали губы, подозрительно заблестели глаза. – Ты мне пожелала смерть, так почему бы не исполнить угрозу самой? Месть – вещь безумно приятная, пташка.
– Дурень!

…Довольное мурлыкание кошки действовало на нервы; я часто задумывался над тем, почему Линнет не боялись животные, но при этом не слишком терпели люди и некоторые бессмертные. Она растянулась на полу (к слову, намытом до блеска) и увлечённо читала книжку, поглощая с громким хрустом сочное зелёное яблоко; чёрный кот, имевший весьма потрёпанный вид, устроился у неё под боком, не переставая жмуриться и урчать. Почуяв меня, он зашипел и прижал уши к голове, мгновенно успокоившись, когда пташка рассеянно почесала его.

– Ты ему что-то дала?
Её брови приподнялись, но она не подняла на меня взгляда.
– Нет.
– Бесполезные существа. Ты его хотя бы вымыла?

Кот посмотрел на меня с укором, снова зашипел и решил за лучшее ретироваться, едва услышав ответное рычание. Было бы нечестно сказать, что я не любил кошек. Отнюдь. Я их всего лишь не выносил. Они, в свою очередь, не жаловали меня даже в человеческом существовании.

– Вымыла и накормила. Зачем ты его прогнал?
– Животные, пташка, не терпят нашего присутствия, даже если подсыпать им кошачьей мяты в еду.
– Я ничего не подсыпала ему.
– А мне?

Она села, вытянув ноги, выражая всем своим видом недовольство моим присутствием. Холод вовсе не показной. Я устало вздохнул – её обидам пора уже пройти.
– Зачем пришёл? – Сейчас мы одни, и Линнет была откровенной; нас здесь, почти за чертой города, едва ли могли подслушать или услышать. Во всяком случае, я очень чутко следил за этим. Она не пришла сюда, когда я назначил время. Упрямый ребёнок.
Её зрачки расширились, но страха я не почувствовал.
– Ты меня неправильно поняла, cara. Я хочу поговорить.
– Я вижу.
Вздрогнула, когда упругий хлыст рассёк воздух.
– Я не собираюсь тебя наказывать.
– Сегодня?

– Ты белая, словно полотно, а всё равно не желаешь молчать, – я покачал головой. – Выслушаешь меня? – Она кивнула, но явно нехотя, точно делая мне одолжение. Протянул ей хлыст рукоятью вперёд – не взяла, упрямо поджав губы и отвернувшись. – С большой долей вероятности меня накажут за слова, когда содержание нашего разговора станет известным – думаю, ты давно поняла, что у нас не может существовать секретов. И, умоляю, ни в коем случае не воспринимай мои слова как оправдание, сожаление или желание спасти свою шкуру. Я хочу, чтобы ты понимала некоторые важные вещи, которые пока ускользают от твоего взгляда.

Она вдруг рассмеялась – не без грусти, но легко и беззаботно. С неким удивлением пришлось отметить, что пташка научилась держать осанку. Я принялся задумчиво покусывать кончик хлыста, где-то в глубине души жалея о его чистоте – кровь, даже остывшая и свернувшаяся оказалась удивительно сладкой. Вопреки ожиданиям. А, может, мне это только показалось – именно в этом я пытался себя убедить.

– Хочешь, скажу, что ещё мне сказал Маркус?
– Пожалуй.

Она смотрела на меня без страха, хотя и по-прежнему бледная, как бумага – хрупкая, ломкая, слабая. Смотрела долго, испытывая моё терпение. Смотрела так по-чудному, как умеет – проникновенно, глубоко, мудро.

– Что я должна смириться и принять. Что мои обиды – несусветная глупость и блажь. Что мне следует быть покладистее. Ах да, что я, конечно, пойму всё со временем – просто я слишком молода и пока ещё не набралась мудрости. По твоим глазам, Деметрий, я вижу твоё полное согласие с ним, а мне, знаешь, противно от такой жизни. Я иногда жалею, что меня не убил брат или ты не забил насмерть. Я не вещь и не хочу быть вещью.

Не смотри на меня. Мысль забилась выброшенной на лёд рыбиной. Не смотри.
У неё дурной взгляд и дурные глаза – теперь я это понял, почувствовал. Сжал и разжал пальцы.
– Никогда больше, пташка, ты даже не подумаешь о смерти – от моей ли руки, от руки брата или по собственному желанию. Не гляди на меня так поражённо – моё чутьё подсказывает, что на последнее у тебя вполне хватит дурости или, боюсь, уже хватало. Выкинь подобные сожаления из своей хорошенькой головки. – Я позволил себе тяжело вздохнуть. – Возможно, со временем мы сможем лучше понимать друг друга.

Она хмыкнула. Глаза-то блестели – вот-вот расплачется. Я, как и любой другой мужчина, испытывал панику, потому что совершенно не представлял, что делать; слёзы небезразличной женщины – страшное оружие. Я всерьёз раздумывал уйти и вернуться позже, когда она успокоится – мне вовсе не хотелось чувствовать себя виноватым.

– Нас, Деметрий, нет, не было и не будет, – она говорила с решительной, даже пугающей уверенностью. – Не может быть, – глухо.
Лгать не хотелось.
– Скорее всего, ты права. Неужели не позволяешь себе даже думать?
– Не позволяю. Именно это будет большой ошибкой и непроходимой глупостью. Рамки и правила, пьющий кровь. Условности. – Она повернула голову, демонстрируя тонкий профиль, и взглянула в окно. Её пальцы дрожали. Совсем немного. – О чём ты хотел поговорить?

– Об условностях, Линнет, и их месте в нашей жизни. Иногда нам приходится поступать как должно, а не как хочется – есть вещи, которые необходимо ставить выше чувств или желаний. Думаю, ты это понимаешь как никто другой. – Я молчал долго, наблюдая за передвижением пёрышек облаков на клочке лазуритового неба в окне. Пташка не торопила меня, но слушала. – Я солгу тебе, если скажу, что не хотел тебя проучить. Очень хотел и нашёл бы повод – не этот, так другой. Я солгу тебе, если скажу, что понимаю твою обиду. Не понимаю, хотя и признаю твоё право на холодность. Я солгу тебе, если скажу, что не испытываю сожалений. Испытываю, но они – лишние, неправильные и алогичные. Но об этом – довольно, ведь тебе, как я вижу, неприятно. – Линнет опустила взгляд; в её ресницах путался солнечный свет. – Есть некоторые вещи, о которых не говорят вслух – например, о том, что иногда состав клана проходит переукомлетацию. Некоторые – горячие головы, непокорные и зарвавшиеся гордецы – гибнут, освобождая место другим, более разумным.

– Конечно же, случайно?
– Конечно, – мимолётная улыбка. – Но иногда гибнут те, кто имеет влияние на ценный талант, кто заставляет его перестать быть надёжной деталью в системе. Случайно, милая – покров между жизнью и смертью крайне тонок. Всё происходит само собой – разрываются узы, привязанности, случаются неизбежные несчастья, – я развёл руками.
– Не продолжай. Я поняла, – ровно, почти церемонно. – Ты не должен был этого говорить.
– Я, как и некоторые другие, не должен был и замечать этого, – пожал плечами. – Подход разумный, согласись. Мне всегда казался он очень рациональным.
– Наверное.
– Не фыркай.
– Только не вижу проблемы.
– Скорее не замечаешь или же отрицаешь.
– Не надо.
– Чего именно?
– Дальше не надо. Не рви мне душу, Деметрий.
– Пожалуй, я бы даже скучал, когда бы забывал, сколько от тебя было проблем.
– Прекрати.
– Мне хочется откусить себе сейчас язык.
– А мне – вырвать его тебе.
– Не отказывайся от покровительства Маркуса. Хотя бы открыто не проявляй дерзости. Он убережёт тебя там, где я окажусь бессилен.
– Но?
– Не вздумай уступать ему, если вдруг чтений и твоего присутствия ему окажется мало. Я удушу тебя, а после, пожалуй, буду тосковать некоторое время.
– Всё?
– Не пой ему.
В её улыбке была неприкрытая горечь.

…Я не являлся фаталистом и не верил в предназначение, ибо знал, что жизнь походит на бархан, где каждое движение одной песчинки тревожит соседние. Своего рода эффект домино. В переменчивом, словно дым, мире не может существовать ничего предначертанного. Но, несмотря на это, я имел один существенный изъян, бывший и неоспоримым преимуществом – хорошую интуицию. Чутьё нередко выручало меня, являясь неотъемлемой частью моей натуры – помогало там, где молчали инстинкты и подводил разум. И сейчас я не был спокоен – во мне разрасталось неправильное беспокойство. Что-то шло не так, как должно было идти.

Меньше свободы и больше контроля. Стоило соврать себе и отмахнуться от лишних раздумий, но я чуял смерть, как акула ощущает капли крови за десятки километров.

Окна моих комнат не выходили во внутренний двор – своего рода привилегия не особенно скрываться; дорога внизу была практически пустынна. Умиротворённое, ленивое безмолвие завладело окрестностями – час сиесты, когда Вольтерра подобно многим другим южным городам практически вымирает. Покой и нега. Я чуть повернул голову, наблюдая за дальнейшими действиями Феликса, вошедшего безмолвно и без стука. От него пахло пылью и жарой.

– Ты беспокоен, – произнёс он после долгого молчания. Я был наделён высшей степенью его расположения – мог безнаказанно поворачиваться к нему спиной. Пожал плечами, не видя смысла комментировать его слова. Он был не прав. Не беспокойство. Тревога. Он знал меня достаточно хорошо, чтобы чувствовать мою нервозность. – Охрана тебя ненавидит, Деметрий.
– Я не терплю беспечности, а сейчас она крайне неразумна.
– Мне было бы интересно знать причины.
– Я знаю, что что-то идёт не так, как должно.
– Может, просто дело в бабе?
Я закатил глаза.
– Избавь меня от своих предположений – сегодня я не в настроении их выслушивать, но, – я бросил взгляд в его сторону; из-за расширившегося зрачка почти не было видно винно-красной радужки, – не настолько, чтобы поддаваться на твои провокации. Однако, пожалуй, в одном не могу не согласиться – все неприятности, в которые я когда-либо ввязывался, были, как ты выразился, из-за баб. Даже Адам не устоял перед соблазном, взяв запретный плод из рук Евы и польстившись на лживые обещания. И с тех пор это наш рок. Красота ставит нас на колени.

Я спиной ощутил его улыбку.
– Представляю, как ты жалеешь, что столь бурные ссоры не имеют такого же бурного продолжения.
И вновь я нашёл причин отвечать, но пришлось признать – он меня задевал и достаточно ощутимо. Каким-то уголком своего сознания я хотел вести себя неосмотрительно.
– Или в неприятности я ввязывался из-за тебя, мой друг.
– Неужели ты до сих пор не забыл? Я столько раз тебя выручал, спасал твою шкуру, прикрывал спину, а ты, неблагодарный мальчишка, помнишь исключительно плохое.
– Ты продашь меня за тридцать серебряников.
– Как низко ты оцениваешь меня, Деметрий, – он цокнул языком. – Твоя шкура стоит гораздо дороже. Ты обидел меня, назвав столь низкую цену.
– И подставлял меня не реже, чем прикрывал спину.
– Ох, не тебе меня в этом упрекать.

Действительно, хотя мы и были в какой-то степени дружны и представляли собой очень эффективную боевую единицу, но наше негласное соперничество, начавшееся даже раньше, чем я оказался в клане, продолжалось до сих пор. В последний раз я увёл из-под его носа весьма приглянувшуюся Феликсу Виолетт – бедняжку, когда она мне надоела, он не принял обратно. Я прекрасно понимал подобную брезгливость.

Мы не позволяли нашим играм принимать серьёзный оборот – в конце концов, сражались на одной стороне, и терять надёжного напарника было крайне глупо; к своей чести, я не часто попадался на его удочку, но когда такое происходило, то ничего хорошего, естественно, не случалось. Однажды он даже свернул шею моей певице и не позволял к ней подойти до тех пор, пока кровь – божественная кровь! – не остыла и не потеряла всякую ценность. Удача действительно меня любила, раз гораздо позже, спустя века мне повезло вновь повстречать подобного смертного, но одно воспоминание о потере той, первой, приводило в ярость. Досадное упущение, хотя, конечно, потом Феликс пожалел. Сильно пожалел.

– Так, говоришь, охрана недовольна? – лениво, но не скрывая удовольствия. Я имел небольшую власть и с удовольствием ей пользовался, тем более что отвечать за все недосмотры придётся собственной головой. Я требовал не так уж много, но моим требованиям было сложно соответствовать. Впрочем, это не моя вина и не мои заботы.
– Чуть больше, чем всегда. Думаю, один идиот, который открыто выскажет тебе недовольство, точно отыщется. Позови меня тогда. Я хочу посмотреть.
– Пусть выполняют лучше свою работу – по городу в последнее время шастает всяческая мразь.
– Ласково ты о нём. Или об обоих?
– О нём. Малышу необходимо подпилить коготки и подобрать ошейник потуже, но он, думаю, не безнадёжен.
Если он безнадёжен, то умрёт.
– Как к таким речам относиться твоя amanta [8]? Или в её присутствии ты придерживаешь язычок?
– Она мне, к сожалению, не любовница, ведь я до сих пор жив, да и женщине, ты же знаешь, вредно знать слишком много.
– Может быть, да, а, может, и нет – мои глаза меня пару раз обманывали? У вас потребуют объяснения.
– Она мне доверяет – полагаю, в этом дело.
– Доверяла.
– Женские капризы, – я взмахнул рукой, будто отгоняя назойливое насекомое. Мне не хотелось признаваться даже себе, что, возможно, я недооценил силу её обиды. – Ты ведь пришёл не просто так?
– Там тебя разыскивают, – он выразительно замолчал. – Твой швагер. Я подумал, что ему вовсе не будет лишним потоптаться в приёмной. Выдержке тоже необходимо учиться. Да, Деметрий?
– Безусловно, – теперь моя улыбка была вполне искренней, хотя я и оценил шпильку. – Малыш должен знать своё место. – Я склонил голову, благодаря Феликса – он сделал всё более чем просто правильно. Лёгкий укол беспокойства сменился всполохом недовольства – Роберт прибыл слишком рано, разрушая мой план. Линнет была в городе – у меня оставалось время подвести черту и подготовиться к их встрече. Иными словами разозлить его до такой степени, чтобы он вновь попытался на меня броситься.

В просторном холле было прохладно; я находил определённую иронию в том, что здесь в декоре использовались искусственные цветы. Я не позволил себе удивления, хотя вид Роберта оставлял желать лучшего – он казался осунувшимся, встрёпанным больше, чем обычно, и повзрослевшим на пару лет. Приветствий не было. Феликс маячил где-то за спиной не в силах отказаться от маленького представления.
Сжал и разжал пальцы. Всё серьёзно. Я знал, что он спросит раньше, чем слова сорвались с его губ.

– Сестра? – глухо и отрывисто. Глаза у него пустые – в них из осмысленных эмоций плескался только страх. Я не позволил себе поддаться панике – в конце концов, он не сказал ничего тревожного. Линнет в городе – Вольтерра абсолютно непреступна. Ей ничего не может угрожать внутри стен.
– В городе, гуляет со смертной. Как видишь, я не держу её взаперти.
– Я могу увидеть её сейчас?
– Зависит от того, что ты от неё хочешь и что ты ей скажешь.
Он криво улыбнулся.
– Я хочу её предупредить.

С языка уже был готов сорваться язвительный, пусть и учтивый, ответ, но слуха коснулся перестук каблуков – Дженна вернулась. Одна. Шаги торопливые, частое сердцебиение, кисловатый привкус страха – верные свидетельства тревоги. Чуть склонил голову набок. Человеческое существо не забыло этикета – почтительно замерло в паре шагов, услужливо склонив голову.
Что-то действительно шло не так. Ощущение тревоги многократно усилилось.

– Говори.
– Нам встретился не человек – возможно, полукровка, но я не уверена. Молодой, на вид ей ровесник, высокий, худой и неприлично красивый, – начала Дженна, и на миг на её простом лице появилось мечтательное, задумчивое выражение. Роберт, казалось, побледнел ещё больше. На его красивых скулах заходили желваки. – Она сказала, что знает его и что мне не о чем беспокоиться. Другие – наверное, люди, но я вновь не уверена – возникли поблизости, – быстро и по-деловому продолжила смертная. – Я сочла за лучшее ускользнуть и найти вас, сеньор, помня вашу просьбы докладывать обо всём, что Линнет говорит или делает. Она была напугана. Сильно.

Она говорила глупости – что может угрожать в Вольтерре? Кто бы там ни был… Нить, единственно интересовавшая меня из сплетения тысяч и тысяч других, задрожала, отражаясь в сознании приглушённым отголоском боли. Линнет находилась точно между внутренним и внешним кольцом стражи – в слепой зоне у патруля.
Да быть не может…
Я, конечно, ошибся.

– Ты за ней ещё и шпионишь? – с явным презрением бросил Роберт, но осёкся, заметив, как я, видимо, изменился в лице. – Она… здесь? Я, чёрт возьми, не мог опоздать! – бессильно взвыл он. – У вас охрана, люди… Она не пойдёт по своей воле.

Результат оставался одним и тем же – что бы сейчас ни происходило, сколь бы это ни казалось безумным, пташка была в реальной опасности. Охраны рядом не было. Скорее всего, не было и смертных свидетелей.

– Где она?
– Сеньор, разве вы…
– Где ты оставила её? – рявкнул я так, что глупое человеческое существо, сейчас растрачивающее попусту время на предположения, отшатнулось и лишь только потом, спустя драгоценные мгновения, торопливо назвало адрес. Пожалуй, я позволил себе опешить от проявленной неизвестными наглости – от замка всего лишь около мили. Я не стал никого дожидаться, на ходу натягивая перчатки и набросив на голову капюшон.

– В чём дело? – Роберт не спрашивал – требовал, стараясь поспеть за мной и явно не слишком радуясь перспективе спускаться в подземелье. Долго. Из моей глотки вырвался предупреждающий рык.

Тревожило меня и другое – я не смог выловить из разума Дженны нити сознаний тех, кто посмел нарушить границу. Мутный, осклизлый клубок ощущений вместо точности. Однако это не являлось существенным препятствием.

– Кого ты привёл по её душу? Не смей лгать или испытывать моё терпение иными способами – клянусь, тогда я точно сверну тебе шею, как цыплёнку. – Я очень старался быть спокойным и собранным, позволяя неизбежному страху – все чего-то боятся – не туманить сознание. Для него и для ярости, тоже предрешённой, ещё будет время. Знал и испытывал твёрдую, как алмаз, уверенность – там, в конце пути, я не увижу ничего хорошего.

А нить дрожала и слабела от секунды к секунде. Раздражение – я не смел пойти напрямую. Был связан правилами, словами и клятвами… Много ли они стоили сейчас? Я уже действовал практически бездумно – шел будто на поводке, едва ли сдерживаясь от откровенных глупостей. Что-то внутри меня стремительно разрушалось, сметалось, разрывалось бушующими чувствами.

Ей плохо.

Страх голодным зверем вгрызался в разум.

Полукровка раздосадованно цокнул языком, споткнувшись, но Феликс, кажется, успел поймать его за шкирку, словно щенка. Темнота не была помехой пьющему кровь – разве что краски становили приглушённее и мягче, но вот в том, у кого крови бессмертных капля, создавала определённые трудности. Бесполезные существа. Сильное, едкое раздражение – из-за Роберта тоже приходилось медлить.

Ей больно.

Я не думал о реальной возможности того, что перестану ощущать присутствие Линнет. Такого не могло случиться, убеждал я себя. Получалось на удивление паршиво. В одном я был уверен точно – мне очень не нравилась подобная перспектива. По правде сказать, я даже не мог предположить, какой будет моя реакция.

Она уже погибала – это тоже совершенно ясно.

Потревоженный стремительным движением затхлый воздух поднимал с пола вихри пыли.

– Вероятно тот, кому я служил, – неохотно и через силу. Я всё больше считал физическое устранение Роберта наиболее рациональным выходом. Скорее всего, он уже запутался до такой степени, что только плаха его и ждала.
– И служишь, – бросил я, тонко улыбнувшись – он весьма похоже на сестру морщился от не самого приятного запаха, царившего в подземелье. Больше люди, чем мы, которые не делили ароматы на приятные и неприятные, если дело не касалось трапезы.
– Возможно, – осторожно произнёс он. Стыд, который мальчик испытывал, меня не трогал – Линнет попала в переплёт исключительно из-за него, отчего он не может рассчитывать на индульгенцию от меня. – Но губишь её именно ты.
– Я тоже очень рад тебя видеть, Роберт.
– Хотя, конечно, лучше ты. Из двух зол принято выбирать наименьшее – если сбросить со счетов Натана.

Внутреннее раздражение не коснулось лица. Натан уже приговорён – я буду ему судьёй. Оставить без прошлого, лишить будущего… Я проявлял необходимую жестокость к пташке.

Лента сознания Линнет на какой-то краткий момент показалась добела раскалённой – никогда мне не доводилось ощущать подобного. Ледяная рука сжала внутренности. Заныла раненная Робертом ладонь.

– Ты научил её ненавидеть себя?
– Я… боялся её, – он казался растерянным и не слишком уверенным. – И боюсь, но очень хочу научиться принимать и понимать. Поверь, мне за это ни капли не стыдно. – Я не мог позволить себе сейчас отвлекаться на него, хотя очень хотел. Ему не помешала бы хорошая трёпка. – Ты не видел, Деметрий. Ты не знаешь и не понимаешь. Она может быть другой, и, боюсь, к этому невозможно привыкнуть.

– А она тебя ещё и оправдывает, щенок!
– Тебя она тоже оправдывает, вампир, хотя и отрицает это. Много хорошего сестра видела от тебя? Она несчастна, и ты это прекрасно знаешь. – Я не стал отвечать – и ни к чему и нечего. Он вздохнул и заговорил дальше очень торопливо, глотая окончания и слова: – Когда я только познакомился с ней, мне очень хотелось верить, что её свет – обманка, что под красивым фасадом не будет ничего. И в какой-то момент я и уверовал, и почти возненавидел, потому что ко многому не был готов. Ошибся. Наказал и себя, и её. Так позволь, коль уж мы находимся в одинаковых условиях, самому расплатиться за свои грехи. Она моя сестра, и дорога мне. Это мой долг.

– Дорога, – многозначительно протянул я. Ему хватило выдержки не отвечать. – Твоё раскаяние мало что сможет изменить. Ты подставишь её под удар, если вы попытаетесь бежать – если, конечно, закрыть глаза на то, насколько неразумно ты ведёшь себя и так.
– Если она тебе хоть каплю дорога, Деметрий, то ты никогда не найдёшь её.
– А что же сделаешь ты, если она для тебя хотя бы что-то значит?
– Наверное, правильным было бы тоже никогда её больше не видеть. – Усмешка его отдавала горечью. – Кого я обманываю – мне и не позволят быть рядом. Я не тот брат, который будет оберегать её. – Я спиной ощутил его пристальный взгляд. – Тебе, надеюсь, тоже не позволят быть с ней.

Укол интереса – его слова перекликались с чьими-то ещё, которые я будто бы знал, но забыл. Кровь никогда не лжёт. А ещё очень важное, случайно сорвавшееся с языка –«не тот брат». Возможно ли?.. Мы едва ли потратили на путь больше полутора минут, и этого тоже оказалось много. Предопределённость. Инстинкты сошли с ума, словно я вдруг оказался на поле боя в абсолютно проигрышной ситуации. Глубокий вздох Феликса – он ощущал то же, что и я. Смерть плясала на улице, въедаясь в землю, перемешиваясь с дыханием.

Чертовщина.

Я прислушался к ритму города над поверхностью и только после, удостоверившись, поднял люк, чтобы выбраться на улицу. Спешка только помешает. Я не имел права на чувства – они подтолкнут к ошибкам и неразумным шагам. Я успокаивал себя до тех пор, пока в ноздри не ударил запах её крови и едкая гарь пепла. Не несколько капель. Больше, гораздо больше. Аромат мёда заползал в горло, раздирал лёгкие. То, что я испытывал, не было яростью в изначальном значении этого слова – бешенство подошло бы больше.

По небу лениво переползали тучные белоснежные облака.

Я бросился вперёд с лёгкостью спущенной с тетивы стрелы, уже понимая, сколько было растрачено времени впустую. Острые иголки множества «если бы» впивались в мысли, предлагая искать и назначить виноватого. Феликс, молчаливо следовавший всё это время за мной, и Роберт перестали существовать. Ярость – пташке причинили боль! – заставила действовать, разрушила тщательно воссозданное спокойствие с такой же лёгкостью, с какой сталь пробивает бумагу. А нить её сознания дрожала, готовая вот-вот оборваться, вспыхивала огненной лентой – слишком знакомый мне трепет. Переулок был пуст и узок, заканчиваясь тупиком; судя по всему, Линнет сюда просто загнали, как загоняют на флажки дичь – ловушка захлопнулась, стоило ей ступить на тесную улочку. Не один я считал её подходящим трофеем. Кончина посмевших сделать такое не будет лёгкой.

Яснее ясного, отчего смерть пропитала воздух и почему я чувствовал опасность на подсознательном уровне. Пальцы правой руки свело судорогой, стянуло болью предплечье. Проклятая. Всё моё существо жаждало уничтожить угрозу – это был инстинкт, древний, как сама жизнь, тот самый, что толкнул меня выйти из тени в ту весеннюю ночь.

Но это неважно. Незначительно.

Кровь из не то разодранного, не то обожжённого горла сочилась между тонких пальцев, окрашивая багряным белую кожу и пропитывая одежду; Линнет была бледнее смерти и едва стояла на ногах, прижимаясь спиной к обшарпанной стене. Но взгляд у неё пустой, далёкий и безжизненный – она смотрела на меня не видя. О, нет, я вовсе не желал защитить её – я жаждал смерти и мести. Обидчиков было (осталось?) только двое – тот, который был ближе ко мне, оказался мгновенно отброшен. Кости захрустели сухими ветками в пламени костра. Пташка вздохнула со страшным булькающим звуком, отчего губы её стали алым, и вжалась в стену ещё больше. Сердце у неё билось так, что впору было отбивать чечётку, но ритм внушал опасения – рваный, спотыкающийся, слабый. Я яростно взвыл и прыгнул, точно рассчитав, как сомкну пальцы на рыжей макушке мальчишки рядом с ней и переломлю ему хребет – он осторожно, предельно аккуратно взял её за плечо, точно обнимая, и потянул на себя. Она замотала головой, задрожала. Только за это ему следовало умереть. Время стало вязким, тягучим, разорвавшись пустотой и ярчайшим сиянием – существо, которому оставалось жить меньше удара сердца, вспыхнуло факелом, ослепляя. На секунду, на мгновение я оказался оглушён и дезориентирован. Хватило.

Ладони поймали только воздух.

Непонимание.

Пташки нет.

Полы плаща зашелестели, коснувшись земли. На дорогие туфли садился пепел, пахнувший смертью. Растерянность – не иначе всё происходящее глупая шутка. Капли крови – от маленьких, словно бусинки, до темнеющих клякс. Ощущение присутствия, прикосновение тепла. И только. Линнет рядом не было.

Невозможно.

Нить, дрожащая, почти погаснув, исчезла во тьме, чтобы возникнуть за тысячу миль от меня. Слишком далеко. За пару часов пути она успеет умереть. Ядовитый всполох – наивные мысли, ведь её не станет раньше.

Неправильно.

Я чувствовал себя обманутым, одиночество впилось в душу. Глухое, протяжное рычание вырвалось из глотки. Я зашипел на приблизившегося Феликса то ли от клокочущей ярости, то ли от собственного бессилия. Губы искривились в оскале. Повернулся по-звериному, порывисто и только теперь – улыбнулся. Роберт держал в руках прекрасную, пусть и потрёпанную добычу. На нём я выплесну всю свою злобу.

– Только не убей раньше времени, – мягко попросил я его, облизнувшись. – А лучше отдай его мне – поверь, ещё не было такого, чтобы я не вызывал непреодолимого желания исповедоваться.

И только теперь здесь оказался один из стражников. Поздно.

Полукровка неопределённо дёрнул плечом, плохо скрывая тревогу, готовую вот-вот перерасти в панику. Мужчина – по виду самый обычный смертный, худощавый, не слишком высокий, разве что глаза у него были прозрачно-голубыми, яркими, каких я не встречал у людей; во взгляде же Роберта разгоралось пламя.

– Думаю, тебе рассказывали, что вампиры делают с перворождёнными? Готов благородно умереть? – он прошептал это в самое ухо, ласково и нежно. «Человек» дёрнулся, заскулил и вцепился пальцами в руку дампира; то, что произошло дальше, не поддавалось логическому объяснению. Внутри него будто что-то надломилось, захрустело – я застыл, впитывая происходящее; процесс изменения был не особенно стремительным и позволяющим в полной мере им насладиться, как у существа передо мной выросли крылья – сначала появились ветвистые белые-белые кости, опутанные паутиной вен и сухожилий, которые покрылись тончайшей и нежнейшей на вид кожицей, а после – потрясающей красоты антрацитовыми перьями. Практически птичьи, с птичьим пухом, с маховыми и кроющими перьями, лёгкие и изящные… не меньше четырёх метров в размахе. Не знаю, в чём было дело – в слабом, словно отсвет лунного света в зеркале, сияние, возникшем вокруг нефилима, или в ставших более совершенными чертах лица, но весь облик мужчины сделался гораздо благороднее и привлекательнее.

Роберт сжимал ему горло так, что тот не мог произнести и слова. Несильно запахло горелым мясом и жжёными волосами.

– У тебя неплохой потенциал, Роберт. – Феликс каблуком, до хруста наступил на распластанное на земле крыло. – Никогда не знал, что эти твари так умеют. Что предпочитаешь, Деметрий – крылышко или ножку?

Нефилим задёргался в руках Роберта с той яростной силой, которой напитывает только животный страх, однако я не сомневался в гневе его палача.

– Можешь пообещать мне кое-что, Деметрий? – взгляд фиолетовых глаз впился в меня. Один оттенок. Тоска – дикая, неистовая, ломающая всякие установки и правила. – Если вы всё же когда-нибудь встретитесь, то береги мою сестру. Она заслужила лучшей жизни. И, пожалуй, прости меня, – кривая улыбка.

Феликс, не одурманенный его глазами, понял, что происходит гораздо раньше меня, но тоже опоздал – его пальцы почти схватили наглого мальчику, который, чуть ослабив хватку и перехватив проклятые крылья, исчез вместе с нефилимом за одно мгновение. Под ботинком моего напарника ещё оставались выдранные с мясом чёрные перья.

Образовавшаяся пустота внутри разрасталась такой сильной злобой, какой я не испытывал никогда прежде. Я допустил чудовищную ошибку, позволил себя провести и поддался чувствам. Меня вовсе не удовлетворяло стойкое чувство неизбежности – предопределение – я видел Роберта в последний раз.

Гнев, отчаянье и обиду я выплеснул уже позже – в одиночестве, глубоко под землёй, в полной мере осознавая – мне не будет позволено спасти Линнет. Да я и не успею. Я должен был только наблюдать. Меня уже сторожил конвой, готовый в любой момент пресечь мою малейшую попытку к действиям.

А золотая нить, меду тем, слабела – связь таяла, исчезая в вечности.

Стылая пустота.

________________
[1] Александр Дюма «Три мушкетёра»
[2] Клир/клирики – духовенство.
[3] Речь об улицах – улице Сотто, которая ведёт к замку, и деи Сарти, которая ведёт к площади Приоров и кафедральному собору.
[4] lieblichen (нем.) – милый, любимый.
[5] Речь идёт о церковном гимне Ave maris stella, используемом в богородичных службах. Послушать можно, например, тут: http://www.youtube.com/watch?v=TacNIbmDZ4s
[6] То есть хлыст длиной примерно 60-80 см, сужающийся к концу и без хлопушки на конце. Обычно изготавливается из кожи.
[7] Высокородный господин Деметрий (нем.)
[8] Любовница (ит.)
Это половинка главы - всю в раз я не осилила)




           
            Дата: 12.09.2014 | Автор: Розовый_динозаврик




Всего комментариев: 1


+1  
Судя по тишине, возникло некоторое недопонимание. Поэтому желаю немножко объяснить, ибо я тут вроде как намеренной шокирующей жести не писала (она будет дальше и в других спорных вещах, а не в поведении героев, столкнувшихся разными эпохами). В принципе понимаю, что могло зацепить (по нашим современным меркам тут откровенное скотство местами - это если мягко характеризовать, я не склонна романтизировать поступки героев) и какие опасения вызвать (что солью или уйду во всепрощающие сопли), но всё же попробую объясницо одной цитаткой из книги, которую сейчас считаю. Речь там о 15 веке, Возрождение (от времён молодости Димы это на пятьсот лет вперёд):
«Можно сказать, что Лоренцо Великолепный в сравнении с государями его времени был просто святым: у него не было незаконных детей, он никого не насиловал...»
Как-то так. Проблема вампиров Майер в том, что они "костенеют" и застывают, их развитие идёт несколько иначе, чем у людей, поэтому некоторые вещи могут выползать, несмотря на чувства. А как сложившиеся проблемы будут распутывать - ну это уже другая и дальнейшая история, ведь есть вещи, которые можно можно понять, принять, но не простить. Героям надо позволять наломать дров - про правильных и не ошибающихся читать неинтересно (:




Оставить комментарий:


Последние комментарии:

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
О! Люди!!!

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
Понятн, удачи тебе с защитой!  happy Порви там всех))) *в хорошем смысле*))

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
Я пока ушла в написание ВКР, поэтому практически не пишу ничего другого. Как только защищусь, так и вернусь, к лету или летом. Вынужденно, очень много времени жрёт диплом, подготовка к нему и ГОСам (

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия
*откашливается* Понимаю, что спрашивать не очень прилично, но соскучилась по героям ужасно-ужасно!.. *осторожненько* а когда хотя бы примерно?..  happy

Майкл Шин в официальном трейлере сериала "Masters of Sex"
Жаль, что сериал не продлили, там еще можно было много показать интересного. (так тихо здесь... unsure )

Предыдущие комменты...
Обновления в фанфиках:

Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия Глава 13.2 (6)
Ад для двоих. Часть I. Тёмная Библия Глава 13.1 (0)
Любовь вампира Глава 17 (0)
Любовь вампира Глава 16 (0)
Любовь вампира Глава 15 (0)
Любовь вампира Глава 14 (0)
Огонь и Лёд Глава 44 (0)
Огонь и Лёд Глава 43 (0)
Огонь и Лёд Глава 42 (0)


Лучшие комментаторы:

  • Розовый_динозаврик (2453)
  • Эске (1555)
  • Кристалик (1553)
  • Lis@ (1547)
  • Jewel (1297)
  • Orpheus (1109)
  • Anabel (922)
  • ElieAngst (832)
  • ВИКТОРИЯ_ВОЛЬТУРИ (799)
  • BeautifulElfy (757)


  • Copyright Волтуримания © 2010-2024

    Сделать бесплатный сайт с uCoz



    Фото галерея





    На форуме сейчас обсуждают:


  • Болталка vol.2
  • Ад для двоих
  • Кино
  • Вампиры в искусстве
  • "Сверхестественное"


  • Мини-чат


    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0

    Сейчас на сайте:


    Реклама фанфиков

    1532 год. Это время было не самым лучшим для Вольтерры, ибо принесло с собой еще больше бунтов, войн и разрушений, чем ранее видел древний город. Но иногда даже из руин возрождаются великие империи точно так, как израненное, измученное болью потерь, сердце воскрешает любовь и снова заставляет биться. Не жалей о потерях прошлого. Думай лишь о том, что ты приобретёшь в будущем.

    Добавить рекламу